Кубинские сновидения

Хорхе дель Пино беспокоится за дочь, но Лурдес убеждает его, что у нее все в порядке. Отец постоянно является ей в сумерках, когда по вечерам она возвращается домой из булочной, и шепчет ей сквозь листву дубов и кленов. Его слова щекочут ей шею, как детское дыхание.

Они обсуждают многое: растущую преступность на улицах Нью-Йорка, упадок «Мете» по сравнению с игрой в победные сезоны 1963 и 1972 года, ежедневные дела в булочной. Это отец посоветовал Лурдес открыть вторую кондитерскую.

«И поставь свое имя на вывеске, hija, пусть знают, что мы, кубинцы, тоже способны кое на что, что мы не какие-нибудь пуэрториканцы», – настаивал Хорхе дель Пино.

Лурдес заказала для своих булочных красно-бело-синие вывески, на которых в правом нижнем углу напечатано ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель». Ей особенно нравилось последнее слово – как сочно раскатывается во рту «р», как мягко взрывается «ч». Лурдес чувствовала духовное родство с американскими миллионерами, ощущала бессмертие таких людей, как Ирене Дюпон, чью виллу в Варадеро-Бич, на северном побережье Кубы, она однажды посещала. Она представляла себе сеть булочных «Янки Дудль», раскинувшуюся по всей Америке до Сент-Луиса, Далласа, Лос-Анджелеса, свои яблочные пироги и кексы, продающиеся на главных городских улицах и в пригородных магазинчиках, повсюду.

Каждый магазин будет носить ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель».

Кроме всего прочего, Лурдес с отцом постоянно говорят о коммунистической угрозе в Америке. С каждым днем они все больше убеждались, что отсутствие плохих новостей с Кубы – это результат сговора левых средств массовой информации, чтобы обеспечить Вождю международную поддержку. Как американцы не видят, что коммунисты обосновались у них прямо под носом, в университетах, и развращают молодежь? Это все демократы виноваты и все эти лгуны-двурушники Кеннеди. Лурдес с отцом приходят к мнению, что Америке необходим еще один Джо Маккарти, тогда дела снова пойдут на лад. Онникогда бы не бросил их в заливе Кочинос.

– Почему бы вам не сделать репортаж о кубинских тюрьмах? – язвительно спрашивала Лурдес журналистов, которые в прошлом году брали у нее интервью по поводу скандала с открытием второй булочной «Янки Дудль». – Зачем вы тратите время на меня?

Лурдес не одобрила картину Пилар, вовсе нет, но она не потерпит, чтобы кто-то указывал, что ей делать в ее собственных владениях.

– Вот так все начиналось на Кубе, – хрипло шептал отец Лурдес сквозь шум листвы, давая ей советы. – Ты должна остановить раковую опухоль у своего порога.

После того как Пилар уехала в колледж, Лурдес каждую ночь, прежде чем идти домой, рассматривала картину дочери. Если бы Пилар не нарисовала булавку и этих жуков в воздухе, картина была бы замечательная. Жуки испортили весь фон. Без жуков фон был бы ярко-голубым, приличного ясного цвета.

Почему Пилар все время бросает в крайности? Лурдес убеждена, что это какая-то патология, которую дочь унаследовала от абуэлы Селии.

Сегодня День Благодарения. Лурдес сбросила сто восемнадцать фунтов. Ее перевоплощение завершено. Сегодня она поест в первый раз за несколько месяцев. Аромат еды снова ее притягивает, но Лурдес боится искушения, боится отказаться от голубой жидкости, от кувшинов очищающей ледяной воды. Внутри у нее чистота, хрупкий баланс ферментов, который она не хочет нарушать.

Позавчера Лурдес купила красно-черный костюм в стиле Шанель шестого размера [50]с золочеными пуговицами. «Вам повезло, теперь вы можете все носить!» – сделала ей комплимент продавщица из «Лорд энд Тейлор», когда она крутилась и так и этак перед зеркалом в примерочной. Лурдес потратила на костюм свой недельный заработок. Однако игра стоила свеч, хотя бы для того, чтобы увидеть изумление Пилар.

– Господи! – восклицает Пилар, перешагивая порог дома и видя значительно уменьшившуюся в объеме мать. – Как тебе это удалось?

Лурдес самодовольно усмехается.

