Fuckты

— Ты забрал у меня дневник, как я могу знать?

— Я привезу его.

Дневник требовал экспрессии и эротики. Я набрала в Яндексе blowjob, и он выдал мне с десяток порносайтов. Я смотрела одно видео за другим, пока не наткнулась на знакомое лицо. Алина. И двое мужчин лет двадцати пяти. Дело происходит в детской комнате — по краям кадра игрушки и учебники за восьмой класс. Мужчин двое — один наклонил ее и сзади вошел, другой, держа за волосы, заставил делать минет.

Я схватила телефонную трубку и начала набирать «02». Но что скажут менты? Именно они облапали ее на заднем сиденье милицейского форда.

Так странно. Мои родители старались рисовать мир в розовых красках, надевали очки, дарили Барби и «Алису в стране чудес», а когда мне исполнилось шестнадцать, просто испарились, оставив наедине с деньгами. И тогда потихоньку, по грамму кокаина, по затяжке дури, по глотку текилы, по струйке спермы пришло понимание, что жизнь — приключения, свобода, желание, наслаждение. С каждым похмельем, с каждыми судорогами приходило понимание, что за все надо платить. Это было в шестнадцать. А теперь взрослые игры, мы слишком рано решили играть! Домашние девочки с сумками от Louis Vuitton. И самое странное — многие завидуют, потому что у них меньше ликвидных единиц, их угнетают родители, тревожась за них, они девственны. И прекрасны.

Несколько лет назад все стремились получить статус бизнесвумен, быть независимой, сильной и проницательной, смотрели с упоением «Секс в большом городе». А сейчас я хочу замуж, родить белокурого мальчика и экономить деньги.

Я позвонила Вове, попросила его все медицинские бланки вместе с медицинским заключением, диктофонными записями и кассетой «Гога-суперстар» отвезти в институт и оставить в личном деле, лучше Настином. Этого было мало для утверждения, но достаточно, чтобы нарисовать вопросительный знак в конце предложения «Кира Макеева покончила жизнь самоубийством». Я начала досконально вспоминать день смерти Киры. Это был день рождения генерального директора продакшна, где я работала. Все собирались кутить до утра, мы с сестрой приехали вместе около семи, подарив коллекционный туалетный ершик авторской работы, в девять я уехала домой пить с Гошей мартини, а она — в противоположном направлении.

Я перезвонила Вове и попросила вспомнить примерное время смерти — около 23.00. Тем вечером я пыталась прозвониться Карине — нужно было срочно достать штатив, мой забрала Настя, а наутро нужно было снимать детей на соревновании по синхронному плаванию. Дома ее не было. Мобильный не отвечал.

То есть она вполне могла быть либо с Кирой, либо с Максом и даже с Гарнидзе.

Я уже начала привыкать к тому, что ночь-через-ночь Макс живет со мной и контролирует каждый шаг. Пока я не закончу дневник Киры, он будет терпеть — головную боль, ПМС, желание постоянно прерываться на бесчувственный секс…

Сегодня я узнала примерные цифры от продажи картин. Около миллиона рублей за первые экземпляры. Это не то состояние, которое заставит Макса идти на убийство; и это не те люди, которые пойдут на статью, по которой минимальный срок пребывания в колонии строгого режима — семь лет.

Я была на сотой странице дневника. Кира была ничем другим, как наркоманкой, пытающейся постичь смысл бытия, она не любила Макса, просто видела в нем музу, но ни в одном слове не было нежности или желания быть с ним. Я перечитывала дневник много раз, и все, что осталось — это понимание невозможности поставить точку. Макс тоже не хотел ее ставить. Тогда зачем ему убивать?

Я попросила Настю вернуть выдранные три листа. Разговор был сухим.

Вскрытие fuck’тов

«Сегодня приехал Макс и сказал, что несколько часов назад Таня сделала аборт по медицинским показаниям и он все утро провел в „Неболите“. Вот сука. Самый простой способ удержать мужика. Он не знает, кому верить, я сухо и дерзко посоветовала ему не вестись на женские россказни. Впервые за последние три месяца он меня ударил. Позвонила Карина, пересказала ей последние события. Хотя я прекрасно знаю, сколько раз и как она трахалась с Максом», — слова в Кирином дневнике.

