Новый Мир ( № 3 2005)

“Слава богу, что можно”, — подумала Оксана.

Пока Катя радостно собиралась, Ольга бродила сама не своя, вся в больной и серой, как старая марля, тревоге. Господин мздоимец пропал, а у нее к нему вопросы. Тверди не тверди, что ты собиратель меда, все равно он знает, что человек скоро умрет. Что это за промысел возле умирающего, отвратительный, как у гиены? Может быть, человеку можно еще помочь? Ведь дерево важней плодов. Куда же запропастился серый черт? С Кати она не спускала глаз и застала ее свиданье с директором.

Катя, опустив глаза, заботливо и быстро снимала что-то невидимое с рукава его рубашки, потом подняла руки и робко заскребла пальцами по плечам. Руки ее двигались и жили отдельно. Ничего подобного этим жалким, любящим рукам Ольге не приходилось видеть, и она застыла как изваяние. Сколько же в Кате жадной любви, страха и страданья, а она не знает об этом. Не знает Катю. Неужели Катя все это бросит и уедет учиться?

Тут с веранды директорского дома раздался стон и грохот, Катя очнулась, чары спали, все пришли в себя и бросились в дом. На полу, раскинув руки, как разбитая кукла, лежала супруга директора. Из кабинета, сильно хромая, торопливым ужом стелился доктор Гутман. В суматохе Оля увела онемевшую Катю, твердя про себя: нет, это не она. Жена директора не может умереть, это кто-то другой. Господин в сером разыграл спектакль, чтобы отвлечь ее внимание. Ольга затосковала от своей беспомощности. Если она на минуту отвернется, кто-нибудь из них умрет, а она не знает кто, и нужно следить за всеми не спуская глаз. Господин мздоимец — убийца. Он знает, он сведущий, а значит, сильный. За беды слабых отвечают сильные.

Она принялась укладывать Катину сумку. Пусть уезжает. Он сказал “здесь”, человек должен умереть здесь. Катя плакала и ехать никуда не хотела. Ольга замучилась со своей сорокалетней девчонкой и села курить безжизненную сигарету “Вог”, запивая мерзкий вкус зеленым чаем. Катя плакала, пока не пришел директор и не сказал, что все обошлось, приступ купировали. Они стали прощаться, и Ольга вышла из номера.

“Зачем живет такой человек? — думала о себе Оксана. — Я просто совратила его. Я посредственность, потому что так грубо и нагло поступают только посредственности, разыгрывая спектакли, чтобы хоть кто-то обратил на них внимание. Кроме этого „хочу”, больше за душой ничего нет. Пусто. Только чтобы обратили внимание, и все. А кто — не важно, Рустам не важен, муж не важен, отец не важен. Стыдно. Позор на мою голову. Ну и что, что нежеланный ребенок, одна глядеть не хочет, а другой старательно заглаживает вину. Что, теперь так и ходить по краю оврага, замирая от желания кинуться вниз головой, чтобы больше не думать о себе?” Презирая себя, Оксана шла к спасательной станции.

— Привет, Сергей Грушецкий. Поехали кататься? Не вздумай перевернуть банан, я жилет не беру. И плавать не умею. Ты, надеюсь, знаешь, кто я такая? — Он усмехнулся и кивнул. — Гляди в оба, значит.

Спасатель отвел глаза и не торопясь столкнул в воду скутер. Как он клял себя потом! Сразу надо было ее послать. Видно ж было.

Через двадцать восемь минут все было кончено: банан перевернулся, девчонка, брыкнув ногами, резко ушла на дно и, сколько он ни нырял, исчезла бесследно. Попав в сильный холодный поток, он понял, что ее отнесло на запад, и поплыл туда, но она словно сгинула. Из-за потоков с лимана никто не купался, море стояло пустое и спокойное. Девчонка захлебнулась, работа потеряна. Ищи их теперь, труп и работу. Он позвонил на станцию — трубку никто не взял. Вернулся он на берег через час, окоченев от холода и безысходности.

