Кубинские сновидения
Кубинские сновидения читать книгу онлайн
«Кубинские сновидения» уже не первое произведение американской писательницы, кубинки по происхождению, Кристины Гарсия. Это история жизни трех поколений семьи дель Пино, волею судьбы, революции и Фиделя Кастро оказавшихся в разных лагерях.
По мнению одного американского критика этот роман сочетает в себе «чеховскую задушевность и фантасмагоричность прозы Гарсия Маркеса».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Лурдес видит личико своего нерожденного сына, бледное и округлое, как яйцо, проглядывающее из-под воды. Ее дитя зовет ее, машет ручкой. Лурдес чувствует, что сердце у нее рвется на части. Она тянется к нему, зовет его по имени, но он исчезает прежде, чем она успевает его спасти.
Мама говорила мне, что абуэла Селия атеистка, еще до того как я начала понимать, что означает это слово. Мне нравилось его звучание, насмешливый тон, с которым мама его произносила, и я сразу же поняла, что тоже хочу стать такой же. Я не помню точно, когда перестала верить в Бога. Это произошло не так неожиданно, как решение в шесть лет стать атеисткой, и больше походило на незаметное отшелушивание кожи. Однажды я заметила, что не осталось ни одной чешуйки, которую можно рассеянно сколупнуть, только пустота, в которой весь фокус и заключался.
Несколько недель назад я нашла в комоде у мамы фотографии абуэлы Селии. На одной из них, сделанной в 1931 году, абуэла стоит под деревом в туфлях с ремешками крест-накрест, в платье с оборками и рукавами-пуфами, перетянутом в талии поясом в горошек. Длинные и тонкие пальцы покоятся на бедрах. Волосы разделены на пробор и доходят до плеч, подчеркивая родинку на щеке. В углах губ скрытое напряжение то ли от печали, то ли от радости. Взгляд многоопытной женщины, хотя она совсем молода.
Были и другие фотографии. Абуэла Селия в Сороа с орхидеей в волосах. В кремовом льняном костюме спускается по ступенькам вагона На пляже вместе с мамой и тетей. Тетя Фелисия, пухлый розовый младенец, у абуэлы на руках. Моя мать, хмурая, тощая и почерневшая от солнца, стоит неподалеку.
У меня есть прием, с помощью которого я могу по лицу узнать о личной жизни человека. Если он левша, как абуэла Селия, правая сторона лица выражает его истинные чувства. Я кладу палец на левую сторону лица моей бабушки и, разглядывая фотографию за фотографией, узнаю правду.
Я чувствую большее родство с абуэлой Селией, чем с мамой, даже несмотря на то что не видела бабушку семнадцать лет. Мы больше не разговариваем по ночам, но тем не менее она оставила мне свое наследство – любовь к морю и гладким жемчужинам, понимание слов и музыки, сочувствие к побежденным и нетерпимость к хвастунам. Даже сохраняя молчание, она советует мне делать то, что я считаю правильным, доверять своим ощущениям.
Я постоянно воюю с матерью, которая все время переделывает прошлое, подстраивая его под свои взгляды на жизнь. Это перемещение событий в разных вариациях происходит по нескольку раз на дню вопреки реальности. И это не преднамеренный обман. Мама искренно верит, что ее изложение событий наиболее верно, вплоть до деталей, которые, я знаю, в сущности, искажены. Например, сейчас мама утверждает, что я сбежала от нее в аэропорту Майами, когда мы впервые покинули Кубу. Но на самом-то деле это онавдруг повернулась и побежала, потому что ей показалось, что она слышит папин голос. Я бродила по аэропорту в одиночестве, пока какой-то пилот не отвел меня в контору своей компании и не дал мне леденец.
Переделывается не только прошлое нашей семьи. Мама смотрит на жизнь других людей через искривленные линзы. Может быть, это все из-за ее вездесущего глаза. Он заставляет ее видеть только то, что ей хочется видеть, вместо того, что есть на самом деле. Как в случае с мистером Парези, прыщавым бруклинским юристом, который, по утверждению матери, является главным адвокатом по уголовным делам в Нью-Йорке и составляет впечатляющий список людей, связанных с мафией. А все потому, что он приходит каждый день к ней в магазин и покупает два шоколадных пончика на завтрак.
