Летящий и спящий (сборник)
Летящий и спящий (сборник) читать книгу онлайн
Генрих Сапгир известен читателям как поэт, детский писатель, автор сценариев популярных мультфильмов. Настоящую книгу составила преимущественно его проза — легкая, ироничная, эротичная и фантасмагорическая. Включенные в издание поэтические тексты близки рассказам по поэтике и настроению, составляют с прозой стилевое единство. В целом книга являет собой образец гротескного письма в литературе.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
под германскими вязами
ЗЕРКАЛЬЦЕ НАД УМЫВАЛЬНИКОМ
надвигается
грозовая блескучая ночь
над фаянсом
утопленным в кустах сирени
в этом О
листья топорщатся как галчата
прыснуло светом
будто из фонаря —
незнакомые ветки ветки
полезли оттуда
(я видел сам сам)
пачками лягушачья листва
выпрыгивала взрывалась
во все стороны
брызгая светлым дождем
(который недавно прошел над нами)
но там в зазеркалье
все еще крутилось и мешалось —
оттуда хлестало
плевалось дождем жуками цветами…
под фаянсовой чашей
разливалось озеро в траве
где мутно отражался белый заяц
с нашей — уже ясной — половины
вдруг оно перекрылось
из туманного
выпростались кусты
вытянулись провода
выскочила дощатая будка
порскнула летучая мышь —
и метнулась в сторону моря
нерешительно заглянул
в это темное лицо
с широкой полосой бровей
лет на тридцать моложе
белый заяц там прыгал
между снежными клочьями туч…
а когда отошел — обернулся:
из зеркальца высунулась
нежная женская рука
и поманила лукавым кольцом —
к нам
к нам иди
у нас веселей и просторней
и я увидел что гляжу оттуда
откуда виден как из-под воды
в тесной металлической оправе
ОХРАНИТЕЛЬ
он влез в мой рассказ без разрешения
кривоногий поперек себя шире
с усиками
в цветастой рубашке
и конечно в бермудах (от слова «муде»)
он постоянно куда-то шел
в этих отвисающих парусах
на узкой полоске набережной
в толпе отдыхающих
сначала один
потом по-моему с братом
(короткий в косынке и плавках)
он кажется знал всех местных
от него исходила угроза
он был на работе
нет сомненья он был на работе
непонятно какой
я не видел чтобы он что-нибудь
у кого-нибудь отнимал
не видел чтобы он кого-нибудь охранял
не видел чтобы он с кем-нибудь дрался
он просто ходил и везде попадался
то эта глыба маячит на причале
то на танцплощадке
то (черные цветы смазанные красным)
рубашка
выходит из тьмы на фонарь
в писательском парке
откуда почему-то исчезли писатели
то среди белого утра
(я шел по тропинке к вулкану)
вдруг из-за скалы
выскочила пасть Баскервилей
(черное смазанное красным)
мчалась на меня беззвучно лая
даже не успел испугаться
груда мышц проскочила мимо
я увидел красно-черную спину
плоский затылок
и бегущие кривые ноги
и я понял в чем его работа
что он охраняет
признаюсь преисполнился почтенья
потому что эти горы это море…
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Евгению Рейну
убегая от ревнивой депрессии
и тоскуя как Фауст по молодости
целыми днями валялся — вялился на пляже
усох до черноты
поэт — вобла воображения
и все-таки она тебя настигла
по-женски загнала в угол
бросила в подушку —
и ты увидел себя со спины
в перевернутый бинокль…
не воображай что ты совсем один
слышишь хруст и шорох —
за тобой ступает на гальку
целая толпа живых и умерших
входят в глаза и в уши
как в собственный дом
пожалуй полетят с тобой и в Париж
и в Америку — в иллюминаторе
милая компания в облаках — все те же —
то зеленым то красным —
на мигающем крыле «боинга»…
и когда издыхающим крабом
ты еле двигаешься и не хочешь жить
они взлетают смеясь
на гребне волны
в мраморном изломе
на излете рассыпаются пылью
чтобы после навещать тебя во сне
умалчивая что уже умерли
ты обречен своим современникам
ты постоянно поверяешь им себя
а про них ты и так все…
мусор и водоросли…
и вас все меньше то есть все больше
многие из вас уже памятники
их рубашки — пыльные хламиды
мятые брюки в античных складках
вылепил себя — постарался
на века…
даже если ты остался совсем один
на равнине среди изваяний
из известняка и песчаника
друг для друга вы — теплые живые
в застиранных больничных халатах
цвета моря с тесемками
СЕМЬЯ
в школе ее звали Оля
по метрике она была Виктория
в ней было четыре сущности
одна из них безымянная
другая откликалась на «Максим Петрович»
Виктория считалась лучшей баскетболисткой
в команде курса факультета
Оля на троечки дотягивала
Институт дорожного транспорта
Максим Петрович обычно скучал и брюзжал
Олю уводил долговязый студент
Виктория в шутку тискала своих подруг
смеялись — слезы на глазах!
Максиму Петровичу нравились игры девушек
Оля отдалась на скамейке в парке —
не разглядела кому
Максим Петрович не одобрил
Виктория быстро выскочила замуж
Оля родила девочку
воспитывала ее Виктория
Максим Петрович чувствовал себя в некотором роде отцом
Виктория чертила что-то на листе ватмана
между тем Оле надо было всюду успеть
И Максим Петрович поневоле занимал очередь
гулял с коляской
впрочем не жаловался
Оля была счастлива
Виктория несчастна
Оля еще надеялась и носила мини
Виктория старела критиковала мужчин
впрочем тоже носила мини
Максим Петрович иронически хмыкал
но любил обеих
все-таки клан клон семья…
одна безымянная личность
всегда молчала
она была не из этого клона клана —
вообще не из этого плана
здесь по ошибке
и никак не могла проявиться
лишь изредка
когда Оля Виктория и Максим Петрович
клубком засыпали в обнимку
безымянная
выходила за ограду дачи
или на пустынные улицы города
белая маска дергалась
шла неизвестно куда
вся в смятении распадаясь
собирая себя на ходу
шугая кошек
редких прохожих пугая до обморока…
когда возвращалась
нежные губы Оли
обнажали в чувственной улыбке
хищный оскал Виктории
лишь Максим Петрович вздрагивал во сне
ПАРТ
И
событие нескладное по сути своей
всегда распадается
на неравные куски
собираешь потом —
остается в памяти
совершенно не то
вот недавно
приклеил я к одному типу
чужие усики
надел свою пеструю рубаху
и заставил объясняться по-английски
между тем
этот Джим из Нью-Джерси
возбужденно
потягивая очередной джин-джус
мне поведал на ломаном «пиджи»
что ему нравятся мои «муви»
что у них в Самаре был симпозиум
что они будут рыдать от радости
«вери-вери»
если я приглашу их в свою Вирджинию Вулф
«всю Самару?» — глупо спросил я
«только наш клуб — наш клаб» —
деловито поправился он
«на вожделенный конкурс джужасов» —
«что ж — ждем»
и он удалился в другую комнату
в туалет в зазеркалье
потому что когда он вернулся —
это была женщина
крупная с высоким бюстом
и целым биллиардом на шее
погромыхивая которым
стала наступать на меня
похохатывая что с благотворительной целью
возможно это и был Джим
но он не говорил по-английски
катринка не скалдывалась