Новый Мир ( № 4 2007)

2Там же, стр. 133.

3Ильин И. А. О монархии и республике. — “Вопросы философии”, 1991, № 5, стр. 118.

4Соловьев С. М. Сочинения. Кн. st1:metricconverter productid="5. М" 5. М /st1:metricconverter ., “Мысль”, 1990, стр. 9.

5Там же.

6Филарет действительно был поставлен на патриаршество при содействии Лжедмит­рия II (Тушинского вора), но в 1619 году Собор русского духовенства подтвердил его полномочия.

7“Повесть о царе Аггее”. — В кн.: “Звездочтец. Русская фантастика XVII века”. Библиотека русской фантастики. Т. st1:metricconverter productid="2. М" 2. М /st1:metricconverter ., 1990, стр. 51.

8“Сказание о древе златом и златом попугае”. — Там же, стр. 147.

9Северная Корея это, кажется, опровергает. Но ведь и Ким Чен Ир при жизни отца прямо не назывался наследником, и его место в системе было формально обусловлено во­все не тем, что он сын вождя, а тем, что он — “любимый руководитель” (так его называли в северокорейских СМИ). С другой стороны, у такого вождя, как Ким Ир Сен, и сын должен быть не шалопаем, а ответственным работником, преданным делу партии. И уже на бытовом уровне само собой подразумевается, что дело переходит от отца к сыну, вполне по конфуцианской схеме.

10Пикер Генри. Застольные разговоры Гитлера в ставке германского верховного командования (1941 — 1942). Смоленск, “Русич”, 1993, стр. 155.

11Там же, стр. 154.

12Там же, стр. 355.

13Имеется в виду не та представительская функция, которой обладает палата общин. Монарх представляет свой народ перед лицом других наций, представляет его в человече­ской истории. Наконец, он представляет его перед лицом Бога — символически, когда участвует в богослужении особым чином, скажем, облачившись в рубище, публично совершает чин всеобщего покаяния… Разве не верили, что царь может отвести от народа беду свои­ми молитвами и добродетелями и, наоборот, навлечь беду своими неправдами?

Этот странный гражданин

Краснова Марина Алимхановна — литературовед, переводчик. Окончила химический факультет МГУ и аспирантуру Литературного института им. А. М. Горького. Публиковалась в журналах “Октябрь”, “Новое литературное обозрение”, “Литературная учеба”; в последнее время — частый гость на страницах “Нового мира”.

Трудно поверить, но в этом году исполняется девяносто лет дяде Степе.

Несмотря на возраст, он живет-поживает, участвует в общественной работе, ходит на торжественные собрания, получает пенсию как ветеран МВД, пользуется льготами как пенсионер-москвич, его чествуют по праздникам, ведь он — фронтовик, участник Великой Отечественной войны.

И хочется понять, что же это за человек, у которого так много за плечами, человек, всем знакомый с детства.

Можно было бы по аналогии назвать дядю Степу представителем “культуры- st1:metricconverter productid="2”" 2” /st1:metricconverter , как некогда “главным баснописцем культуры- st1:metricconverter productid="2”" 2” /st1:metricconverter назвали С. Михалкова, сочинившего поэму о дяде Степе, но это уж слишком просто.

В. Паперный, предложивший концепцию двух типов культуры, сменяющих во времени друг друга, конечно, лукавил. Утверждение, будто он намеренно избегает оценок и даже названия для типов культур выбрал абсолютно нейтральные, не очень искренне: под “культурой- st1:metricconverter productid="1”" 1” /st1:metricconverter без труда угадывается культура авангардная, тогда как под “культурой- st1:metricconverter productid="2”" 2” /st1:metricconverter — тоталитарная.

И пусть дядя Степа полностью вписывается в эстетику тоталитаризма (ведь и первая часть поэмы о нем впервые вышла в журнале “Пионер” в 1935 году и книгой в 1936-м), он достоин отдельного разговора.