Однако благодаря своим приукрашиваниям и полуправдам мама рассказывает интересные истории. И ее английский, ее эмигрантский английский имеет некую примесь неправильности, которая придает ему неожиданную точность. Может быть, в конце концов, факты не так важны, как скрытая истина, которую ей хочется выразить. Она рассказывает эту правду себе, и неважно, если за это придется заплатить искажением нашего прошлого.
Думаю, я и сама не раз грешила против истины, когда пыталась творчески преобразить действительность. Как, например, в моей картине со статуей Свободы, которая вызвала такое смятение в булочной. Забавно, но в прошлом году «Секс Пистолз» сделали то же самое с фотографией королевы Елизаветы на обложке сингла «Боже, храни королеву». Они нарисовали булавку в носу у королевы, и вся страна ходила на ушах. Анархия в Великобритании – это здорово.
Мама разжигает свой собственный огонь анархии рядом с домом. Ее булочные «Янки Дудл» стали местом сборищ кубинских экстремистов, которые приезжают из Нью-Джерси и Бронкса, чтобы обменяться своими допотопными взглядами на политику за чашкой ее убийственного эспрессо. В прошлом месяце они начали телеграфную кампанию против Вождя. Учредили бесплатную горячую линию, по которой изгнанники с Кубы могли позвонить, выбрать одно из трех едких посланий с требованием отставки Вождя и послать его прямо в Президентский дворец.
Я слышала, как один из когорты моей матери хвастался, что позвонил в театр «Метрополитен-опера», где должна была выступать Алисия Алонсо, прима-балерина Национального балета Кубы, поддерживающая Вождя, и угрожал его взорвать. «Я прервал «Жизель» на семьдесят пять минут!» – хвастался он. Узнай я об этом раньше, напустила бы на него ФБР.
А на прошлой неделе все они отмечали – сигарами и шипящим сидром – убийство журналиста в Майами, который призывал наладить отношения с Кубой. Эти ползучие гады передавали из рук в руки испанскую газету и хлопали друг друга по спине, как будто это они устроили большой взрыв против сил зла. На первой полосе я видела фотографию: рука репортера, в машине которого взорвалась бомба, висит на ветке цезальпинии.
Не понимаю, как случилось, что мама дочь абуэлы Селии. И как случилось, что я ее дочь? Где-то произошла ужасная путаница
Снаружи вечерний свет отливает влажным темно-фиолетовым. Сумерки размывают жесткие линии и плоскости, преображают предметы, выявляя их истинную сущность. Обычно я ненавижу, когда художники так носятся со светом, но здесь особый случай. Я люблю писать в сумерках.
В прошлом семестре, во время моей учебы в Италии, я видела такой свет в Венеции на карнавале. Он освещал невероятно высокого человека, одетого в черное, в белой маске с провалами темных глазниц. Тот кружил, как летучая мышь, по кварталу позади пьяцца Сан-Марко. Я боялась остановиться, но еще больше боялась идти. Наконец свет последовал за этим человеком в конец переулка, и я освободилась от его чар.
Такой же свет был и в Палермо, в Святой Четверг, когда наступили сумерки. Забитые ягнята, освежеванные и прозрачные, как детская плоть, ровно висели на ржавых крюках. Они были прекрасны, и мне захотелось вытянуться рядом с ними и увидеть себя в этом свете. Вернувшись во Флоренцию, я стала позировать обнаженной в художественной школе, хотя дала зарок никогда этого не делать. Позируя, я думала о прозрачных ягнятах в фиолетовом свете.
Иногда я спрашиваю себя, прибавилось ли у меня опыта от моих приключений. Я думаю о Флобере, который провел большую часть своей сознательной жизни во французской деревушке, или об Эмили Диккинсон, чьи стихи отражают мерный звон церковных колоколов. И тогда я думаю, что, может быть, самый больший путь я должна проделать в своем сознании. Но потом я вспоминаю Гогена, или Д. Г. Лоуренса, или Эрнеста Хемингуэя, который, может, рыбачил вместе с абуэло Гильермо на Кубе, и прихожу к выводу, что нужно пожить в этом мире, чтобы суметь сказать о нем что-то стоящее.
В эту самую минуту, когда я сижу за столом на втором этаже библиотеки колледжа Барнарда и разглядываю прямоугольник мертвой травы за окном и дальше за ним несущиеся по Бродвею машины, я чувствую, что во мне что-то зреет. Что именно – не знаю. Я все еще жду, когда начну жить по-настоящему.