Рустам ждал ее, боясь пропустить, и вторые сутки не выходил из дома. Сердце то сжималось от ненависти, то распускалось в надежде. Она не шла. Веревки вьет. Пускай, если ей так веселее. Почему-то вспоминалась Люся, нормальная и простая, как трава или облако. Но раздражение опять вспыхивало, как отгоревшие угли. Девочка моя. Сладкая, как вишня, стерва. Кто говорил, что уедем в город, что разведется, обвивался вокруг ног? Она лгала, она всегда лгала, но он ей верил. Зачем она это делала? Зачем нужна ложь, горько-сладкая, как дым костра?

Он, не заметив, как вышел из дому, увидел на сумрачном берегу небольшую толпу. Что-то странное было в этой напуганной стайке, и он заспешил. Лиц было не узнать, словно кто-то пришиб всех сразу тяжелым камнем, исказив до неузнаваемости лица. Только складчатые лбы в морщинах да опущенные взгляды.

— Сразу ушла на дно и больше не появлялась, — сказали хрипло.

— Она пловчиха, с детства… — навзрыдный мужской голос.

Ее мать молчала. И умереть толком не могла. Утонула нелепо, бросила сына на стариков. Он в поселке и пока ничего не знает. Хорошо б и не узнал: уехала, бросила, и все. Что она, в сущности, и сделала. Разве не так? И она заплакала, трясясь крупным телом, вспомнив вдруг девочку с вечно разбитой коленкой. Вечнозеленой коленкой.

“Неужели?” — ужаснулась Ольга. Красавица на точеных ногах, а впереди дорога, выложенная булыжником мужских сердец. Господин совратитель знал и не сказал, оказался убийцей, а она соучастница. Она тоже знала, но не предупредила. Как в дурном американском кино, ей не хватило времени понять, что задумал маньяк.

— Что тут? — спросил Рустам.

— Утонула.

Он сел на песок, сразу поверив, уронив голову между колен. Что у него за злая судьба, в которой смерть — обычное дело?

Оксану отнесло течением к Западной скале и почти мертвую выбросило на берег. До смерти не хватило нескольких минут холодной воды. Она хотела напугать Грушецкого и, нырнув глубоко, попала в холодный поток с лимана. Она била руками и ногами, чтобы не замерзнуть, а ее тащило все дальше и быстрей. Когда Грушецкий бросил нырять и завел скутер в погоню, она уже валялась в тонком кружеве пены на берегу, не в силах отползти, пока холод не прогнал ее выше. Еще два часа она извергала воду, потом карабкалась по скале и уже в полночь, шатаясь и отплевываясь, добралась до пансионата. Привычной музыки не было, и в прохладной тишине она услышала плач.

В темноте у моря сидел человек, и плечи его тряслись. Он громко, по-детски всхлипывал и вытирал слезы.

— Рустам, — позвала она, и горло сжалось, выплюнув морскую воду.

Он встал, отшатнулся, рванулся к ней.

— Простите, доктор.

— Девочка моя. — Он обнял ее непросохшую голову и принялся гладить. — Знала б ты, как я тосковал.

— Ну да. — Оксана робко провела по мягким волосам, вглядываясь в лицо. — Едва не умерла, но все-таки кто-то дождался. Если б вы знали, доктор, как я себя не люблю, поэтому и меня никто… даже мама не любит.

— Я, — решительно перебил доктор. — Я. Но сейчас нужно к отцу.

— Я точно знаю, он в порядке, — бормотала Оксана. — Гвозди бы делать из этих людей…

Ольга ждала похорон. Она надеялась поговорить с серым господином, но похорон не случилось. Умершая воскресла. Еще один выстрел вхолостую. Ольга начинала презирать его жестокие игры.

Доктор Гутман сбрил бородку, и стало заметно, что ему не сто лет, а примерно тридцать шесть и он подозрительно холост. Гладко выбритый, как жених, он строго извинился перед Оксаной, сказав, что только под страхом ее смерти он мог сделать это бессмысленное признанье.

— Почему это? — обиделась Оксана. — Неужели я такая страшная?

— Вообще-то да. — Они одновременно засмеялись. Он хохотал весело, закинув подбородок кверху. “Хороший”, — решила Оксана. Надо бы ей выйти замуж по-настоящему, купить велосипед и ситцевый халат, родить еще ребенка или двоих и стать хозяйкой курорта. На велосипеде удобно объезжать владенья.

— Эй, эй, Вадик. Слушай, Вадик, — она, поторапливая, замахала враскачку приближавшемуся водителю, — а где бабуля, ну та, на велосипеде?