Живая очередь

— Мне кажется, не имеет смысла чего-то здесь выяснять, и так все понятно, — сказал Дмитрий Петрович.

— Похоже, — ответил Андрей. — У нашей развалюшки даже аура особая была. Только там и можно было создать нашу «банду». А здесь… Не знаю. Когда шел сюда, еще на что-то надеялся, а как своими глазами увидел… Нет. Не получится у нас здесь ничего. Я даже пробовать не хочу, чтоб лишний раз не разочаровываться….

— Наверное, ты прав, — сказал Дмитрий Петрович. — Негоже со своим уставом в чужой монастырь соваться. Не поймут нас здесь…

— Простите, я могу вам чем-то помочь? — обратилась к старикам медсестра. — Вижу, что стоите вы здесь давно, может, вам подсказать что-нибудь?

— Скажите, — обратился к ней Степан. — А справляли ли у вас когда-нибудь пожилые люди день рождения?

— Что, прямо в поликлинике? — удивилась женщина.

— Ну да. И не только день рождения, а другие праздники тоже — 23 февраля и 8 Марта. И Новый год. И чтоб к врачам в очереди вставали без всяких направлений, и чтоб с каждым из них могли за жизнь поговорить и проблемы свои обсудить. И чтоб дружно все было, весело.

— Нет, что вы? Это же поликлиника, а не санаторий.

А Степан ее даже не слушал, его словно прорвало. Он все говорил и говорил, даже не замечая, как из его глаз начинают катиться слезы.

— И чтоб знали все друг друга и все вместе были. Женщины чтоб пекли пирожки, а мужики дарили им цветы. И чтоб на футбол вместе ходили, а потом книгами начали обмениваться, а потом библиотеку создали. Чтоб не каждый сам за себя был, а знал, что всегда ему на выручку придут. Потому что мы все друг другу помогаем. О нас даже в газете писали! И чтоб никакая сука это руками своими грязными трогать не посмела! Потому что права не имеет никто наш дом обгаживать!

— Успокойтесь, пожалуйста! Что с вами? Вам помочь?

— Помогите, если можете! Верните наш дом! Дом, где мы счастливы были и бед не знали. Где каждый из нас себя человеком чувствовал, а не выброшенной на берег рыбой. Где про одиночество свое мы и не вспоминали! Выгоните этого ублюдка, который друзей наших жизни лишил, и по домам для престарелых раскидал!

— Простите, но я не понимаю, о чем вы говорите…

— Да все ты понимаешь, просто тебе плевать! И всем плевать! Это вы, молодые, у вас все впереди, а нам уж недолго осталось. Так почему же дни свои последние мы по-человечески провести не можем! Почему гонят нас отовсюду? По какому такому праву позволено над стариками глумиться! И не надо дурочку корчить из себя! Что вы, что журналюги поганые — всем плевать на то, что происходит. Вы и знать ничего не хотите, уткнулись головой в песок, как страусы!

— Если вы не успокоитесь, я охранника позову. На вас уже и люди смотрят.

— И правда, Степан, поумерь пыл, — сказал Андрей. — Эта девочка уж точно ни в чем не виновата.

— Да никто ни в чем не виноват, — продолжал горячиться Степан. — Конечно, никто! Все сухонькими из воды выйдут — обтекут и оботрутся. Надоело мне все это. Они живут в своих домах, жрут каждый день свою еду, тыкаются носом в телевизор, и на то, что вокруг них — плевать. А нас душат все, кому не лень! Нас, стариков, вообще за людей не считают! В лицо плюют! Душу отводят, сукины дети, потому что мы сделать ничего не можем! И пихнуть нас можно, и на три буквы послать, и мордой в грязь окунуть — все сойдет с рук!

— Степка, да перестань, — крикнул Дмитрий Петрович. — Угомонись, родной! Ну что ты завелся?

— Ты спрашиваешь, чего я завелся? Да не могу я уже так больше! Все! Конец! Пошло все к чертовой бабушке!

Смахнув рукавом слезы, Степан развернулся и пошел к выходу. Дмитрий Петрович хотел было остановить друга, но Андрей схватил его за руку.

— Не надо, Дима. Человеку одному сейчас остаться надо.

— Да как же он один в таком состоянии? Он ведь таких дел нагородить может.

— Не нагородит, не волнуйся. Пусть поостынет человек, в себя придет. Ему сейчас никто не нужен.

— Вы бы своего друга врачу показали, — сказала медсестра. — У него явно что-то с психикой.

— Это и неудивительно, — ответил Андрей. — Пережили бы с наше, я бы тогда на вас посмотрел. Ладно, пойдем, Дима, отсюда, нечего нам здесь больше делать….

