Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Сгрузить медный контейнер мне удалось без особых трудностей. Он весил, наверное, килограмм восемьдесят. Длинный, но удобный в обращении… Хуже получилось с ящиком из тикового дерева. Не только потому, что из-за красиво отполированных внешних стенок он требовал бережного обращения, — его вес был наверняка вдвое больше, чем у медного контейнера. Поскольку я никаким образом не мог бы его удержать, пришлось сделать так, чтобы он соскользнул на мешковину. В дом я его затащил, предварительно подстелив солому. Работа, которая меня ожидала, была немаленькой. Дно деревянного ящика я укрепил тяжелыми, специально мною купленными латунными винтами; более слабые винты, использованные корабельным плотником, я удалил. Крышку я тоже примерил, просверлил в ней дырки и подчистил их. Было три часа ночи, когда я прервал работу. К этому времени я просверлил около сотни дырок и закрутил половину винтов, чтобы укрепить дно.

Я задумался о завтрашнем дне: что мне предстоит заняться пайкой, в которой я смыслю еще меньше, чем в столярном деле. Но я был настолько измотан, что грядущие трудности вызывали у меня только смутное ощущение грусти, жалости к себе и неудовлетворенности, которое могло относиться как к отсутствию у меня нужных ремесленных навыков, так и к смерти Тутайна. Я не мог разграничить свои душевные импульсы. Я в очередной раз должен был покорно принимать мысленные картины, которые выплескивал на меня заброшенный в бодрствование сон: картины из неисчерпаемого хранилища воспоминаний — и древних, тысячелетней давности, и новых, но тоже забытых и уже таких старых, как все перезревшее и выдохшееся. — Я улегся в кровать; опять встал, выпил коньяку; почувствовал, как алкоголь обжег мне глотку; вернулся в кровать и заснул. Больше того — сновидение одержало верх и полностью задушило бодрствование. Меня куда-то швыряло: во все трудности этого мира, прошлые и будущие, во все школьные экзамены, которые не были выдержаны и никогда не могут быть выдержаны; передо мной вставали задачи, которые я не мог решить, для которых в конечном счете и нет решения. Это просто держалось в тайне; мне бы это открыли в конце всех вечностей, чтобы моим мучениям не было конца. Школьные парты незаметно превратились в поле. Я был мышью, над которой высоко в небе кружит сарыч. Она пыталась спастись от его когтей. Но она этого не могла. Земля ее не пускала. Мышь не могла решить такую задачу. Ведь я не мог летать. Я ничему не мог воспрепятствовать. Мучительные вопросы подступали ко мне. Я стыдился собственного невежества и своей наготы. Я был наг посреди сборища одетых. Я, кроме того, теперь знал, что у меня отвратительное происхождение. Меня породил скат, отложив яйцо, — и передал мне в качестве наследственного признака колючки своего гадкого хвоста… Если бы я не провалился из одной черной ночи в другую, из человеческого мира в животный, и не превратился бы из животного в осыпающиеся кучи зерна, а потом — в зеленую воду и сапфирового оттенка базальт, — тогда бы я точно умер от стыда.

От стыда быть тем, кто я есть.

