Наречия

— Я дергал тебя за волосы. У тебя еще была ручка, такая красная с золотыми буквами вдоль одной стороны, если не ошибаюсь, название какой-то компании. Колпачок у нее был странной формы, словно край пирса. Если хочешь, я могу нарисовать его для тебя по памяти. У тебя была привычка ее жевать, после чего ты проводила ею по волосам, и тогда твои волосы накручивались на ручку, словно струи водопада.

— Скажи мне, — произнесла Эдди, — скажи мне, что ты не любил меня после этого и не преследовал меня по пятам, что ты попал сюда совершенно случайно.

— Нет, нет и еще раз нет, — заверил ее Хэнк. — Я просто смотрел на тебя и думал о той песне, в которой говорится, что дело не в улыбке и не в прическе, хотя, наверное, в них-то все и дело.

— Знаешь, мне как-то не по себе, — заметила Эдди. — Признайся честно, ты после школы выслеживал меня?

— Нет, боже упаси! — поспешил успокоить ее Хэнк. — Да и песня с тех пор мне разонравилась. Она ужасно дурацкая, эта песня, а потом я окончил школу и…

— И что?

— То, — ответил Хэнк, — что я узнал. Оказывается, есть и другие виды любви. Можно сказать, что моя жизнь была не подарок. Но я пришел сюда в парк вовсе не за тем, чтобы найти здесь тебя. Я сюда какое-то время не приходил, потому что меня здесь избили и даже пырнули ножом.

— О господи! — ахнула Эдди. — На вид ничего такого не скажешь. У тебя очень даже цветущий вид. Надеюсь, ты не умер?

Хэнк решил, что сказать правду еще не настал момент. Собственно, такого момента никогда не бывает, особенно если вы кого-то встретили и тотчас оглушили этого человека своим самым огромным секретом как раз тогда, когда человек этот пытается радоваться жизни. Вполне естественно, возникает желание спрятать худшие стороны своей натуры в тени, и при этом вы хотите, чтобы солнечный свет пролился на наши черты характера подобно струящимся золотистым волосам.

— Надеюсь, что нет, — ответил Хэнк. — Похоже, ты вернула меня к жизни.

И здесь мы снова устроим небольшой перерыв, потому что события, которые последовали, описать невозможно. А если возможно, то вкратце. Короче, Эдди поделилась с ним печеньем, но это не то описание, которое я имею в виду. Куда ближе к истине будет сказать, что у нас с женой был когда-то автомобиль. Тогда мы еще не были женаты и как раз перебрались на жительство в Нью-Йорк и ехали куда-то, чтобы снять недорогое жилье с недорогой мебелью. Почему-то мы с женой оба молчали, без каких-либо видимых причин, а мимо нас, то и дело подскакивая в окне, проносился пейзаж — плоский, ничем не примечательный, если не считать указателей, подсказывающих, где делать поворот. Мы ехали молча, молча, молча, молча, и лишь мотор урчал, пока мы приближались к недорогому дивану, который был нам по средствам, или же торшерам, и неожиданно моя жена нарушила молчание и что-то произнесла.

— Печенье, — промолвила она.

К чему она это сказала? Впрочем, какая разница. Зато весь оставшийся путь мы с ней хохотали, потому что фишка всей этой истории отнюдь не в печенье. Все дело в любви. Моя жена может съесть все печенье на свете, и это никоим образом не изменит моей любви. Даже если бы она и вправду съела все печенье, я бы подержал ей голову, пока ее будет рвать, потому что это тоже любовь, некая ее часть. Вот почему не важно, дала Эдди Хэнку печенье или нет. Печенье — не самое главное. Нет, главное — не печенье, и даже не пончик, одиноко томящийся под пластиковой крышкой, и не лошади на лугу, и не мед в медвежонке, и не вместительный мешок, который будет застегнут на молнию, когда наш день в парке подойдет к концу. Реален лишь смех, который наполняет собой автомобиль, когда вы катите куда-то через всю страну, направляясь в нужное вам место, и вместе с вами в вашей машине едет любовь. Так что дело не в самих вещах, а в том, как они происходят, и Эдди и Хэнк друг в друга влюбились. Вполне естественно, они пошли в ресторан, вполне естественно, они легли в постель, и под конец вечера им было уютно вместе. Эдди поднялась с кровати — она даже не стала при этом заворачиваться в простыню, — чтобы принести стакан воды. Ей хотелось пить, но куда главнее было ее тело, которого она ничуть не стеснялась. Эдди застыла в дверях ванной, и они вновь посмотрели друг на друга.

