Куда боятся ступить ангелы

-   Он говорил, что никогда больше не будет счастлив.

-    Говорил в порыве отчаяния. А потом успокоился. Мы, англича­не, делаем такие заявления в спокойном состоянии, то есть когда са­ми в это больше не верим. Джино не стыдится быть непоследова­тельным. Вот одна из черт, которые мне в нем нравятся.

-   Да. Я не права. Это верно.

-    Он гораздо честнее перед самим собой, чем я, - продолжал Фи­лип, - и для этого ему не нужны никакие усилия, и он не гордится собой. А вы, мисс Эббот? Приедете вы в Италию следующей вес­ной?

-    Нет.

-    Жаль. Когда же вы сюда вернетесь?

-   Думаю, никогда.

-    По какой же причине? - Он уставился на нее, как на заморское чудо.

-    Теперь я понимаю эту страну. Ехать сюда мне больше незачем.

-    Понимаете Италию? - воскликнул он.

-    Вполне.

-    Ну, а я нет. И не понимаю вас, - пробормотал он себе под нос, отходя в другой конец коридора. Он уже очень любил ее и страдал, когда чего-то не понимал в ней. Он пришел к любви духовным пу­тем: сперва его тронули ее мысли, ее доброта, благородство, теперь они преобразили всю ее, жесты, движения. Красоту внешнюю, кото­рая обычно сразу бросается в глаза, красоту волос, голоса, рук он за­метил в последнюю очередь. Джино, не имевший понятия о много­образии путей, ведущих к любви, бесстрастно похвалил эти ее каче­ства.

Почему она так загадочна? Одно время он так много знал о ней - что она думает, чувствует, мотивы ее поступков. А сейчас он знал только, что любит ее. Между тем как раз знание это сейчас так при­годилось бы ему. Почему она не хочет приезжать в Италию? Почему избегала его и Джино с того вечера, как спасла им жизнь? Пассажи­ров было мало. Генриетта дремала в отдельном купе. Филип должен задать эти вопросы сейчас. Он быстро вернулся назад по коридору.

Мисс Эббот встретила его вопросом:

-    А вы решились на что-нибудь?

-   Да. Я не могу жить в Состоне.

-    Вы сообщили об этом миссис Герритон?

-    Написал из Монтериано. Пытался объяснить - почему. Но она меня все равно не поймет. С ее точки зрения, дело уладилось. Улади­лось печальным образом, поскольку ребенок умер, но тем не менее с этой историей покончено, и наш семейный круг может больше себя не тревожить. Она даже на вас не будет сердиться. В конечном ито­ге вы никакого ущерба нам не нанесли. Если, конечно, не вздумаете рассказывать о Генриетте и затевать скандал. Итак, мои планы - Лондон и работа. А ваши?

-   Бедная Генриетта! - заметила мисс Эббот. - Как будто я имею право осуждать ее! Или кого бы то ни было.

И, не ответив на вопрос Филипа, она пошла навестить больную.

Филип удрученно поглядел ей вслед и так же удрученно уставил­ся в окно. Все волнения прошли - дознание, недолгая болезнь Ген­риетты, его собственный визит к хирургу. Он выздоравливал телом и душой, но выздоровление не принесло ему радости. В зеркале, ви­севшем в конце коридора, он видел свое осунувшееся лицо, ссуту­лившиеся плечи, стянутые перевязью. Жизнь была грандиознее, чем ему казалось раньше, но еще менее наполнена. Раньше он видел спа­сение в напряженной работе, в стремлении к справедливости. А те­перь понял, как мало они помогут.

-   Поправляется Генриетта? - спросил он. Мисс Эббот уже верну­лась.

-    Скоро она станет прежней Генриеттой, - последовал ответ.

После острой вспышки болезни и раскаяния Генриетта быстро возвращалась в свое нормальное состояние. На какое-то время она, по ее выражению, была «абсолютно выведена из равновесия», но очень скоро ей стало казаться, что, кроме смерти бедного малютки, все в полном порядке. Уже она говорила о «несчастном случае», воз­мущалась тем, что «когда хочешь сделать лучше, то непременно ни­чего не удается». Мисс Эббот устроила ее поудобнее и ласково поце­ловала. Но ушла от нее с ощущением, что Генриетта, как и ее мать, считает дело законченным.

-    Мне ясно видится дальнейшая жизнь Генриетты и, частично, моя собственная, но как будете жить вы?

