Незадолго до наступления ночи

— А, вы пришли! Хорошо… очень хорошо, — сказал Брюде. — Вот видите, я пишу. А впрочем, чем бы еще я мог здесь заниматься? Но мне здесь неплохо… Люди тут приятные…

Такие слова, прозвучавшие из уст Брюде, просто поражали, но еще более поражали внимание и участие, сквозившие в его голосе, когда Александр поинтересовался у него, как обстоят дела. Да, это было так непривычно, так странно, потому что раньше внимание Брюде занимал только один человек на свете — он сам, а потому он не слушал собеседников, а произносил бесконечный монолог. Теперь он время от времени все же слушал гостя, но очень быстро взгляд его словно затуманивался, он отводил глаза в сторону, и Александр понял, что в таких случаях как бы «отключалось» и сознание Брюде, во всяком случае, мысли его удалялись от темы разговора и вновь начинали вращаться вокруг вечных навязчивых идей, правда, теперь процесс жевания и пережевывания обид протекал достаточно вяло.

Александр присел у изголовья постели Брюде на неустойчивый и неудобный табурет, и они проговорили полчаса, а может быть, и час…

— Вы не утомлены? Разговор вам не повредит? Скажите мне, если вам не хочется говорить, и я уйду…

— Нет, нет, останьтесь, прошу вас, а то мне здесь совсем не с кем поговорить.

На некоторых постелях по соседству лежали неподвижные распростертые тела, и только смутные их очертания угадывались под одеялами, на других же постелях человеческие тела то и дело подергивались, производя какие-то неестественные, механические движения, оттуда доносились стоны, вздохи, а иногда и крики.

— Мне здесь не хуже, чем в любом другом месте. Скорее даже лучше. Мне дали карандаш, бумагу, и я пишу… я разговариваю с мертвецами…

Да, разумеется, это было еще не самое худшее, не полное сумасшествие, чего так опасался Александр, нет, то были проявления неустойчивости психики и помутнения сознания, причем скрытые… а быть может, и притворные, что как раз и внушало беспокойство.

Что можно было сделать для Брюде? И что мог сделать Александр? Когда он спросил об этом Элен, она выказала необычайную твердость. «Разумеется, мы должны проявлять к ближним милосердие и жалость, но и милосердие, и жалость при определенных условиях могут стать источниками большой опасности», — сказала она. Брюде — безумец, опасный и очень хитрый безумец, испорченный и порочный, настоящий сеятель смерти, а у нее есть муж и дети, и она целиком стоит на позициях жизни. «Ты очень уж строга и сурова к нему», — сказал ей Александр, на что она ответила: «Он пугает меня, внушает ужас. Да, я боюсь за тебя, за себя. Я всегда тебе это говорила, но сегодня я боюсь как никогда, это истинная правда. Берегись, Александр! Держись от него подальше! В конце концов, у него есть родственники, есть друзья…»

На эти слова, словно эхо, отозвался голос, звучавший в душе Александра, голос недоверия, усталости, тоски, отвращения, хотя другой голос с каждым днем, правда, все более и более слабый, шептал ему совсем другие слова, призывавшие к состраданию и жалости.

Александр вновь отдалился от Брюде. Он дважды посетил его в больнице, но визиты эти были кратки и не принесли Александру ни удовлетворения, ни успокоения. Кстати, после сравнительно непродолжительного начального периода лечения, когда Брюде немного успокоился, наступил второй период, когда Брюде замкнулся в себе. Худой, мрачный, угрюмый, он говорил хриплым простуженным голосом и был похож на привидение, на призрак самого себя прежнего.

И вот теперь в полумраке отдельного кабинета Александр читал страницы, исписанные чрезвычайно мелким «заостренным» почерком, заметно отличавшимся от прежнего почерка Брюде; Александр забыл включить свет, и слова сливались, постепенно сплетаясь в некую бесконечную неразборчивую вязь. Он был вынужден закрыть папку, взять в руки «Одиссею», но книгу так и не раскрыл, а продолжал сидеть и размышлять…