Выйдя из поликлиники, друзья медленно брели по пустынным улицам. Все казалось каким-то чужим, безрадостным. Чужие дома, чужие районы, чужой город и даже какая-то чужая страна. Как одинокие кораблики в заморской гавани, они не знали, куда им приткнуться, потому что все места были уже заняты. Их никто не встречал и даже не ждал здесь. Может, они оказались здесь по ошибке? Может им вообще нужно находиться совсем в другом месте?

— Что дальше-то будем делать? — спросил Дмитрий Петрович.

— Не знаю…. Наверное, ничего…

— Значит, мы больше никогда не встретимся в поликлинике, никогда не вернем все то, что было так дорого…

— Не трави душу, Дим, не мучай меня. Думаешь, мне легко? Я просто очень устал… От этой борьбы, от людей, от поликлиники, от главного врача… Даже от себя самого. Мне хреново, Дим. Мне уже давно не было так хреново… Я хочу взять паузу, хочу тишины и покоя…

— Я не осуждаю тебя. Скорее даже наоборот- прекрасно понимаю. Просто ты ведь всегда был у нас заводилой…Нашим главарем…

— Был… Но где сейчас наша банда? Вот двое нас только и осталось. Я тоже верил, тоже наделся, но когда Степка сорвался в поликлинике, во мне тоже что-то надломилось. Не знаю, как тебе объяснить. Мне ничего не хочется. Совсем ничего… Я как будто почувствовал себя одряхлевшим стариком. Впрочем, так и оно и есть на самом деле. Но раньше я этого не ощущал, как-то все легко давалось, а тут вдруг отчетливо осознал, что все… Кончились патроны, опустели пороховницы… Нет больше заводилы Андрея. Есть Андрей — пенсионер, Андрей-неудачник и все…. Прости, если что не так. Но бразды правления я с себя слагаю. Не могу больше, выдохся… Прости…

— Да не за что мне тебя прощать. Ты кроме добра ничего мне не делал. И не только мне, нам всем. Ты отличный мужик, и я рад, что жизнь нас свела вместе. Благодаря тебе я ожил, человеком себя почувствовал, на мир совсем другими глазами посмотрел. Так что спасибо тебе, друг!

— И тебе спасибо, — ответил Андрей. — Ты никогда не подводил. В тебе, как в себе самом всегда был уверен. Помнишь, как казначеем тебя сделали и ты на Восьмое Марта для бабонек наших деньги собирал?

— Как не помнить! Настоящий казначей общака. Он при любой банде быть должен! А помнишь, как мы книжный обмен затеяли. Еще до библиотеки! Я еще тогда свой «Супер-М» всем сбагрить пытался.

— Ага. Как такое забыть! И ведь сбагрил все-таки! Даже свою «Питерскую гопоту» пристроил. Вот уже не думал, что в нашей поликлинике на нее читатель найдется.

— Однако нашелся один любитель… Эх, веселые были времена…

— Да уж… Не повторить их теперь… Ладно… не стоит себя изводить. От таких воспоминаний только хуже будет…

Доехав на автобусе до нужной остановки, друзья дошли до сквера и крепко обнялись.

— Ну вот и все, — сказал Андрей. — Даст Бог, увидимся еще.

— Обязательно увидимся. Глядишь, еще и изменится все.

— Может быть, кто ж его знает…

— Прощай, друг!

— Прощай, Димка.

Старики еще раз обнялись и простояли так несколько минут. Никто не хотел расставаться и первым разжимать объятий. Никто не хотел отпускать близкого человека куда-то в неизвестность. Быть может, навсегда… Наконец, мужчины опустили руки и посмотрели друг другу в глаза…

— Прощай, Андрюха.

— Прощай, Димка…

Черный пиджак Андрея еще долго мелькал где-то вдалеке, пока не скрылся за поворотом и не исчез из вида. Тяжело вздохнув, Дмитрий Петрович опустил голову и побрел домой. Он чувствовал такую пустоту и такую безысходность, что подумал о смерти. Да, он хотел умереть. Немедленно! Прямо сейчас! К чему жить, если все против него? Какой в этом смысл? Впрочем, Дмитрий Петрович быстро взял себя в руки и отогнал подобные мысли. Как же он может думать об уходе из жизни, когда дома его дожидается любимый кот Васька? Этот милый, растолстевший котяра, так сладко мурлычущий, когда его нежно гладят по спинке и чешут за ушком. Да, у него могут отнять все: друзей, привычный образ жизни, его могут лишить общения, но любимого Ваську у него не отберет ни одна сволочь. Приободренный этими мыслями, Дмитрий Петрович улыбнулся и зашагал быстрее. Домой. Туда, где его возвращения с нетерпением ожидало любимое пушистое существо.