– Она себя совсем голодом заморила, – раздраженно вставляет Руфино. На голове у него красуется женская шляпка без полей, похожая на пышную белую гвоздику. Лурдес заставляет его замолчать, махнув рукой, которая вновь приобрела изящные очертания.

– Я просто заставила себя. Сила воли. Когда есть сила воли, можно добиться всего, чего хочешь, Пилар.

На лице дочери отражается подозрение, не собирается ли Лурдес прочесть ей очередную нотацию. Но у Лурдес ничего подобного и в мыслях нет. Она приглашает дочь к столу, на котором стоит фарфоровый сервиз ручной росписи, а в центре – блюдо, расписанное осенними листьями.

– Твой отец учился готовить, пока я голодала, – говорит Лурдес. – Он на кухне с воскресенья и все сам приготовил.

– Ты хоть сегодня-то поешь, мама?

– Совсем капельку. Доктор говорит, что к еде нужно приучаться постепенно. Но будь моя воля, ни за что не стала бы снова есть. Я чувствую себя совершенно чистой. И во мне гораздо больше энергии, чем раньше.

Лурдес вспоминает, как она постоянно ела, когда только приехала в Нью-Йорк. Картофельное пюре из пакетов, куриные ножки, обвалянные в специях и панировочных сухарях, а потом запеченные при температуре триста пятьдесят градусов, мороженую морковь, которую она отваривала и ела с заменителем масла. Но скоро картофель, цыплята и морковь стали казаться ей одинаково бесцветными, восковыми и серыми.

– Думаю, переселение пробуждает аппетит, – говорит Пилар, поглощая печеный ямс. – Может, когда-нибудь я перееду на Кубу и тогда ничего не буду есть, кроме трески и шоколада.

Лурдес в упор смотрит на дочь. Она хочет сказать, что только у дегенерата может возникнуть желалие вернуться в эту тюрьму, но сдерживается. Сегодня праздник, и считается, что все должны быть счастливы. Вместо того чтобы сделать замечание, Лурдес сосредоточивает внимание на куске индюшки у себя в тарелке. Она откусывает маленький кусочек. Он сочный, в меру соленый и замечательно усвоится организмом. Она решает, что можно съесть еще немножко.

Через мгновение ее рот приходит в движение, как ужасающая печь. Она набивает его индюшатиной и сладким ямсом. Затем накладывает себе холмик шпината в сметане, заливая его соусом. За ним следует пирог с луком-пореем и горчицей, посыпанный чесноком.

–  Mi cielo,ты превзошел себя! – хвалит Лурдес мужа с набитым ртом.

На десерт – пирог с ревенем и яблоками, украшенный английским кремом с корицей. Лурдес съедает все до последней крошки.

На следующий день Лурдес просматривает колонку происшествий в газете, макая сдобные булочки в café con leche. [51]Двухмоторный самолет рухнул в темно-коричневые ущелья гор Адирондак. Землетрясение в сельских районах Китая разрушило тысячи домов. В Бронксе в огне заживо сгорела студентка-отличница и ее младший брат, спавший в колыбели. На первой полосе – фотография их матери с опустошенным от горя лицом. Она только вышла в магазин на углу купить сигарет.

Лурдес горюет по всем этим жертвам, как будто они – ее любимые родственники. Каждое происшествие наполняет Лурдес печалью, бередит ее собственные раны.

Пилар предлагает сходить на выставку в музей Фрика. Лурдес с трудом влезает в свой костюм в стиле Шанель, золоченые пуговицы которого с трудом застегиваются на талии, и они едут на метро на Манхэттен. На Пятой авеню Лурдес останавливается, чтобы купить хот-дог (с горчицей, приправами, кислой капустой, жареным луком и кетчупом), две шоколадных крем-соды, картофельные чипсы, бараний люля-кебаб с луком, мягкий крендель и стаканчик вишневого мороженого «Сан-Марино». Лурдес ест, ест, ест, как индуистская восьмирукая богиня, ест, ест, ест, как будто в последний раз видит еду.

В музее все картины кажутся Лурдес скучной мазней. Дочь проводит ее во внутренний двор, залитый зимним солнцем. Они садятся на бетонную скамейку у бассейна. Зеленоватая вода, печальный фонтан гипнотизируют Лурдес, и рана у нее внутри снова открывается. Она вспоминает о том, что ей сказали доктора на Кубе. Что ребенок у нее внутри умер. Что ей надо ввести соляной раствор, чтобы удалить останки ее ребенка. И что детей у нее больше не будет.