Игра в кино (сборник)

Впрочем, стоп! Мне совсем не обязательно перечислять свои достижения в кино, я же ни перед кем не оправдываюсь и не прошусь обратно в советское гражданство. Я записываю то, что обычно рассказывал друзьям за столом, за рюмкой водки. Но теперь, когда я завязал со спиртным, меня уже не зовут в компании, вот я и перешел на эпистолярный жанр. Так что же я хотел рассказать по поводу игры в кино на съемках «Юнги» и «Несовершеннолетних»? О, я не забыл, я помню — про Валю Кулагину! Конечно, я слегка изменил тут ее фамилию, но какая вам разница? Главное, не скрою, совсем в другом: в том, что при игре в кино можно, как и в рулетке, все-таки сорвать банк! Да, хоть раз в жизни, но можно! Я говорю это потому, что на фильме «Несовершеннолетние» я не только заработал себе на новые «Жигули», но и чуть было не сорвал, по-настоящему сорвал самый главный приз — Валю Кулагину! О всяких других преходящих и переходящих призах рассказано в моих предыдущих книгах, но Валя Кулагина — это было настолько всерьез, что я чуть не увез ее с собой в эмиграцию…

Однако не будем спешить. Бойцы вспоминают минувшие дни.

Автор «России в постели» хочет признаться в своем сексуальном провале.

Дадим ему слово?

Попробуйте не дать!..

Как сообщает читателям Андрей, лирический герой/автор «России в постели», пионерлагерь «Орленок» находится на берегу Черного моря в двух часах езды от Краснодара. Золотые песчаные пляжи, изумрудное море, белые жилые корпуса с романтическими названиями «Бригантина», «Каравелла» и т. п. построены там под стать своим названиям в виде кораблей, уходящих в море. А в этих корпусах — две тысячи пионеров и пионерок со всей страны под опекой ста двадцати загорелых и голенастых вожатых в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет и с пионерскими галстуками на высокой груди. Фрукты, четырехразовое питание, музыка, прогулочные катера, вечерние пионерские костры с гитарой и песнями Визбора и гигантский лесной заповедник вдоль берега — в этот рай мы впервые попали в 1974 году, когда привезли туда на ежегодный фестиваль детских фильмов свою ленту «Юнга Северного флота». Картина уже прошла по стране, получила «Золотую гвоздику» как лучший фильм для юношества 1974 года, и вечером, после киносеанса в открытом лагерном кинотеатре (где экран стоял прямо на фоне моря, что создавало для нашего фильма просто фантастический эффект: торпедные катера с нашими юнгами словно выскакивали на этот экран из настоящей морской перспективы!), — так вот, в этот вечер дети, которые еще дома смотрели этот фильм по нескольку раз и знали его наизусть, засыпали нас цветами не в фигуральном, а в полном и настоящем смысле этого слова. Да, еще днем, до просмотра фильма я обратил внимание на то, что лагерь как-то странно опустел, замолк.

— Куда все делись? — спросил я у Рогового.

— Понятия не имею… — сказал он. Мы лежали на горячем пляже, он уговаривал меня написать сценарий о сельском пионервожатом, взяв за основу биографию директора «Орленка». Но я млел от солнца и курортного безделья и посылал Володю подальше от всех творческих замыслов. А оказалось, что именно в это время две тысячи пионеров ушли в лесной заповедник, прочесали его насквозь и собрали в нем все цветы, какие там только были. И когда кончился киносеанс и мы — Роговой, я, кинооператор и два наших юных актера — вышли на сцену, две тысячи букетов обрушились из зала к нашим ногам! Я не знаю, почему никто не допер снять это на пленку — как мы стояли по грудь в цветах!!!

Даже Роговой прослезился и, дотянувшись до микрофона, сказал:

— Ну, такого со мной не было даже на «Офицерах»!

Радостный детский ор был ему ответом, но потом эти разноголосые вопли стали все ясней и ясней оформляться в отчетливое:

— Е-ще!.. Е-ще!.. Е-ще!.. Е-ще!..

— Еще фильм о подростках? — догадался наконец Володя.

— Да!!! — грянул зал. — Е-ще!.. Е-ще!..

И тут Роговой показал на меня рукой, словно перепасовал футбольную подачу:

— Вот! Обращайтесь к нему! Он написал «Юнгу», попросите его написать сценарий о вас, а я сниму, даю честное слово.