Он размышлял о том, что в каком-то смысле бросил Брюде на произвол судьбы после того, как тот вышел из больницы. Кстати, оставалось совершенно неясно, каким образом ему удалось добиться освобождения… «Хитростью, как и всегда», — утверждала Элен. И Брюде снова оказался во власти одиночества, и вновь его начали преследовать его навязчивые идеи, снова в воспаленном мозгу запылали прежние галлюцинации. Можно ли было предвидеть то, что случится далее? «Нет, я не предвидел того, что случилось… Не имел никаких предчувствий… Сказать по правде, я от него отвернулся. У меня была своя жизнь, дети, Элен. Я старался забыть о Брюде, и мне это почти удалось. Я — один из тех, кого Брюде обвинял в предательстве и о чьем предательстве горько сожалел… Он осыпал таких „предателей“ упреками и саркастическими замечаниями, и среди прочих он назвал и мое имя. Что я мог сделать для него? Ничего. Но в подобных случаях человек всегда задает себе риторические вопросы…»

Вновь похолодало, небо заволокли тяжелые тучи, стало сыро и противно, подул пронизывающий до костей ветер. После кратковременного улучшения погоды и немногочисленных теплых дней обманщица-весна отступила, и вновь вступила в свои права зима. Александр не послушал совета Марины, он так и не выбрался за город, а теперь… нет, теперь было уже поздно, погода испортилась. Сказать по правде, он никогда не испытывал желания отправиться за город и гулять там по полям и лесам. Нет, это было не для него… Конечно, подобные прогулки хороши для молодых девушек и их возлюбленных; вот им, разумеется, нравится бродить по лесу, обниматься, целоваться, падать в траву под кустом… Нет, эти радости уже не для него… что там говорить, ему и ходить-то уже трудно, он подволакивает ногу, быстро устает, у него сбивается дыхание, он начинает задыхаться, а иногда и ощущает боль в груди. Расстояние от отеля до библиотеки было вообще-то невелико, но и эта дорога его утомляла. Ресторан, где он по вечерам ужинал, и номер в отеле, куда он тотчас же после ужина направлялся, казались ему помещениями мрачными и даже зловещими. Только в библиотеке он чувствовал себя в безопасности, ибо в этом «коконе», словно созданном из бумаги и тишины, где все было неподвижно и эта неподвижность действовала как анестезия, снимавшая все боли и тревоги, Александр мог одновременно найти спасение и от боли, и от времени, внушавшего ему страх. Вот почему он испытывал желание остаться в библиотеке, не покидать ее более, врасти корнями в почву, на которой произрастал лес слов, самому стать неким подобием дерева и расти вместе с другими деревцами, покачиваясь с ними в такт, и слушать тихую убаюкивающую музыку шелеста их листьев.

Александр все чаще задерживался в библиотеке допоздна. Не раз и не два Марине пришлось стучать в дверь кабинета.

— Пора, господин профессор. Мы закрываемся. Быть может, вы там заснули?

— Нет, нет, ничуть не бывало, я зачитался…

— Ах вот как! Все же верните мне папку, пожалуйста…

Однажды вечером за ним явилась Вера и с обычной для нее суровостью и даже злостью обрушилась на него.

— Вы опять засиделись, профессор! И уже в который раз! У вас что, часов нет? Вы заставляете меня напоминать вам о том, что библиотека закрывается, и я должна тащиться к двери кабинета и говорить вам об этом! По-вашему, больше мне нечего делать? Как вы полагаете?

— О, простите меня, — только и сумел пробормотать Александр, запинаясь.

А Вера, словно приняв решение воспользоваться удобным случаем и высказать все, что у нее наболело, продолжала осыпать его упреками:

— Кстати, вы вовсе не читали документы, хранившиеся в затребованной вами папке. Должна вам напомнить, что дирекция библиотеки предоставила вам в пользование этот кабинет с совершенно определенной целью. И что же? Вы не соблюдаете всех пунктов договора! Вы не посвящаете все свое время изучению того, что вы должны изучать. К тому же, посмотрите сюда, — и она со злостью ткнула указательным пальцем в сторону этажерки, — вы опять взялись за старое! Вы вновь принялись таскать в кабинет книги! А ведь это запрещено, и вам это известно! Ну, об этом мы еще поговорим завтра… Да, вам и работать-то здесь осталось совсем недолго, потому что работа близится к завершению, ведь вам осталось ознакомиться с содержанием последней папки, а она не очень толстая. А потом вам придется быстро освободить кабинет, так как к нам многие обращаются с подобными просьбами…