Тату (СИ)

"Отца не знает. Наследственность отягощена алкоголизмом матери, которая лишена родительских прав. В детском доме употреблял алкоголь, курил, дрался, сквернословил, дублировал классы. В пятнадцать лет после драки с учителем ему психиатром диагностирована психопатия. В двадцать лет совершил вооруженный грабёж. Находясь в СИЗО, удушил сокамерника. Заявил себя санитаром общества. Направлен на принудительное лечение..."

Я перечитывал три тома истории болезни относительно невзрачного на вид мужичонка с серебряными фиксами во рту и не мог поверить. Шестнадцать убийств. Расчленил, зарезал пилой, убил ломом, утопил...

Он лежал в первой палате, которую я про себя окрестил блатная, так как в ней лечились местные авторитеты. Там был собственный телевизор и видеомагнитофон, там всегда незаметно для охраны варили чифирь на унитазе, и там жил женщина-мужчина, которого иногда сдавали в аренду соседям. Во время обходов её тщательнее других простукивали, но найти запрещённое не могли.

- Док, послушай меня! Как там у вас в академии учат. Чё-то кашляю, и в груди стреляет.

Я оторвался от описания дневника и посмотрел на зашедшего в постовую комнату пациента. Серая кроличья шапка набекрень, майка-алкоголичка, синие спортивные штанишки с черными лакированными туфлями, рисованные перстни на пальцах и бегающие по углам глазки.

- Раздевайтесь по пояс.

- Давай на ты. Зови меня просто Кеша... Говорят, у тебя скоро выпуск? Далеко отправляют служивого?

- Откуда вы знаете?

- У нас тут нет секретов. Ещё ты сюда не пришёл, а мы знали, что к нам идёт новый медбрат из академии.

- Покашляйте... А теперь задержите дыхание...

Я невольно рассматривал Кешины росписи на груди и размышлял. Сталин, Ленин, Маркс, вперемешку с латынью, крестами и таинственными аббревиатурами. Зачем он пришёл? Что искал он в моём кабинете?

- Ну как там у меня? Жить буду?

- Нормально... Курить надо меньше, Кеша.

- Уж поздно бросать.

- Кеша, скажи, а почему тебя Санитаром зовут?

- Всё просто, док... Общество освобождаю от балласта. Вот ты пользу приносишь. Лечишь. Я бы тебя не тронул... Думаешь, я просто так убивал? - спросил он после паузы... - Нет. Я сначала за жизнь поговорю, узнаю, что за человек...

Кеша ушёл, оставив меня надолго в размышлении, чем же болел Кеша и излечима ли его болезнь. Через три месяца в бурятский гарнизон пришло письмо от знакомой медсестры из больницы. Она сообщала, что первая палата взяла в заложники дежурную смену и совершила побег. Двоих застрелили ОМОНовцы, остальным удалось скрыться.

30.12.1997 "Письма к самому себе или борьба с депрессией"

Тяжесть и боль обрушиваются на меня с новой силой, когда, казалось, их уже совсем не ждёшь, они, словно подводные камни, перекрывают мой извилистый путь на дороге жизни. Порою я не справляюсь с этим могучим течением, не вписываюсь в эти резкие повороты, и меня выбрасывает словно рыбу на песчаный берег. Изгибаясь всеми своими мускулами и судорожно раскрывая фибры, я пытаюсь вернуться в лоно жизни.

Я, наверное, слабовольный человек, как написал мой начальник курса в аттестационной характеристике, таким меня считал и мой классный руководитель. Вот уже в который раз я не могу справиться со своими эмоциями и словно маленький ребёнок сижу и плачу перед ней, не в силах сдержать этих слёз. Что они? Жалось к самому себе от горечи потери или слёзы уходящей от меня любви. Хотя, что такое любовь? Порою мне казалось - я познал это великое чувство. Сейчас я вижу, что это был лишь наметившийся к раскрытию бутон, а настоящий цветок, возможно, где-то впереди таит силу своего аромата. Чтобы познать любовь, нужно испить эту чашу до дна, выстрадать до последнего глотка, каким бы горьким этот напиток не оказался. Ничто в жизни не проходит бесследно. За ошибки необходимо платить суровой ценой. Торможением, утратой и поисками нового пути. И сегодняшнее одиночество - закономерный результат.