— У тебя красивое лицо, — заметила она. — А главное, Хэнк Хейрайд, даже не верится, что ты не торгуешь собственной задницей.

— Нет, не торгую, — сказал Хэнк. — Ты, наверное, имеешь в виду другого парня. Помнишь Кита, того самого, что участвовал в соревнованиях по плаванию? У него была еще такая красивая фамилия.

— У тебя тоже фамилия ничуть не хуже, — заметила Эдди и добавила: — Кстати, ты не голоден? Может, куда-нибудь сходим? Раз обед уже прошел, пусть это будет ранний ужин. Здесь недалеко за углом есть чудный китайский ресторанчик. Какой-то «Фонарик», только вот не помню точно какой. Я там не была с тех самых пор, когда мы с Джо поругались, вернее, даже подрались. Это была настоящая драка, но с тех пор все уже успело порядком подзабыться, так что, по-моему, можно туда сходить. Там подают чудные жареные пельмени.

— Меня устраивает, — ответил Хэнк. — Я бы не отказался от чего-то вкусного. Например, от цыпленка.

— Мы действительно учились с тобой в одной школе? — спросила Эдди. — Потому что я тебя что-то не припомню.

Хэнк уставился в потолок и запел:

Вскоре они уже пели дуэтом, Эдди завалила Хэнка на постель и улеглась на него сверху.

— Кошмарные слова, — сказала она его прикрытому простыней животу. — Особенно припев, где никому не видать пощады. Даже не верится, что такое можно петь, и все-таки мы это пели, причем с каким злорадством! Кстати, я была участницей группы поддержки.

Хэнк помнил Эдди в форменном свитере, какие раздавали участницам. Тогда ее губы были полны пения, а теперь они принадлежали ему, и это оказалось сродни чуду. Но самым главным чудом было то, что она его видела.

— Я помню, — ответил он.

— Тогда мы не задумывались о смерти, — негромко произнесла она. — Вернее, я не задумывалась, пока была замужем за Джо — пока мы с ним не расстались. А расстались мы с ним в китайском ресторане.

— Может, нам туда лучше не ходить? — спросил ее Хэнк.

Эдди приподняла простыню и отпустила. Простыня спланировала на его обнаженное тело, словно костюм привидения.

— Извини, — сказала она. — Просто с тобой я словно пытаюсь начать все сначала. Так уж получается, что при этом я то и дело выпускаю на волю призрак Джо. А ресторан хороший. Обещаю тебе, что не разревусь, когда мы туда придем.

— Уговорила, — произнес Хэнк и подумал, что, кажется, настал момент рассказать ей всю правду о себе и про тот день в парке. Но почему-то ему не хотелось этого делать, что тоже вполне естественно. Боже, каким ударом будет для нее, признайся он честно, что сейчас о его существовании знает разве что мистер Миттенс. Так зачем? Зачем так поступать? И без того вокруг полно вещей, которые сродни привидениям, которые вроде бы есть и которых вроде бы нет. Я, например, был внутри одного здания за день до того, как оно обрушилось. Я перешел одну улицу всего за несколько часов до того, как там произошел несчастный случай. Я едва не женился на ней, и что теперь? Я бросил ее, и видите, что произошло. Я мог бы быть богатым, мертвым, женатым, счастливым, меня могла сбить машина, похоронить под собой огненная лава. Мне часто снится, что могло бы произойти со мной, если бы не произошло то, что произошло. Хэнк смотрел на Эдди и представлял себе, что произошло бы, узнай она, кто он такой на самом деле, что внутри, под кожей, у него не сердце и не кровь, а призрак того, кого, подобно птице, зарезали на газоне в парке. Эдди наверняка стала бы думать о нем хуже, узнай она, что он не тот, за кого себя выдает. Вместо этого он предложил пойти в кафе, однако Эдди уже спала, и на ее лице толстым слоем крема лежали сновидения. Хэнк отлетел в сторону, чтобы покопаться в ее личных вещах. Что вполне естественно. Вполне естественно также вовремя остановить себя, чтобы тот, в чьих личных вещах вы роетесь, не рассердился на вас, когда проснется. Но Хэнк не стал себя останавливать.