Несмотря на это ужасное падение в прошлое (но и будущее — ближайших тысячелетий — там, возможно, тоже присутствовало, поскольку я припоминаю, что с моим телом произошли радикальные метаморфозы: вместо ступней у меня появились мясистые культи, глаза скрылись под каким-то покровом, а рот больше не ощущал вкуса хлеба, ибо отсутствовали как зубы, так и слюна; вообще отсутствовало многое, что в бодрствующем состоянии было для моего тела привычным и само собой разумеющимся), я проснулся на следующее утро отдохнувшим. Мое сознание было ясным и свежим. Трудности, меня ожидавшие, я сумел уменьшить с помощью разума, а то, что осталось, рассмотреть как задачу для деятельности, которой ничто не препятствует. Я нашел, что самую трудную часть своего намерения уже осуществил, — и потом это подтвердилось. С основами паяния я был знаком. Так что я протравил отогнутый край медного контейнера и внутренний периметр крышки азотной кислотой — чтобы удалить оксидные слои, — поскоблил эти места железом, опять протравил, сполоснул водой и начал лудить очищенные поверхности: то есть с помощью паяльной лампы накапывал сверху стеарин и олово, которые при соответствующем нагревании сплавлялись с медью. Вскоре белый металл уже сверкал, контрастируя с медью, на дважды четырех краях крышки и отверстия. Я сделал паузу, покормил животных, сам пообедал. Потом открыл запертую дверь, задвинул контейнер в комнату к мертвецу. На Тутайна я больше не смотрел. Он был мумией, белым свертком. А контейнер я поставил наклонно, отверстием вверх. Я поднял Тутайна. Он показался мне твердым, одеревенелым; только внешняя поверхность, состоящая из многих слоев ткани, эластично поддавалась нажиму моих рук. Тутайн не был легким, хотя умер как очень худой человек. Кости у него всегда были тяжелыми, а я своими химикалиями еще больше его утяжелил. Я засунул его, головой вперед, в медный контейнер. И с удовлетворением отметил для себя, что он нигде не упирается неподобающим образом в стенки и все же заполняет пространство почти целиком. Я начал тщательно перемешивать в чане глиняную пыль — примерно две трети всего запаса — с большей частью имеющегося у меня тиллантина. Потом заполнил этой смесью свободное пространство в контейнере. По ходу дела я перевернул Тутайна на живот, чтобы и спина его получила подстилку из глиняной муки. Человек не ведает, что творит. Я не задумывался о том, не обглодает ли ненасытный яд всю плоть с костей умершего. Мне это было, в общем-то, всё равно. Главное, я теперь не боялся появления гнили: потому что буквально набил контейнер антисептическим веществом. Под конец я крепко утрамбовал наполнитель вокруг подошв мумии. Не успел я — примериваясь — положить крышку, как в голове у меня мелькнула новая мысль. Я прошел к себе в комнату, разыскал обломок тазовой кости Аугустуса; внимательно рассмотрев эту кость, завернул ее в носовой платок и положил к ногам Тутайна в контейнер. Я крепко утрамбовал ее, вместе с остатками ядовитой глиняной муки, и закрыл отверстие подходящим по размеру куском дерева. Потом положил сверху медную крышку: закрепив, чтобы не упала, веревками и несколькими каплями олова. Запаять этот гроб — рассуждая теоретически — было несложно: требовалось лишь привести контейнер в вертикальное положение и закапать в пазы между крышкой и стенками горячее олово. Между тем поставить гроб прямо мне удалось далеко не сразу и только с помощью рычагов, чурбанов, ящиков. Зато когда я нагрел паяльную лампу, медь и олово, мне не понадобилось много времени, чтобы закрыть последнюю щель. Позже эта щель, которая в сумеречном предвечернем свете казалась черной линией, вновь и вновь возникала у меня перед глазами — и когда я спал, и когда бодрствовал; но она преобразилась в глубокий длинный ров, внезапно наполнявшийся потоком белейшей ртути.

Так я отделился от него безвозвратно. Поток белейшей ртути, который никто не способен переплыть, разделяет нас ^{89}. В тот день я радовался белому плавкому олову — и обоснованной надежде на то, что загнутые медные края, вместе с загнанным между ними припоем, обеспечат полную герметичность. — — — — — — — — — Я уложил стоявшего вертикально Тутайна. Теперь я осознал, что предмет, с которым мне еще предстоит иметь дело, становится все тяжелее и уже превосходит меру отпущенных мне сил. Все-таки я чувствовал некоторое удовлетворение, оттого что первая часть погребения завершилась. — Стол, на котором прежде я бальзамировал мертвое тело Тутайна, насквозь пропитался жидкостью и пришел в негодность. Я решил разломать его и сжечь, вместе с тряпками. Это было последнее, чем я занялся в тот день. (Я ведь прежде потратил несколько часов на размельчение остатков кирпича и еще больше часа — чтобы поставить контейнер вертикально, а потом вернуть в горизонтальное положение.) — — — — — — — — — — — — — — На следующий день я покончил с последними работами, касающимися погребения. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — Я вылил целое ведро кипящего черно-пузырчатого дегтя в деревянный ящик, прежде выстелив его дно разрезанной на полосы мешковиной. Деготь быстро затвердел, образовав слой с жутковатым зеркальным блеском. После того как он совершенно остыл, я затащил деревянный ящик по дорожке из соломы в комнату Тутайна и перевернул набок. Контейнер с трупом Тутайна я установил параллельно; перевернул и его, чтобы он был обращен к ящику соответствующей боковой стороной; поднял его на колоды, соответствующие толщине тиковых досок, — и потом с помощью железного гвоздодера задвинул в деревянную оболочку-саркофаг. Задача перевернуть ящик, чтобы он занял подобающую горизонтальную позицию, оказалась достаточно трудной: ведь теперь его вес увеличился вдвое. Мне опять пришлось применять рычаги и разные мелкие приспособления, то есть компенсировать изобретательностью нехватку у меня физической силы. Благодаря соломенной дорожке на полированной поверхности ящика остались лишь неглубокие царапины. Теперь я пододвинул медный контейнер так, чтобы расстояние от его боковых стенок до внешнего гроба везде было примерно одинаковым. Это расстояние не превышало одного сантиметра. Верхняя поверхность медного контейнера тоже почти доставала до верхнего края деревянного ящика. Я опять довел деготь до кипения и залил им боковые пустоты. Потом — вскипятив уже четвертое ведро с клейкой массой — я покрыл жидким дегтем верхнюю поверхность медного гроба, заполнив деревянный ящик почти до края. Теперь ящик превратился в троговую долину, заполненную черным льдом ^{90}.