За один день до смерти…

А моя сестра трахалась со всеми знакомыми мне мужиками?

Линда в этих же числах делала аборт. Я вспомнила, с какой натугой и болью она передвигалась после операции. Вряд ли Гарнидзе могла самостоятельно и тем более намеренно приехать к Макеевой и вести борьбу при таком физическом недомогании, коим «награждает» прерывание беременности. Или Гарнидзе не делала аборт, или не видела Киру той трагической ночью — одно из двух.

На какое коварство только не идут женщины в хладнокровном сражении за мужчину. А Жанна мне даже по морде не дала за связь с Романовичем, так мало того, еще и смотрела сочувствующими и понимающими глазами, как будто нам нечего делить и мы по одну сторону баррикад.

Мы с Вовой поехали в «Неболит», как вспомню останки ребенка в судне — ноги подкашиваются. Мы проверили все — Татьяна Гарнидзе не делала аборт.

Вова зашел первым и за закрытыми дверями претворял в жизнь свои дипломатические навыки. Спустя несколько минут я зашла в знакомый кабинет. Рыжая мне улыбнулась, показывая всем видом: «Помню я тебя, трихомонозина моя!»

— А она не могла под другим именем делать аборт?

— Понимаете, к нам не каждый день приходят делать прерывание беременности. Мы частная клиника. На ваше счастье, она лечилась именно у нас. Удивительное совпадение. В октябре было всего три случая.

Вова посмотрел на возраст пациенток — одной было пятнадцать, залетела после первого раза, второй двадцать, а третьей двадцать три, это была Линда.

Стали смотреть остальных. Гарнидзе действительно была в этих числах — ей прижигали эрозию шейки матки. Эта конфиденциальная информация обошлась мне в семьсот долларов США.

— Дурацкий женский обман.

— Как мне надоела эта история, — удрученно сказал Вова, у которого таки наладились взаимосвязи с моим другом-стилистом «Персоны».

Все, что я выяснила, ставило еще больше вопросов. Еще несколько недель назад я считала Киру жертвой, сейчас это кажется не таким достоверным. Я вообще запуталась среди странной паутины лжи. Так больно — только начинаешь верить во что-то светлое, утешая интуицию, как вдруг бах. Удар. И что-то светлое скукоживается внутри тебя, обращаясь в черно-белое кино 16 мм, ты перематываешь пленку — ищешь двадцать пятый кадр, какие-то знаки, чтобы невидимым клеем соединить то, что прячешь — странные осколки несбыточных надежд.

А еще Кирины мемуары — это страшная пытка: я пишу чужую жизнь, проживая ее, питаясь собственной болью, угрозами и пытаясь хоть каплей обиды породить агрессию.

Наверное, поэтому и ввела в мемуары тему измен и лжи, написала про выдуманный аборт Гарнидзе. Неужели все люди либо жестоки до безумия и противоборства хладнокровия с алчностью, либо глубоко несчастны? Редкие люди хранят человечность, я таких пока не встречала. Все мы не без греха.

Романович должен улететь!

Сознание безудержного страха подвигло позвонить Романовичу, набрать самые нежные семь цифр, просто услышать что-то родное, утерянное и только сейчас так яростно оживающее в воспоминаниях. Мой засекреченный номер сделал попытку высветиться у него на дисплее, но девушка ледяным голосом сказала, что абонент больше не обслуживается. Так и сказала. А я заревела. Слезы гелевыми каплями падали из глаз, отдавая частичку грусти, рассыпались созвездиями на щеках, обнажая привычную для творчества тоску.

Мускулистая девушка развела руками: «Что же поделаешь».

В таком состоянии надо звонить Гоге, послушав его, сразу чувствуешь себя счастливым человеком. У него всегда все хуже, чем у тебя, — пусть и во внешних проявлениях. На этот раз я была полностью уверена в обратном.

Часы пробили семь — мы встретились на Ленинском и пошли гулять.