Наречия

— Когда я был безумен, — объявило радио, — я думал, что ты само совершенство.

Песня называлась «Все, что я могу».

Машина Стивена замерла на месте, и Аллисон, в десяти футах сзади, повернула ключ зажигания и тоже замерла.

Мимо них проехал еще один автомобиль, вот, пожалуй, и все. Они стояли рядом с полем для игры в гольф, что тянулось вдоль дороги. Затем Аллисон увидела, что огонек сигареты вновь исчез внутри салона, наверное, для очередной затяжки, положила ключи в «бардачок» и вышла из своей машины. В будущем она уже стояла возле его окна, слушая рассказ о том, почему он остановился, и не успела она и глазом моргнуть, как будущее наступило.

— Бензин кончился, — произнес Стивен, прежде чем она сумела что-то сказать. — По нулям, в баке ни капли. Я пытался протянуть как можно дальше.

— Бензин кончился? — удивилась Аллисон. — И ты даже не заметил?

— Конечно, заметил, — хмуро ответил Стивен, не вынимая изо рта сигареты. — Но не успел дотянуть до дома. Потому что он кончился. Так что нам с тобой ничего не остается, как вместе доехать до заправки. Попробуем залить бензин в канистру. А потом вновь вернемся сюда и зальем мой бак и вместе поедем в южный Сан-Франциско.

— В промышленную зону, — поправила его Аллисон, и Стивен кивнул и выбросил окурок в окно. Они называли это место промышленной зоной южного Сан-Франциско по той же самой причине, что и я. Не потому, что это название населенного пункта или потому, что там все чем-то промышляют. А потому, что слова «промышленная зона южного Сан-Франциско» прилепились к горе, как та знаменитая вывеска в Голливуде, правда, без мишурного блеска, поэтому, если подъезжаете к ней со стороны аэропорта, когда ваша жизнь в Сиэтле повисла над вами черной тучей вулканического пепла, вы можете выглянуть из такси и подумать: «Вот здесь я буду жить. Здесь моя новая квартира».

— Поехали, — произнес Стивен. — Лучше за руль сяду я, потому что я лучше знаю, куда нам надо.

— Нам ведь надо всего лишь доехать до заправки, — возразила Аллисон.

— А куда, по-твоему, еще? — переспросил Стивен. — Куда мне еще, по-твоему, надо?

Он вышел из своей неподвижной машины и выпрямился. Аллисон дрожала на ночном ветру. А еще со стороны металлического забора доносился такой звук, словно какая-то из птиц решила, что это плохая затея. Или просто шумели деревья — может, они тоже дрожали от ночного холода.

— У тебя действительно закончился бензин? — уточнила Аллисон.

— Сколько раз мне повторять одно и то же? — вспылил Стивен. — Послушай, у меня был тяжелый день, ты собственными глазами видела, как я послал это дело подальше. Откуда мне было знать, что еще тебя придется тащить за собой. У меня были совершенно другие планы, хотя я сам толком еще не знал, куда поеду. Но я решил: так уж и быть, сделаю ей одолжение.

— Я думала, ты едешь домой, — промямлила в свое оправдание Аллисон.

— Для этого мне нужно сначала заправиться, — сказал Стивен. — Иначе никак. Кстати, за руль все-таки сяду я. Дай мне ключи.

— Не знаю, — возразила Аллисон. — Может, машину все-таки поведу я?

Но Стивен уже шагнул к водительской двери машины ее подруги, и Аллисон впервые заметила, что он прихрамывает.

— Ты уже один раз заблудилась, — сказал он и протянул за ключом руку. Ключ, конечно же, был у Аллисон. Он был зажат у нее в ладони. Пока она подходила к машине, пока протягивала ему ключ, мимо них не проехало ни единой души. Она протянула ему на ладони ключ, и в какой-то момент их руки соприкоснулись, и это было как в кино. Например, когда Ингрид Бергман дает ключ в руку Кэри Гранту, который должен спуститься в винный погреб, чтобы сразить нацистов. Аллисон и Стивен были не в кино. Они были на окраине промышленной зоны южного Сан-Франциско, которая уже сама по себе окраина, и в конце фильма любовь торжествует, несмотря на нацистов и отравленное молоко, а также несмотря на мужа, которого играл актер, чье имя Аллисон так и не запомнила. Сама она села на сиденье рядом с водительским, и ее ноги коснулись любимой музыки ее подруги, кассет, что валялись разбросанными на полу. Когда Стивен поворачивал ключ, в магнитоле играла все та же песня, несмотря на то, что они оба уже переместились в будущее.

