В паутине Матильды

В конце срока комиссар уже выходит из себя, со взмокшими висками, с изнуренным видом, он умоляет:

– Я прошу вас, мсье, скажите нам, куда вы дели тело? Укажите нам. И больше мы не будем вас утомлять. Вы сможете поспать.

Мне смешно. Они принимают меня за умственно неполноценного.

Мы отправляемся ко мне, где они производят обыск. В словаре они находят мои письма. Предусмотрительно я уничтожил отрывки из досье Матильды. Они заносят в свой протокол, что стены моей квартиры испещрены сексуальными надписями и фотографиями. Я развесил пять фотографий, на одной из которых изображена обнаженная Лена. Четыре остальных – фотографии Матильды. А надписи – это просто плакаты со свободными поэтическими выражениями, которые прикрывают ругательства, оставленные маленьким толстяком. Я отмечаю это. Они находят пришедшую в негодность дамскую бритву и запечатывают ее. Они замечают только непонятный запах в морозильнике. Ничего больше.

Меня ведут к судье. Там полно народу. Неверным шагом я пересекаю зал. Они все там. Свора. Трещат вспышки, крутятся камеры. Я снисходительно улыбаюсь. Кричу:

– Я – жертва сведения счетов. Палачи! Подонки! Фашисты! Эсэсовцы!

Это еще больше раздражает полицейских, они толкают меня и мешают говорить. Прекрасно для телевидения.

Моя встреча с Симпсоном – настоящая потеха. Симпсон – плешивый бородач, он никогда не смотрит прямо в лицо, постоянно сидит, уткнувшись носом в бумаги. Я страшу его. Он боится всех пертурбаций, которые могут возникнуть из-за моего задержания. Эта магистратская задница еще не уверена в том, что я убил Лену. Это чувствуется в каждом его взгляде. У него не хватает мужества прямо обвинить меня в убийстве. Он смотрит на запуганную секретаршу и говорит нерешительным голосом:

– Я вас обвиняю в незаконном сокрытии человека – мадмуазель Елены Сирковски. Вы можете потребовать присутствия адвоката, прежде чем отвечать на мои вопросы.

Я отказываюсь от адвоката. Неловкими движениями он перебирает свои проклятые протоколы. Ни один вопрос не является для меня неожиданным. Особенно первый:

– Можете ли вы нам рассказать, при каких обстоятельствах вы встретили мадмуазель Сирковски?

Он мне осточертел. Только ответ на вопрос занял двенадцать страниц, отпечатанных секретарем суда. Я описываю все: цвет обивки, мощность лампочек, размер лифчика у Лены, точную марку моего компьютера, температуру на улице. Я излагаю ему интимные детали, читай эротические. Симпсон вынужден четко записывать мой ответ. По истечении шести часов и пяти вопросов он отправляет меня в тюрьму.

Все ближе к тебе, Матильда.

Он надеется, что журналисты уже ушли спать. Они хотят одурачить меня, выпроводив через потайную дверь. Я ору:

– Пустите меня, банда фашистов!

Я отбиваюсь. Примчалась свора. Суд еще не видел такого бардака. Жаль только, что весь этот спектакль увидела моя мать, которая, конечно же, плакала, смотря в телевизор. Я кричу в протянутый микрофон:

– Судья Симпсон – настоящий палач, полицейские не выносят меня. Я жертва их махинаций. У них ничего нет против меня. Они просто пытаются кого-то прикрыть. Уверен, что депутата Бертье…

Чем больше я говорю, тем сильнее полицейские хотят заткнуть мне рот. Это роль моей жизни. Я парю в облаках, я – ангел в разорванной белой рубахе, плохо выбритый. Мои дорогие собратья откликнулись на призыв. Свобода слова. Даже Салина, даже Берже. Полицейские оттеснены. Только после хорошей потасовки с моими друзьями-фотографами им удалось втолкнуть меня в фургон.