05.01.1998 г., 2:20

Вот и прошёл Новый год! Счастье-то... А и нет его у меня: "Один, совсем один". Глубоко депрессирую. Вроде и веселюсь, смеюсь, улыбаюсь, напиваюсь, а внутри пустота. Одиночество продолжает съедать меня изнутри, выворачивает мозг наизнанку, выпотрашивая мои согбенные чувства, выплёскивая через стенки невидимого сосуда и счастье, и радость, и любовь. В итоге остаются лишь страдания и боль...

Я ненавижу себя за эту депрессивную слабость, которая подобно ржавчине разъедает мои "железные мозги", которая словно паук опутывает затравленное сознание. О боже, как плохо и невыносимо быть одиноким! А может, это не одиночество, ведь вокруг столько друзей-знакомых... но нет одного любимого человека. Где ты? А может, я уже потерял его и мне не суждено более. Осталось лишь страдать по утраченной любви. Хочется надеяться на обратное.

Улыбайся, хоть внутри тебя слёзы и плач, нужно быть сильным. Иначе зачем топтать эту Землю.

Прошёл Новый год. Встретил его так, как и планировал два месяца назад. Попросил старшую медсестру поставить на новогоднее дежурство. Двойная оплата и компания заключённых маньяков-убийц-насильников в психбольнице.

02:45, осталось спать три часа. Завтра, то бишь сегодня - мне на сорокавосьмичасовую работу, перед которой будет построение курса. Как хорошо, что буду не один, и шершавые рукава курсантских шинелей будут прикасаться ко мне, и мы пройдём строем, с равнением направо, под ещё не проснувшимся небом по скрипучему снегу перед трибуной с начальником факультета. И одиночество останется в сегодняшнем письме. И в это общежитие на Карповке я вернусь часов этак через шестьдесят, но уже другим. Как хороша жизнь, что даёт нам такую палитру чувств! Спокойной ночи! Пусть сбудутся все пожелания или хотя бы основное из них. Хотя, с чего это я о себе распинался. Вот где прячется эгоизм.

Может, купить тамагочи? Симбиоз машины, компьютера и искусственного друга или точнее суррогат.

Уснул сидя за столом, с ручкой в руке и с ощущением вселенской неудовлетворённости, навалившись щекой на угол старины-дипломата.

24.03.1998

Проходит питерская зима. Выкарабкиваюсь из этой болезненной депрессии, в которую невольно загнал себя. Тройными тренировками и меганагрузками на работе наивно хотел затуманить мозг и ввести тело в анестезию. Ещё хвораю и субфебрильно лихоражу. Пью антибиотики. Лежу в одежде под шинелью, но в голове ощущается какое то прояснение. Четыре дня ничего не ем. Тошнит. Да и нечего есть. Пусто в кошельке, пусто в холодильнике и закромах. Пью чай, подслащённый просроченным "калполом", принесённым с работы...

Сегодня ко мне зашёл главный тренер города по сверхмарафону Борис Вязнер:

- Как ты, Слава, побежишь сотку в Москве на Чемпионате России?

- Нет. Извините, меня, Борис Николаевич. Перетренировался, наверное! ОРЗ длительное. Пропущу старт.

Он ушёл, а мне стыдно стало перед ним и перед городом, честь которого я должен был защищать в Черноголовке. Стыдно за то, что лежу, как немощь, скулю сам на себя и не могу даже на улицу спуститься от усталости... Интересно, как он меня нашёл? И как догадался, что я дома?

Прошло восемь месяцев. В бреду болезни всё думал о ней: каждый час, каждую минуту своего существования представлял её образ. Одиноко мне, до боли в душе, до глубины самых потаённых её закоулков. Я подобен заброшенному на глубокое морское дно камешку, куда в пучину не долетает солнечный луч. Порою мне кажется, что болезнь моя проявляется не только немощью тела, но и порабощает мозг, который соответственно подаёт неверные сигналы. Наверное, это не та депрессия, что я вижу у своих пациентов, которые сворачиваются на кровати подобно коту, отказываются от мира и застывают в кататонии... Дай Бог, чтобы не прийти к такому финалу.

Сегодня я пришёл к ней. Хотя не знал зачем, для чего иду, чего хочу добиться своей встречей с ней. Но шёл... просто, чтобы увидеть её глаза, почувствовать запах кожи, волос, услышать голос, пусть со сталью, но всё же лучше, чем молчание в телефонной трубке или за железной дверью, лучше, чем подсматривание в глазок.