Куда боятся ступить ангелы

-     Тихо! - закричал снова Филип, и снова все затихли. Он тряс сверток, дышал на него, расстегнул пиджак и сунул сверток себе за пазуху. Потом опять прислушался, но не услышал ничего, кроме шу­ма дождя, фырканья лошадей да хихиканья Генриетты где-то в тем­ноте. Мисс Эббот подошла к Филипу и взяла у него сверток. Личико похолодело, но благодаря стараниям Филипа не было мокрым от дождя и слез. Да и мокрым от слез оно уже не могло быть никогда.

IX

Подробности преступления Генриетты выяснить так и не удалось. Во время болезни она больше твердила про шкатулку с ин­крустацией, которую она дала Лилии на время (а не подарила), чем про недавние трагические события. Судя по всему, она отправилась повидать Джино, а не застав никого дома, поддалась причудливому искушению. Но до какой степени поступок проистекал из дурного характера, а до какой ее толкнула на него религиозность, где и каким образом она встретила слабоумного - на эти вопросы ответа они так и не получили. Да все это и не очень интересовало Филипа. Так или иначе, их неминуемо задержали бы во Флоренции, или в Милане, или на границе. Теперь же судьба остановила их иным способом, оп­рокинув их карету в нескольких милях от города.

Пока еще Филип не мог посмотреть на случившееся со стороны. Событие было чересчур грандиозным. На итальянском младенце, умершем на грязной дороге, сосредоточились сильные страсти и большие надежды. Все лица, причастные к его судьбе, были непра­вы или злонамеренны, никто, кроме самого Филипа, не остался рав­нодушен. Теперь ребенка не стало, но приведенная им в движение сложная система гордости, жалости и любви продолжала действо­вать. Ибо мертвецы, уносящие, казалось бы, с собой так много, на самом деле не уносят с собой ничего - все наше остается при нас. Чувства, которые они возбуждали, продолжают жить, пусть преобра­женные, перенесенные на другой объект, но почти неистребимые. Филип сознавал, что путешествует все по тому же величественному, полному опасностей морю и по-прежнему над его головой солнце сменяется облаками, а под ним - приливы отливами.

Уверен был Филип только в одном - в своем следующем шаге. Он, и никто иной, должен сообщить о случившемся Джино. Легко говорить о преступлении Генриетты, легко обвинять нерадивую Перфетту или миссис Герритон, сидящую дома, в Англии. Причастны были все - даже мисс Эббот и Ирма. При желании катастрофу можно было счесть результатом их совместных усилий или делом рук судьбы. Но у Филипа не было такого желания. Вина была его и проистекала от всеми признанной слабости его характера. А потому именно он должен был сообщить о случившемся Джино.

Ничто ему не препятствовало. Мисс Эббот возилась с Генриет­той; откуда-то из темноты возникли люди и взялись отвести их к ближайшему жилью. Филипу нужно было только сесть в тот экипаж, который не пострадал, и приказать кучеру везти себя обратно. Так он и сделал. Он достиг Монтериано через два часа после того, как по­кинул его. Перфетта на этот раз была дома и весело его приветство­вала. Филип отупел от боли, физической и душевной, и плохо сооб­ражал. Он не сразу понял, что Перфетта так и не хватилась ребенка.

Джино все еще отсутствовал. Перфетта отвела Филипа в гости­ную, как утром мисс Эббот, и обмахнула тряпкой сиденье одного из стульев. Уже стемнело, поэтому она оставила гостю небольшую лампу.

-    Постараюсь управиться побыстрей, - сказала она. - Но в Мон­териано много улиц, его не всегда сразу отыщешь. Утром я его не на­шла.

-     Пойдите сперва в кафе «Гарибальди», - посоветовал Филип, вспомнив, что именно этот вечерний час назначили для свидания его вчерашние друзья.

Он посвятил то время, что оставался один, не раздумьям - разду­мывать больше было не о чем, предстояло просто сообщить факты, - а попыткам устроить перевязь для сломанной руки. Поврежден был локоть, и, если бы удалось закрепить его в неподвижном положении, Филип мог бы держаться как ни в чем не бывало. Но воспаление уже началось, и любое движение причиняло острую боль. Филип не ус­пел еще приладить перевязь, как, перескакивая через ступеньки, на­верх взбежал Джино.

-    Так вы вернулись! Как я рад! Мы все ждем.

