Военврач (СИ)

- Ну, что, всё решил-то?

- Нет, не успел, полночи оперировал. В марте приеду ещё раз в командировку. Вот вам две бутылки "Золотой улей" (кабардинская водка), выпьем вместе... как-нибудь...

На следующий день мы узнали, что госпиталь в Моздоке был взорван террористом-смертником, промчавшимся на КАМАЗе, начинённом тротилом, сквозь ворота КПП. Это была суббота, и ребята - врачи усиления из Питера - после кропотливой работы пили пиво в придорожном кафе. Василий поднялся из-за столика: "Я мигом! Больная чеченка из отделения, позвонила на трубку, надо перевязку срочно сделать... буду через тридцать минут... закажите мне пока бокал Балтики шестёрки...".

Не думаю, что кто-то остался равнодушным к трагедии. Персонал собирался в группы, обсуждал подробности, всех интересовал вопрос, как раненые, сколько пострадало. В реанимации не хватало мест в палатах и аппаратуры. Больные и раненые лежали в коридорах. Все врачи хирургического профиля заступили в усиление в операционные. Помогали, кто чем и как мог. Трезвонили телефоны из округа, требовавшие самой "оперативной" информации, приезжали представители командования, на которых мало кто обращал внимания.

А утром повторился "день сурка": построения, пятиминутки, операции, поступления, эвакуация. Поступил приказ: "Всех пострадавших немедленно отправить в Ростов авиатранспортом!". Их не спрашивали о том, как они после вчерашнего падения будут переносить вертолётные пируэты, да и зачем, главное - отчитаться перед телезрителями и перед своей совестью о том, что проявили максимальную заботу о своих согражданах, выплатив денежную компенсацию погибшим и раненым. Деньги розданы, что ещё?!

Наши проверяющие не стали нас досаждать вниманием, возвратившись в центр, и выставили хорошие оценки. За что? За то, что есть ребята, которые не жалея своего здоровья оперируют ночи напролет, спасают чьи-то пневмонии и гастриты, неврастении и отиты, принимают роды, и выезжают на передовой край, и при этом не забывают о том, что они носят и военный мундир, и белый халат. И когда возникнет необходимость, они сменят скальпель на АК, стерильный комплект хирургического белья на двадцатикилограммовую "Кирасу"...

Работа Ханкалинского госпиталя далека от принятого на гражданке стереотипа. Остаётся гордиться тем, что он был единственным и уникальным в своём роде на фронтовой линии. Хотя фронт - это условность данной войны. Как написал неизвестный бомбер на стенах Грозного: "Мины могут быть везде, даже в воде. Граждане, будьте бдительны!"

И госпитальные правила, и законы формируются и заводятся, исходя из практики и особенностей современной войны, частично изменяемые под требования руководящих документов и директив. Некоторые из научных мужей на Большой земле, мягко говоря, "критикуют" недописанные истории болезни, указывают на отсутствие взаимодействия с войсковым звеном или предлагают поставить новое диагностическое оборудование и заводить карточки на раненных в голову, изучив в Военно-медицинском музее сто семь историй болезни передового этапа. Вот бы поработали они с месяц-другой в режиме нон-стоп. Всем прибывающим по окончании срока командировки выдаётся удостоверение "Ветеран войны" с соответствующими льготами на бесплатный проезд и дополнительные пятнадцать суток отпуска. Всех хорошо размещают и правильно кормят. Но, главное, перестаёшь разделять личное и общественное время, есть только одно - рабочее, когда ты отдаёшь себя работе полностью, не думая о семье, праздниках, уик-энде, прочих атрибутах городской жизни.

Когда в сутки поступает больше полутора сотен пострадавших, как было во время теракта в Аргуне в июне 2000-го, и они лежали на носилках и станках Павловского под открытым, пропахшим палёной нефтью небом Чечни, на территории медбата, а хирурги и травматологи не выходили несколько дней из операционной. На них только и успевали заводить карточки формы сто, об историях болезни речи не шло... Или операция по удалению из голени солдата неразорвавшейся мины, когда операцию проводили в специальном бункере, а врачи вместо хирургического белья надели бронежилеты и бронешлемы... Или рекорд нашего начальника травматологического отделения, который можно уверенно занести в книгу рекордов Гинесса, прослужившего в Чечне восемь лет в должности врача хирургического профиля.