-    Состон и работа, - ответила мисс Эббот.

-    Нет.

-    Почему? - спросила она, улыбаясь.

-    Вы для этого слишком много повидали. Вы видели столько же, сколько я, а сделали несравненно больше.

-   Какое это имеет значение? Конечно же, я поеду в Состон. Вы за­бываете о моем отце. И даже если бы не было его, меня держат сот­ни других связей: мой приход, я его бессовестно забросила, вечерние классы, Сент-Джеймс...

-    Какая чушь! - взорвался он, чувствуя потребность высказаться наконец. - Вы слишком хороши для этого, вы в тысячу раз лучше ме­ня. Вы не должны жить в этой дыре. Ваше место среди людей, кото­рые способны понять вас. Я забочусь и о себе: я хочу видеть вас как можно чаще, снова и снова.

-    Разумеется, мы будем встречаться в каждый ваш приезд в Со­стон. Надеюсь, вы будете наезжать часто.

-    Этого недостаточно. Кому они нужны - отвратительные встре­чи, когда вокруг куча родственников? Нет, мисс Эббот, этого мало.

-    Мы можем переписываться.

-   Вы будете мне писать? - воскликнул он в порыве радости. Ино­гда мечты казались ему такими реальными...

-    Непременно.

-    Все равно, и писем недостаточно... Да вы и не можете вернуть­ся к прежней жизни, как бы ни хотели. Слишком многое пережито.

-    Я знаю, - печально ответила она.

-    Не только боль и горе, но и чудесные события. Башня на солн­це, помните? И все, что вы мне тогда говорили. Даже театр. И следу­ющий день - в церкви. И наши свидания с Джино.

-    Все чудесное кончилось, - возразила она. - Ничего не вернешь.

-    Не верю. Во всяком случае, для меня не кончилось. Самое чу­десное, быть может, впереди.

-    Чудесное кончилось, - повторила она и с такой тоской посмот­рела на него, что он не посмел ей возразить. Поезд вползал на по­следний подъем, приближаясь к колокольне Айроло и входу в тун­нель.

-    Мисс Эббот, - пробормотал он торопливо, словно их откровен­ный разговор должен был вот-вот оборваться, - что с вами? Мне ка­залось, я вас понимаю, на самом же деле - нет. Те два первых восхитительных дня в Монтериано я понимал вас так же ясно, как вы по­нимаете меня и по сей день. Я догадывался, почему вы приехали, по­чему перешли на другую сторону, я и после наблюдал ваше необыкновенное мужество и сострадание. А сейчас вы то откровенны со мной, как раньше, то отгораживаетесь от меня. Ведь я обязан вам слишком многим - жизнью и не знаю еще чем. Мне тяжела ваша не­откровенность. Вы не можете опять замкнуться, снова стать загадоч­ной. Я приведу ваши собственные слова: «Не будьте так загадочны, сейчас не время». И еще: «Я и моя жизнь там, где я живу». В Состоне вы жить не должны.

Он наконец расшевелил ее. Она быстро прошептала как бы сама себе: «Большое искушение...» Эти два слова повергли его в бурную радость. Какое искушение она имеет в виду? Неужели все-таки сбу­дется самое прекрасное на свете? Быть может, Юг, который вызвал сначала долгое отчуждение между ними, вовлек в трагические собы­тия, под конец свел их вместе? Этому способствовал смех тогда в те­атре, серебряные звезды на лиловом небе, фиалки прошлой весной; способствовало горе и даже нежность, испытанная по отношению к другим.

-     Большое искушение, - повторила она, - не быть загадочной. Мне несколько раз хотелось рассказать вам, но я не посмела. Нико­му другому я не могла бы открыться, и уж во всяком случае не жен­щине. Я думаю, вы - единственный, кто может понять и не возму­титься.

-    Вы чувствуете себя одинокой? - прошептал он. - Это вы имее­те в виду?

-    Да.

Поезд словно подтряхнул его ближе к ней. Филип решил, что не­пременно обнимет ее, сколько бы пассажиров на них ни глядело.

-    Я страшно одинока, иначе я не заговорила бы. Вы, наверное, и сами догадываетесь - о чем.

Лица у обоих вспыхнули, словно их смутила одна и та же мысль.

-    Может быть, и догадываюсь. - Он сделал к ней еще шаг. - Мо­жет быть, начать следовало мне. Но если вы скажете все прямо, то не пожалеете. Я буду благодарен вам всю мою жизнь.