Филип пережил слишком много, чтобы сейчас нервничать. Ти­хим, ровным голосом он рассказал, что произошло, и Джино, тоже абсолютно спокойно, выслушал его до конца. В наступившей затем тишине Перфетта крикнула снизу, что забыла купить на вечер моло­ка ребенку и сейчас пойдет за ним. Когда она ушла, Джино взял мол­ча лампу, и они перешли в другую комнату.

-    Моя сестра больна, - сказал Филип, - мисс Эббот не виновата. Я бы хотел, чтобы вы их не беспокоили.

Джино, наклонившись, ощупывал место, где раньше лежал его сын. Иногда он морщил лоб и взглядывал на Филипа.

-    Виноват я, - продолжал тот. - Это случилось оттого, что я вел себя трусливо и нерешительно. Я пришел узнать, как вы поступите.

Джино оставил тряпку и принялся, как слепой, ощупывать стол. Это было так жутко, что Филип вмешался:

-    Спокойнее, Джино, спокойнее, его здесь нет.

Он подошел и тронул Джино за плечо. Тот отшатнулся и стал бы­стрее трогать вещи - стол, стулья, пол, стены, насколько хватало рос­та. Филип сначала не думал его утешать, но напряжение достигло та­кого предела, что пришлось сделать такую попытку.

-    Расслабься, Джино, расслабься. Кричи, ругайся, дай себе волю. Надо расслабиться.

Ответа не было, руки не переставали двигаться, трогать, ощупы­вать...

-    Дай волю своему горю. Расслабься, а то заболеешь, как моя се­стра. Ты сойдешь...

Итальянец обошел всю комнату. Перетрогал в ней все, кроме Фи­липа, и сейчас подходил к нему. Лицо у Джино было такое, словно он потерял смысл жизни и теперь ищет новый.

-    Джино!

Тот на момент остановился. Потом опять стал придвигаться. Фи­лип не отступил.

-    Делай со мной что хочешь, Джино. Твой сын умер. Он умер у меня на руках, помни это. Это не оправдывает меня, Джино, но все-таки он умер у меня на руках.

Левая рука Джино медленно-медленно протянулась вперед. Она маячила перед Филипом, как насекомое. Затем она опустилась и сжала его сломанный локоть.

Филип что было силы ударил здоровой рукой. Джино молча, без крика, без единого слова упал.

-    Скотина! - вскрикнул англичанин. - Убей меня, если хочешь! Но не смей трогать больную руку!

Тут же его охватило раскаяние, он опустился подле своего недру­га и стал приводить его в чувство. Он ухитрился приподнять его и прислонить к себе. Обнял его здоровой рукой. Филипа переполняли жалость и нежность. Он без страха ждал, когда Джино очнется, уве­ренный, что теперь оба они в безопасности.

Неожиданно Джино пришел в себя. Губы его шевельнулись. На миг показалось, что он, слава Богу, сейчас заговорит. Но вот он с тру­дом поднялся, вспомнил все и двинулся... но не к Филипу, а к лампе.

- Делай что хочешь, но подумай...

Лампа пролетела через всю комнату, через лоджию и разбилась о дерево внизу. Филип, очутившись в темноте, начал звать на помощь.

Джино подошел к нему сзади и больно ткнул его в спину. Филип с воплем закрутился на месте. Всего только тычок в спину, но Филип догадывался, что ему уготовано. Он отмахнулся от Джино в темно­те, призывая этого дьявола драться, убить его, Филипа, но только не мучить. Потом, спотыкаясь, бросился к двери. Дверь оказалась от­крытой. Вместо того чтобы бежать вниз, Филип, потеряв голову, ки­нулся через площадку в комнату напротив. Там он лег на пол и за­бился между печкой и стеной.

Все чувства его обострились. Он услышал, как Джино крадется на цыпочках по комнате. Он как бы видел, что творится у того в моз­гу - вот сейчас он потерял след, а сейчас воспрял духом; теперь ко­леблется, раздумывая, не спаслась ли жертва бегством вниз. Джино резко взмахнул над ним рукой, послышалось тихое ворчанье, похо­жее на собачье, - Джино обломал себе о печку ногти. Физическую боль переносить почти невозможно. Мы кое-как терпим ее, когда она постигает нас нечаянно или для нашей же пользы (как это большей частью происходит в наши дни, если не считать школьных лет). Но когда ее причиняет злая воля взрослого мужчины, ничем не отлича­ющегося от нас по облику, мы утрачиваем над собой власть. Единственным желанием Филипа было вырваться из комнаты любой ценой, поступившись своей гордостью и достоинством.