Меня часто спрашивают: "Наверное, теперь, вернувшись из Чечни, вы чувствуете себя спокойно и в безопасности? Здесь ведь не стреляют!?"

Да, здесь не стреляют в прохожих. Здесь могут расстрелять из автоматов чей-то бронированный "Мерседес" на Невском. Здесь не падают вертушки, подрезанные вражескими "стрелами", а крушатся из-за неисправности самолёты, унося с собой жизнь неповинных людей. Здесь автомобилисты могут бейсбольными битами убить прохожих на пешеходном тротуаре, так как последние мешают проезду автомобиля, застрявшего в вечных пробках. Здесь могут сбить на пешеходной зебре или на зелёный свет, если ты зазеваешься телефонным разговором и не среагируешь вовремя на увлечённого автолюбителя. Да и где там, а где здесь? Мы живём в одной стране. И там - это зеркальное отражение здесь!

В августе 2000 года. Где-то в центре Москвы

Когда находишься в Чечне, постепенно привыкаешь к ежедневному ощущению страха, которое не покидает тебя. Идёшь ли ты по зелёному полю, переходишь ли железнодорожное полотно, летишь ли на вертолёте, ложишься ли спать. Где-то подсознание ощущает, что, возможно, это может быть последний шаг, мгновенье, вдох.

Иногда оно активизируется, иногда маскируется за какими-то удобоваримыми формами поведения и сменяется некоторой молодецкой бравадой с лихачеством. Когда выезжаешь на рынок за продуктами, а из оружия лишь пара гранат в бардачке и в карманах камуфляжа, когда, окружённый чеченскими юношами на рынке, ты находишь выход из казалось бы, захлопывающегося капкана... Но это всё происходит в другой части неблагополучной России.

В августе две тысячи первого оказался перед очередной дилеммой отправки в Моздок. Самолет из Чкаловского меня не взял, сославшись на более нужных пассажиров, и меня, уже практически готового к отправке, высадили из салона до следующего рейса. На полу зала ожидания аэродрома ютились семьи офицеров, в предвкушении рейса в Таджикистан. Некоторые из них жили здесь уже шестые сутки.

Бегали босоногие детишки, жёны офицеров кипятили воду, заваривали в банках лапшу. Странно и жутко было смотреть на такое безразличие наших командиров к своему личному составу.

Попытался поинтересоваться прогнозом ближайших полётов на Моздок, но диспетчер ничем не обнадёжил: "Утром звоните... после планёрки... сегодня рейсов не будет!"

Делать было нечего, поехал в город на Пушкинскую, к другу Эдику, у которого уже ночую четвёртые сутки. Денег нет, и если бы не его забота, то перебивался бы хлебом и водой. Освободившись от жаркого камуфляжа и вещмешка, взяв напрокат у Эдика летние брюки и туфли, ушёл коротать время в Библиотеку им. Ленина. Что ещё можно в Москве днём делать? Посидеть на Патриарших да почитать в библиотеке. А вечером, когда друг вернётся с работы, попить с его коллегами-риэлторами пива на Пушкинской площади, да послушать музыкантов-самородков - завсегдатаев площади.

Сегодня дважды останавливали для видеоинтервью на Садовом кольце. Интересно, увидят ли мои родные?

Так, промотавшись оставшуюся часть дня по городу, решил, что пора возвращаться к "сегодняшнему дому". Обещал, что на ужин приготовлю пиццу из морепродуктов.

Хорошо, что проезд по Москве бесплатный. Показал удостоверение личности и езжай, куда хочешь.

На подъёме эскалатора на Пушкинской площади услышал какой-то хлопок, вслед за которым в воздухе появился запах дыма. Чем выше, тем больше клубов дыма. Пассажиры судорожно сбегают вниз, закрывая лица платками и футболками. Что это? Короткое замыкание, пожар? В подземном переходе, где ещё утром рассматривал в витринах выставленные на продажу дорогие швейцарские часы, народ проносится как угорелый. Не видно ни продавцов, ни постоянных охранников, ни лоточников.