Новые крылья

Целый день, мотаясь по городу по магазинам, я нет-нет, да ловил себя на мысли, что высматриваю знакомых. Никого. Даже к Палкину заезжал чаю выпить – и там пусто. Всё прокручивал в голове, что и кому сказал бы. «Tiens! C’est vous?! Как вы тут поживаете? А я из-за границы только и скоро, вероятно, обратно. Женюсь, знаете ли». Нет, про женитьбу, пожалуй, не стал бы объявлять. Демианову донесут как слух, и выйдет черти-что. Впрочем, и так уж у нас с ним черти-что вышло. Искать его? Писать? Не он там выходит из-за угла? Сердце замирает и отпускает – нет, не он.

Вечером с Таней вдвоем пили чай. Мама совсем плоха – сердце. Ольгина квартира, оказывается, уже в полном нашем распоряжении. Слуг никого нет и Таня там хозяйка. Так что, можно после венчанья ехать всем туда. Я сказал, что мы надолго в Петербурге не задержимся. Хоть Анна и мечтала о России, но медовый месяц лучше будет провести в Италии, и П.-С. на этом настаивает. Таня тяжело вздыхала, все повторяла: «Какой ты счастливый!»

– Мы еще к вам приедем, из Италии на обратном пути, или чуть позже. Возможно, я заберу с собой в Лион маму, только бы она перенесла дорогу.

– Хорошо бы. А то я чувствую себя связанной. Даже думаю все чаще, что лучше бы она поскорей уже… в общем, чтобы скорей всё это кончилось.

Меня как обухом по голове:

– Таня! Что ты говоришь?!

– Ну что такого я говорю?! Ты по заграницам разъезжаешь, живешь своей жизнью, а я здесь как привязанная. Может быть, и я бы уехала. Меня тоже за границу приглашали.

Ушел спать ошеломленный и расстроенный. Как теперь их оставлять? Таня тяготится мамой. Я и представить себе такого не мог. Как же ее страсть ухаживать за больными? Поговорить ли об этом с Анной? В Италию мы маму никак с собой не сможем взять, это всем будет в тягость. А может к черту его, этот медовый месяц? В конце концов, у нас с А. не совсем обычный брак. Нет, П.-С. настаивает на Италии, я понимаю, ему хочется, чтобы приличия были соблюдены, по крайней мере, видимость. Придется подчиниться. В этом была и суть моего предложения – для соблюдения приличий. Назвался груздем, так сказать… Но мама! Почти всю ночь не спал. Каких только не было бессонных ночей на этой кровати! Вот теперь и такая, наверное, самая тяжелая.

21 августа 1910 года (суббота)

Чуть свет, не дождавшись моего пробуждения, мама и Таня отправились на квартиру О.И. готовиться. Я, проснувшись, сбегал забрать костюм, позавтракал, написал записку, попросил дворника отправить ее в гостиницу и стал переодеваться. В церкви ждал не долго. Народу было мало, знакомых никого. Наконец приехали и П.-С. с Анной, оба в хорошем настроении, по крайней мере, внешне. «Отчитали» нас, обвели вокруг аналоя. Всё. Женаты. Ничего для меня не изменилось. Ничего особенного не почувствовал. Гостей было немного, в основном мамины знакомые и родня «седьмая вода». Все скоро разъехались. Таня действительно распоряжается на Ольгиной квартире как полноправная хозяйка. Она сама нам с Анной отвела комнату, а отец заявил, что в гостинице пока поживет, что ему там удобнее. Анна рано легла отдыхать. Я пошел маму проведать, вдруг слышу: зазвонил телефон и кто-то пробежал топоча. Пока искал маму, слышал, что это Т. по телефону говорит, но что именно почти не разбирал, пока не оказался от нее так, близко, что нельзя было не слышать. И вот она говорит кому-то: «… дело даже не в том, что он мужчина, а я – нет, в конце концов, он живет такой жизнью, которая любую женщину бы устроила прекрасно… да … и я могла бы вполне, тем более что меня зовут. Да, я скажу ему. Надо сказать». Тут она увидела меня и замолчала. Я спросил, как к маме пройти. Она показала рукой и говорила в трубку только «да», пока я не ушел. Мама бедная плачет, жалуется, но за меня рада. Анна ей понравилась. Она очень сдала, после долгой разлуки перемена слишком очевидна. Я обнимал ее, гладил, утешал, а сам всё думал, как поступить так, чтобы и ей было хорошо. Таня стала с ней раздражительной, даже грубой. С дачи пропадала часто, не сказавшись. Конечно, мама уверена, что я могу, как старший брат повлиять на нее своими разговорами. Но я-то понимаю: какие уж тут разговоры. Но обещал, что буду уговаривать, а как было иначе?

Т., оказывается, и сама хотела со мной говорить. Но от тона ее и слов я прямо растерялся.

