Советы пана Куки

— Ну если вы настаиваете…

— Может, потом я об этом и пожалею, но сейчас мне хочется, чтобы вы это сделали, — Бернштейн кивнул, будто ему предстояло неприятное, но совершенно необходимое дело. — Так что там у вас? Вы что-то хотели сказать? Что-то как будто важное?

Я был ошарашен тем, как ловко те сорок тысяч шиллингов, которые я задолжал своему начальнику, растворились в воздухе, и голова моя вдруг стала совершенно пустой — больше всего мне хотелось расхохотаться. К счастью, я быстро придумал нечто вполне подходящее:

— Я хотел поблагодарить вас, господин Бернштейн, — сказал я. — Благодаря вам, я понял, что на свете существуют такие вещи, как везение в невезении. Честно говоря, раньше я в этом сомневался.

Бернштейн положил руку мне на плечо:

— Вы хотите меня утешить. Спасибо. Вы отличный продавец, даже если не принимать в расчет вашу удачливость. Вы продали столько водяных пистолетов, сколько до вас никому не удавалось.

— Правда?

— Несмотря на все свои неприятности, я не забыл, что сегодня истек ровно месяц с того дня, как вы начали у меня работать, и вы, возможно, захотите получить расчет. Обдумайте все как следует, и если хотите, оставайтесь у меня хоть навсегда, — он грустно улыбнулся. — А теперь, простите, мне надо поспать. К сожалению, я уже не самый молодой продавец игрушек в нашем районе.

Он направился к двери.

— Господин Бернштейн! Шеф! — Я помчался за ним, на ходу вытаскивая из сумки маленький серебряный предмет. — Раскройте, пожалуйста, ладонь.

Бернштейн не без удивления выполнил мою просьбу, и я вложил ему в руку сломанную зажигалку пана Куки.

— Это талисман, и он действительно приносит удачу. Мне он больше не нужен. А вам может пригодиться.

Он заметно растроган.

— Талисман? Правда? То-то бы Ирина посмеялась над нами!

— Ей необязательно об этом знать.

Он повернулся к двери и открыл ее.

— Заприте, пожалуйста, магазин сами. До завтра.

Он вышел на улицу. Я подошел к окну и, глядя ему вслед, пока он не скрылся за углом, пытался понять, что же произошло. Но никак не мог сосредоточиться, потому в голове у меня остались только две мысли. Во-первых, я вдруг ясно увидел, как где-то в городе двое скинхедов читают вслух еврейскую любовную лирику. А во-вторых, я так и не попрощался с Йозефом Бернштейном. Хотя именно сегодня это было бы более чем уместно.

Был теплый сентябрьский вечер, свежий воздух со стороны Пратера врывался через раскрытое кухонное окно. Мы втроем сидели за столом и отмечали счастливое спасение моей чести. На столе стояли тарелки с лососиной и другими деликатесами. Впервые в жизни я попробовал трюфель, настоящее красное «Крымское шампанское» и еще некоторые деликатесы — если бы их увидела фрау Симачек, она немедленно удвоила бы квартирную плату.

Только вот Лотар и Болек выглядели не особенно счастливыми. За целый вечер они ни разу не посмотрели мне в глаза, предпочитая рассматривать настенный календарь за моей спиной. Третье сентября было обведено синими кружком. И это мешало им собраться с мыслями.

Наконец в пятый уже раз за вечер Лотар поднял стакан и провозгласил:

— Выпьем за его небывалую везучесть.

— Лучше уж за то, чтобы он снова приехал в Вену, — поправил его Болек, и они осушили стаканы. Отставив свой, Болек взял сэндвич с лососиной — так осторожно, словно это была редкая бабочка. Он откусил кусочек и с полным ртом обратился ко мне:

— Зачем тебе уезжать? Наша страна — отнюдь не то место, где можно нормально жить. На каждом углу там строят «Макдональдсы» и дрожат над ними, как над памятниками архитектуры, а новые богатеи сидят в них, потягивая молочные коктейли, словно шампанское.

— Он прав, — поддержал его Лотар, — ты уедешь в страну, где самая яркая мечта жизни — купить «мерседес». Ниже пасть невозможно. Поверь мне, все-таки я из Штуттгарта. Конечно, у нас тоже кое-что смыслят в воровстве и в коррупции. Не отрицаю. И все же такие люди, как фрау Симачек или доктор Хефтль, должны рождаться в первую очередь там. А здесь даже богатые кончают жизнь самоубийством. Западный мир, конечно, болен, зато вполне предсказуем.