— Ненавижу эту песню, — произнес Стивен, всматриваясь в боковое зеркальце и выворачивая машину на встречную полосу. Теперь многоквартирные дома были справа, а поле для игры в гольф слева, а вот дорога выглядела точно так же, что и раньше.

— Она просто была включенной, — ответила Аллисон. — Я ее специально не выбирала.

— Тогда выбери что-то другое, подними какой-нибудь диск или кассету с пола, — ответил Стивен. — Господи, не тачка, а развалюха.

Аллисон мысленно задалась вопросом, считать ей или нет слово «господи» — под ним не иначе как подразумевался Христос — вторым проявлением антисемитизма со стороны это парня, или же ее просто глючит после той первой фразы, брошенной в разговоре по телефону. Она нагнулась, подняла с пола кассету и нервным движением вставила ее в магнитолу. Хит недавних времен оборвался, а вместо него зазвучала песня, которой ни при каких обстоятельствах не стать хитом, даже несмотря на всю свою красоту. Это был романтичный напев, хотя и довольно ритмичный, и ритм этот пощелкивал и потрескивал, словно брошенный на ступеньки калькулятор.

— Еще хуже, — произнес Стивен. — Кстати, что это за песня? Такое впечатление, будто пищит какой-то педик в сопровождении ударной установки.

— Это кассета близкого мне человека, — сказала Аллисон. — И машина тоже близкого мне человека. И она оттого вся такая, что я попросила одного парня перегнать мне ее с вещами сюда из Сиэтла, чтобы самой прилететь самолетом. Но этот тип оказался совершенно ненормальный. И теперь я в толк не могу взять, почему не захотела перегнать машину сама.

— Представляю, — усмехнулся Стивен.

— И, пожалуйста, не употребляй при мне слово «педик». Особенно здесь, в Сан-Франциско. Кстати, почему народ так любит употреблять это слово? Вот ты, например, учишься в университете и употребляешь слово «педик».

— Я завязал с этим делом, — сказал Стивен, — оно не для меня.

— Ты ушел во время занятий в библиотеке, — возразила Аллисон. — Тебе не получить назад своих денег.

— Я не подавал заявления о зачислении на это отделение, — заметил Стивен. — Или ты решила, что я тоже ненормальный?

— Да, — ответила Аллисон, — ты тоже. Сейчас я почти уверена.

Снаружи дорога была точно такой же: все тот же уродливый забор, все те же огни безликих многоквартирных домов. Где она? Почему не осталась сидеть там, на составленных подковой стульях, почему не вцепилась в ногу библиотекарши, почему не заявила, что не сдвинется с места, пока ее не доставят домой и не накормят горячим ужином?

— Можно я скажу, что я о тебе думаю? — спросил Стивен и вынул из кармана очередную сигарету. — По-моему, тебе хватит собственных мозгов, чтобы самой найти выезд на автостраду, но ты слишком одинока и не хочешь возвращаться в пустую квартиру, вот ты и попросила, чтобы я тебе помог. Наверняка у тебя вот уже несколько месяцев никого не было. Ни друга, ни любовника.

— Неправда, — возразила Аллисон. — Все, что ты говоришь, — неправда, особенно про любовника. Кстати, у тебя полно собственных проблем.

— Согласен, я зол, но у меня есть на это причины, — ответил он. — Можно я здесь закурю? Прикуриватель исправен?

— Нет, — ответила Аллисон, — у меня есть спички.

Она открыла сумку и порылась среди полученных в библиотеке листков бумаги. Спички, как ни странно, нашлись. Мимо проплывал все тот же забор. Аллисон чиркнула спичкой и поднесла ее к сигарете, торчащей в уголке рта ее спутника.

— А где этот твой близкий человек? — неожиданно спросил Стивен вместо того, чтобы сказать «спасибо». — Он что, тебя бросил, этот твой приятель, а ты в отместку захапала его машину со всей его голубой музыкой?

— Опять ты про голубых, — вздохнула Аллисон. — Нет. К тому же это была подруга.