Первая ночь в тюрьме. Кровать жесткая, матрацы пахнут плесенью, серые жесткие простыни. Вторая ночь. Уже не так тяжело, я даже дремлю. Третья ночь. Привыкаю к простыням. Они меня засунули в камеру-одиночку. Меня забавляют речи многочисленных адвокатов, любезно предлагающих обеспечить мою защиту. Я отклоняю их предложения. Даже Куртеманш нанес мне визит. Называет меня «милым другом». Заманив Куртеманша обещанием выбрать только его, мне удается через его посредничество развязать в прессе сильнейшую кампанию против Бертье. Депутат вынужден был публично признать свою связь с Леной.

Думается, только для того, чтобы меня развлечь, Симпсон направил ко мне своих посланников. В понедельник утром ко мне явился с визитом психоаналитик. Отставной жандарм, к вечеру он ушел с распухшими мозгами. Спустя две недели с наслаждением читаю его рапорт:

– Обвиняемый – молодой брюнет, 34 лет отроду. Вес 79 килограммов, рост 1,84 м. Состояние здоровья удовлетворительное. При первом контакте вел себя скованно, заявив, что не собирается рассказывать о своей жизни неизвестно кому. Я отметил у него нервный тик, постоянную привычку грызть ногти и нервное поглаживание волос. В дальнейшем он изъяснялся легко, используя богатый набор слов, иногда граничащих с грубостью. С самого начала я заметил, что у него проблемы с идентификацией. Обвиняемый не смог ответить на простой вопрос, связанный с его профессией. Хотя он очень гордится своим журналистским удостоверением, тем не менее, не причисляет себя к «масс медиа». Обладает высокой эрудицией. Он несколько раз пытался изложить свое видение мира. Он не страдал никаким серьезным заболеванием в детстве. Был освобожден от службы в армии из-за психических расстройств. В 1987 году был госпитализирован по причине глубокой нервной депрессии. Его лечащий врач-невропатолог доктор Жакемен, соблюдая врачебную тайну, отказался нам назвать, чем страдал подозреваемый. Однако он уточнил, что по непонятным причинам его пациент не показывался ему в течение последних шести месяцев. Сам обвиняемый отказался говорить на эту тему, сказав только, что стресс был вызван большими перегрузками на работе. Живет за счет ежемесячных отчислений службы социального страхования, а также одалживает небольшие суммы у матери. Обвиняемый подчеркивает, что речь идет именно о заимствованиях. Он категорически отказался говорить о разводе своих родителей. Кажется, он тяжело переживает разрыв с мадмуазель Сирковски. До сих пор она является предметом его страсти, хотя он и отрицает это. Он заверяет, что связь с мадмуазель Сирковски превратилась просто в крепкую дружбу. На основании всего сказанного и других бесед, мы считаем, что под маской добродушного человека скрывается хитрый, знающий свою цель и умеющий любой ценой навязать свою волю субъект. Он производит впечатление ревнивого собственника. Все это кажется несовместимым в одном человеке. Но эта странная многоликая личность, кажется, выходит за рамки обычного.

Психиатра я мог бы выгнать. И так было тошно. Но он постучал ко мне в среду. Этот бородатый толстяк явился на цыпочках, с робким видом, он задавал короткие вопросы, ненавязчиво вел беседу, сплошные «мсье» и «хм, хм, попробуем». Спустя три часа мой диагноз готов. Советую ему записать сразу, чтобы не терять время. Диктую:

– Вы хотите, чтобы я продолжил? У меня прекрасное заключение для вас.

Бородач поглаживает свою бороду.

– Не боясь ошибиться, мы можем утверждать, что у подозреваемого наблюдается своеобразный способ защитной реакции. Подозреваемый имеет тенденцию придавать сценический характер отношениям с окружающими. Но когда сцена пуста, какой сюжет разворачивается за кулисами? Вы можете на это ответить, мой друг?

– Я не ваш друг, – говорит психиатр, он еще не видел ничего подобного. – Вы просто стремитесь смешать карты. В глубине души вы страдаете!