— Если забыть о вполне здоровой, но совершенно непредсказуемой «ярмарке поденщиков», — парировал я.

— Ну это в прошлом. Бернштейн ведь хочет, чтобы ты работал у него до конца дней. И кто знает — может статься, когда он протянет ноги, ты унаследуешь лавку…

— И всю жизнь буду продавать игрушки?

— Я хочу только сказать, что здесь у тебя есть возможность стать совершенно другим человеком.

— Вы правда хотите, чтобы я стал другим человеком?

— Да никто этого не говорил!

— Я должен вернуться. Не могу вам объяснить, просто должен и все. Кроме того, обещал родителям.

Болек и Лотар переглянулись.

— Мы догадывались, что ты будешь упрямиться, — сказал Лотар, — поэтому заготовили кое-что, чтобы твой обратный путь стал потруднее.

Он взял в руки полиэтиленовый пакет, стоявший все это время под столом, вытащил маленькую фарфоровую лошадку и поставил ее рядом с моей тарелкой:

— Настоящий мейсенский фарфор, — сказал он.

Я взял лошадку и не без удивления повертел в руках.

— Я не фанат фарфора, но все равно спасибо. Хорошенькая лошадка.

— Это не просто лошадка. Это Липиццанер.

Тут я увидел ее другими глазами.

— Ну, теперь кое-что прояснилось. Очень может быть, что вскоре в «Кроненцайтунг» вы прочтете о том, как в Варшаве «один турист, только что вернувшийся из Вены, убил бывшего шахматиста».

— Это еще не все, — сказал Лотар и вытащил из пакета большую стеклянную банку, похожую на банку с джемом: на боку у нее красовалась яркая этикетка, — кто с тунцом к нам придет, уедет с икрой.

Он поставил банку рядом с Липиццанером.

— Два килограмма белужьей икры. Было непросто. Повсюду камеры. Когда съешь, сделай из нее аквариум. Мне бы хотелось, чтобы ты, вернувшись домой, купил золотую рыбку и назвал ее Лотаром. Сделаешь это для меня?

— Конечно, — сказал я растроганно, рассматривая банку с икрой. Похожую банку, только гораздо меньших размеров, я сам стащил когда-то в магазине «Билла».

— Спасибо вам за все, — патетически начал я, — но ведь я еще не умер и в ближайшее время не собираюсь. Давайте лучше сделаем то, что делают в такие моменты настоящие мужчины. Подойдем к окну.

Я потащил их за собой. Встал посредине. Справа от меня был Лотар, слева — Болек. Мы смотрели в окно. Перед нами простирались венские крыши. До нас доносился уличный шум. Звезды были так близко, что, казалось, их можно потрогать.

— Что вы видите? — спросил я.

— Вопрос кажется мне знакомым, — сказал Лотар.

Я повторил:

— И все-таки, что вы видите?

— Вижу множество улиц, до которых скоро доберется мой отбойный молоток, — сказал Болек.

— Я по-прежнему вижу озеро и множество рыбаков-идиотов.

— А еще? — спросил я.

— Кучу крыш, явно нуждающихся в ремонте. А если я немного поднапрягусь, то увижу внизу симпатичную венку, которую вскорости подцеплю, — сказал Болек.

— Что за спектакль, Вальди? — спросил Лотар. — Мы пытаемся удержать тебя от самой большой ошибки в жизни, а ты устраиваешь какую-то странную игру во «что вы там видите». К чему?

Сделав вид, что не расслышал, я продолжал:

— Просто я хочу рассказать вам, что вижу я. Давно уже я вижу совсем не то, что увидел, когда только приехал сюда. Не вижу ни Запада с большой буквы, ни Рая, который так сильно манил меня прежде. Я вижу город, где выкопал бассейн, оказавшийся вовсе и не бассейном, город, где я пережил больше, чем за всю предшествующую жизнь. Вижу парк: где-то там под кустом дремлет утка, — я указал пальцем в темноту, — она направлялась как раз туда, когда скрылась за серой крышей. Благодаря вам она пережила самое яркое приключение за всю свою утиную жизнь и после этого стала совсем другой уткой. Но теперь медленно наступает время возвращения.

Болек и Лотар не проронили ни слова.