– Ты приданое уже получил?

– Приданое?!

– Ну, полагалось же за ней что-то? Вы как условились?

– Ни о каком приданом и речи не шло.

– Не верю. Хочешь сказать, у тебя совсем нет денег?

– Деньги есть немного. Остались от Вольтера. Тебе нужны? На что тебе?

– Не мне. Я и без твоих денег обойдусь. Но ты мог бы нанять для мамы кого-то, с кем можно было бы оставить ее. Сиделку, компаньонку.

– Оставить?!

– Ты уезжаешь. Я тоже.

– Ты?! Куда?

– Я тебе говорила уже вчера. Меня тоже зовут за границу. Раньше я отказывалась, но теперь передумала. В конце концов, у меня те же права, что и у тебя. И обязанности наши по отношению к матери равные.

Я пытался робко возразить:

– Тебе же еще учиться нужно.

– Я, может быть, там буду учиться. И потом другие страны – это прекрасный опыт. Сидя дома не научишься, тому, что узнаешь путешествуя. Разве ты сам не так поступаешь?

– Но с кем ты? Куда?

– Ольга Ильинична зовет меня к себе в Париж. Там и живописи учиться можно и медицине. Все расходы она берет на себя. Почему я должна отказываться?! Ты-то не упускаешь своих шансов.

Ну что тут скажешь, я обещал подумать, как с мамой поступить.

Всю ночь ворочался, мешал Анне. Наконец, она спросила, почему не сплю. Не хотел говорить, но она заставила. Я ожидал, что она поддержит меня, найдет поведение Тани возмутительным, предложит быть тверже с ней, заставить заботиться о маме. Отнюдь. Жена сказала, что мы сами должны позаботиться о маме. Она была ласкова со мной как никогда, как будто с ребенком, гладила меня по голове, успокаивала, заверяла, что всё обязательно устроится, пока я не заснул.

22 августа 1910 года (воскресенье)

Мне странно, когда о нас с А. говорят «новобрачные». Свою новобрачность я чувствовал недели две-три назад. А теперь мы, как будто, уже сто лет женаты. Я, признаться, побаивался, что после венчанья испугаюсь чего-нибудь или почувствую что-то такое, чего не чувствовал раньше и с чем не смогу мириться. Нет. Пока ничего.

С утра отправились с женой в гостиницу к П.-С., там позавтракали. Объявили ему, что задержимся еще в Петербурге. Разумеется, он не был доволен, но много не возражал. Ему нужно возвращаться домой, к своим делам в банке, а в Италию мы все равно без него поехали бы, да еще и поедем, задержка только ради мамы.

Весь день почти провели в гостинице. На улице душно, пыльно. Да и Анне с отцом нужно побыть вместе, пока он еще здесь. Ночевать уехали «к себе» в Ольгины апартаменты. Знала бы Ольга! Да может она и знает, у нее свой осведомитель.

23 августа 1910 года (понедельник)

Мы так распределились: после отъезда отца Анна с мамой уедут на дачу, я перееду опять на старую квартиру, а Татьяна пока остается. Я немного обижен на сестру и обескуражен ее позицией, но вида стараюсь не подавать. В конце концов, она даже в каком-то смысле пожертвовала собой, уступив Анне свое дачное место. Втроем им было бы тесно, а Анне нужен здоровый воздух. Заходил в «Кошку». Никого. Все закрыто. Заезжал к А.Г. на квартиру, там тоже никого, кроме Маруси, не застал, да и она приходила только прибраться. Дмитр. Петр. живет на даче у родственников, взял у нее адрес, нужно бы заехать. Написал Вольтеру, что женился, что в Италию собираемся, куда он так стремился, бедняжка. Как там его здоровье и как-то он лечится?

24 августа 1910 года (вторник)

Провожали папу Сури. На прощание он расцеловал нас и прослезился. Татьяна недалека была от истины, денег он нам оставил более чем достаточно. Надо бы только суметь умно ими распорядиться. Между мной и Т. некоторое отчуждение, но с Аннет они, как ни странно, прекрасно ладят. Милая добрая моя Анна! Я не перестаю на нее по-хорошему удивляться. Она так ласкова со мной и с мамой. Страдая от духоты, бодрится и виду не подает. В чужой стране, с чужими почти людьми, в непривычной совершенно обстановке, да еще и в таком положении. Я когда думаю об этом, такая нежность меня охватывает чуть не до слез. Милая девочка, бедняжечка моя! Как ей, должно быть, тяжело и как она держится прекрасно! Я, может быть, стал немного слишком суетлив, стараясь все время, хоть чем-то ей помочь. Мама умиляется на это. Возможно, со стороны кажется, что я страшно влюблен и, сбиваясь с ног, угождаю обожаемой супруге, но это другое.