Так кто же такой этот дядя Степа, чье имя сделалось нарицательным, и в каком мире он живет? Эта поэма вряд ли имеет что-либо общее со сказкой, перед нами, пусть с элементами гиперболы, произведение донельзя реалистическое. Попусту, что ли, упоминается реалия из реалий — дворовые ворота, вещь ныне забытая, а когда-то непременная: ворота запирали на ночь и возле них до самого утра дежурили дворники, столь же непременные, как ворота.

Пример важен еще и потому, что сам предмет приобретает тут дополнительные смыслы, сообразно характеру времени: “В культуре 2 повсюду возникают непереходимые границы, — пишет В. Паперный. — Строчки популярной в 30-е годы песни — „Эй, вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот, ты представь, что за тобою полоса пограничная идет” — довольно точно передают отношение культуры к границам”1.

Так что проблемы решаются куда уж серьезнее. А раз перед нами не сказка, то и судить о герое нужно исходя из этого.

Итак, в Москве, у заставы Ильича, проживает некий Степан Степанов, известный всем местным жителям:

От ворот и до ворот

Знал в районе весь народ,

Где работает Степанов,

Где прописан,

Как живет…2

Но почему автор поселил его именно здесь и чем герой так отличился, что знаком едва ли не каждому? Вряд ли дело лишь в том, что отзывчивый доброхот, эдакий верзила, если и не играющий в детские игры, то с сочувствием их наблюдающий, легко вникает в дела ребятишек:

…Потому что всех быстрее,

Без особенных трудов

Он снимал ребятам змея

С телеграфных проводов.

Для детей подобная отзывчивость — великая ценность, для взрослых — знак ценности неполной, стоит ли заниматься такой ерундой человеку солидному? И слова:

Все любили дядю Степу,

Уважали дядю Степу:

Был он самым лучшим другом

Всех ребят со всех дворов —

конечно, следует понимать как оценку детей, а не взрослых. Хотя знать дядю Степу действительно могут все. Ведь и взрослым любопытно, что за “фитиль” вечно болтается с ребятишками.

Значит, вернемся к тому, с чего и начали. Станем танцевать не от печки, так от угла, ибо “дом восемь дробь один” — явно угловой. Зато вопрос непростой: проживает ли Степанов в собственной комнате или снимает у хозяев угол (об отдельной квартире и мечтать не приходилось, а то, что он обитает не в общежитии, понятно по обстановке). Несмотря на впечатление полной ясности, конкретных деталей, по которым мы можем воссоздать образ жизни героя, очень мало.

Между тем наша задача — реконструировать, насколько это возможно, жизнь Степана Степанова. Уже то, что проживает он возле заставы Ильича, — показательно. Вряд ли автор просто подыскивал рифму к слову “каланча”. С. Михалков отлично владеет версификацией и способен зарифмовать то, что требуется, а не то, что само тянется к рифме.

Место, где живет герой поэмы, имеет название знаковое. И так оно и воспринималось. Недаром вокруг него шла борьба через три десятилетия, когда готовился к выходу на экран фильм М. Хуциева. Именно знаковость пытались снять, заменяя название фильма “Застава Ильича” и соответственно убирая отсылку к революционным традициям и идеалам, на нейтральное “Мне двадцать лет”. Хитрость заключалась еще и в том, что в сознании рядового человека пятидесятых годов название это еще недостаточно укрепилось, а потому воспринималось острее, чем ныне, когда хуциевский фильм сделался классикой.

Обратимся к другому примеру из практики советского кино, относящемуся примерно к тому же времени, что и фильм Хуциева. Там-то зафиксировано повседневное, общепринятое наименование тех самых мест. За кадром в фильме Я. Сегеля и Л. Кулиджанова “Дом, в котором я живу” (1957) звучит песня:

Тишина за Рогожской заставою,

Спят деревья у сонной реки.

Лишь составы бегут за составами

Да кого-то скликают гудки.

Строфа дублирует и звуковую дорожку, и изобразительный ряд — заводские трубы, дымы проходящих поездов. Застройке этого района отведено в картине важное место.