Что вам сказать? Да, господа, даже в самых жестоких играх с судьбой, когда на кону вся твоя жизнь вместе со всеми любимыми женщинами и нерожденными детьми, есть, есть высокие моменты! Редко, конечно, но есть. И когда моя американская дочка спросила меня однажды: «Папа, а ты был когда-нибудь счастлив?», я рассказал ей об этом моменте — как я стоял по грудь в цветах и как две тысячи детей хором кричали мне:

— Е-ще сце-нарий!.. Е-ще сце-нарий!..

Это был гол, который Роговой пушечным ударом забил в мои ворота! Нужно ли говорить, что, вернувшись в Москву, я написал для него этот сценарий — не про пионервожатого, конечно, а «Несовершеннолетние» — про подростковую преступность. Нынешнему читателю даже трудно себе представить, что каких-нибудь пятнадцать — двадцать лет назад в России, да и вообще в СССР, не было никакой преступности, а уж подростковой тем более. Во всяком случае — на бумаге. Не было алкоголизма, проституции, наркомании, педофилии, гомосексуализма, коррупции, взяточничества, группового бандитизма и сексуальных преступлений как в простой, так и в извращенной форме. Согласно прессе и телеэкрану, вся страна вдохновенно строила коммунизм, собирала рекордные урожаи, пела исключительно песни Пахмутовой и Добронравова и воплощала в быту моральный кодекс строителя коммунизма.

Вот так! В 1964 году «Литературная газета» получила письмо от какого-то пенсионера из Бауманского района Москвы о том, что у него под окном пацаны по вечерам регулярно играют в карты на деньги, пьют вино и матерятся. Залман Эфроимович Румер, заведующий отделом писем «Литгазеты», дал мне это письмо и сказал:

— Сможешь написать об этих пацанах?

Румер был уникальным человеком: в 1937 году его арестовали прямо в редакции «Литгазеты», увезли на Лубянку, влепили двадцать лет за шпионаж в пользу Польши и отправили в Сибирь, в ГУЛАГ. А в 1957-м, уже по хрущевской амнистии и реабилитации, он вернулся из Сибири в Москву, прямо с поезда пришел в редакцию, в свой кабинет, сел за свой стол и продолжил работу. И вот теперь, в 1964-м, ему подвернулся наконец случай использовать свой двадцатилетний лагерный опыт. Он сказал:

— Если эти пацаны захотят тебя побить или ограбить, ты не трусь. Ты им сразу по фене руби вот так: «Ебанный по кумполу через три хлыста!» Запомнил?

Я кивнул, поехал на Яузу во вгиковское общежитие, где обретался тогда студентом сценарного факультета, взял там свои спортивные штаны, майку и тапочки и отправился на метро на станцию «Бауманская». Там я без труда нашел указанный на конверте адрес и позвонил в дверь номер 16 автору письма в «Литгазету». Дверь приоткрылась на чуть-чуть, на ширину дверной цепочки, за ней стоял сутулый старик в тяжелых очках на кончике носа. Через дверную щель я объяснил ему, что я корреспондент «Литгазеты», и предъявил его же собственное письмо. Только после этого он впустил меня в квартиру и через окно показал детскую песочницу и скамейку, где скоро, по его словам, опять соберется шпана. Я снял свои джинсы, пиджак и рубашку, переоделся в потертые спортивные штаны, застиранную майку и стоптанные тапочки и в таком виде отправился к песочнице. «Шпана» действительно стала скоро подваливать, я выдал им себя за приезжего гостя из квартиры 16, они приняли меня в игру «сикку» и позже мой «Репортаж из переулка» начинался так: «Главному бухгалтеру „Литгазеты“. Прошу оплатить командировочные расходы, а именно: проиграно в карты — 8 рублей 16 копеек, потрачено на кагор — 2 рубля 60 копеек, порваны при отрыве от милиции штаны стоимостью в 6 рублей». Да, я провел с этой шпаной несколько вечеров, я играл с ними в карты, курил «Беломор», бил автоматы с газировкой, чтобы извлечь из них медные пятаки, покупал без очереди кагор в винном магазине, хамил старикам и продавщицам, отрывался через заборы от милиции и пил вино в каком-то тенистом сквере, где уже взрослые урки выбирали из этой тринадцати — пятнадцатилетней шпаны юрких помощников для своей форточной работы…