Люпофь. Email-роман.

Я твоя всенежность — помни об этом!

Люблю!!!

Алинка.

Aline, 25 апреля, 22–25 (Почти без слов!)

Алина, милая! Я давно уже понял-осознал, что мы с тобой крыльями (и всем, чем только можно) срослись! И, конечно, наше сегодняшнее спонтанное соединение-слияние в лесу было не просто сказочным — фантастическим! Только меня всё же тревожит, что те двое обалдуев видели нас с тропинки и, конечно, поняли, чем мы там занимаемся: представляю, как мы прикольно смотрелись со стороны…

Впрочем, как ты уже сказала-прокомментировала: по барабану — пущай смотрят и завидуют! Я дальше пойду: а давай с тобой ещё как-нибудь расхулиганимся да попробуем классный секс где-нибудь в скверике у филармонии или возле университета… Слабо?!

Ладно, шучу, конечно.

Целую тебя, твою Матрёнушку и нежные бархатистые твои грудки!

Твой Адам.

Моему Лёшеньке, 26 апреля, 21–02 (Крылья в сливках)

Сладенький мой! Я сейчас такая умиротворённая, медлительная, философическая, проливаюсь в любое дело сливками заката, то бишь делаю всё в час по чайной ложке. И это мне нравится! Никуда не надо спешить, мысли заполнены-наполнены тобой, за окном «мыслительная» весна-осень. Глядя на «нахмуренность» природы, самой хочется что-то важное для себя решить, подумать над чем-то серьёзным. А как там твоя погода в доме?

Алина — второе крылышко.

P. S. Целую вас ОБОИХ (с Васей!).

Моему Лёшеньке, 27 апреля, 21–00 (Увы!)

Лёша! Представляю, что там у тебя творится! Ужас! Даже думать боюсь. Но надо это пережить, выдержать. Хотя как? Не знаю. Тебе, наверное, грустно, печально, тоскливо, а представь, как Д. Н. больно… Крепись! Подбадривай её!

Алина.

Aline, 27 апреля, 23–20 (Увы и ах!)

Да, родная моя! Да! Особенно поначалу мне было очень даже тягостно: я, оказывается, и желал смерти тёще, и посылал её на три буквы перед смертью, и ускорил её конец, и вообще всех ненавижу, а молодая девчонка, которая кружит мне голову, меня тотчас бросит, как получит своё, и я обречён умирать в одиночестве, заброшенным, и никто даже не подумает мне стакан воды подать, и чтобы я не лез со своими словами сочувствия, и вообще похороны меня не касаются…

Потом, правда (я выслушал, естественно, всё молча), после консультаций с родственниками и подругами по телефону было признано, что кое-кто погорячился, и мне всё же разрешено в четверг присутствовать на церемонии прощания, а потом (или до того), может быть, мне будет разрешено и помочь подготовить поминальный стол, ибо он будет установлен в моей комнате (если я, конечно, категорически и бессердечно не возражаю…), а потом, когда всё кончится, чтобы я совершенно перестал к кое-кому обращаться даже с единым словом и вообще обо мне будет забыто на веки вечные как о самом проклятом и бесчеловечном существе, способном только на подлости и предательство…

Я всё стерпел и ещё буду всё терпеть и далее. Я — христианин. А от НЕКОТОРЫХ жду в эти часы и дни для поддержания духа ЛАСКИ и ПОНИМАНИЯ в 10-кратном размере.

Хорошо, радость моя? Намёки понимаешь? Это — не шутки.

Я.

Моему Лёшеньке, 27 апреля, 23–44 (Я с тобой!)

Любимый мой! Сердце у меня застучало, пока твоё письмо читала! Хотя, впрочем, я ожидала такого расклада. Тяжело, страшно тяжело. Но, несмотря на весь её внешний грязный (?!) фонтан слов и мыслей, в душе она рада, что ты сейчас с ней, выслушиваешь всё это и жалеешь её. Пусть так и будет, а ты потерпи, солнышко моё, терпи!

Я думаю о тебе постоянно, переживаю за тебя, хотя самой ой как нездоровится. Пришлось сегодня ампулу с анальгином выпить — думала от боли на стенку залезу. Так было жутко, что я демонстративно ушла с этой грёбаной встречи с грёбаным ректором.

Лёшечка, любовь моя, всё, что там у тебя дома творится — всего лишь оболочка, и ты как никто другой можешь из неё выбираться — «раскавычиваться». У нас есть МИР, где мы ни на секунду не расстаёмся — это наши мысли! Я всегда с тобой — помни об этом! Приласкала бы тебя сейчас, нежностью укутала и подарила ДРУГУЮ жизнь, полную заботы, любви, света… Всё это у нас ещё впереди, а пока судьба испытывает нас. И это надо пережить, пропустить через себя и идти дальше по жизни. Я — с тобой; ты — со мной!

Твоя Дымка.

Aline, 27 апреля, 23–54 (Ты прости меня, малыш!)

Как ты догадываешься — прослушал свою, НАШУ (ну и — Глюкозы) песню и — заторчал. (Что-то мы с тобой стали несдержанны в лексике: заторчал, грёбаный…) Хотя вариант с аккордеоном мне ближе и роднее, но и этого достало, чтобы почти что прослезиться. Спасибо, Алина! Уважила старика!

Желаю тебе спокойной ночи. Завтра, может быть, и увидимся. Во всяком случае мне в университет надо заглянуть и по делам обязательно..

Через 15 минут выгляну, дабы узреть ещё одну строчку от тебя, наполненную любовью. Люби меня, Алина! А уж я как тебя люблю!!!!

Целую в больной животик — сильно и нежно: отступись, боль!!!

А.

Моему Лёшеньке, 28 апреля, 22–04 (Мы и Они)

Привет, конфетка! Скушала бы тебя вместе с фантиком (?!). Как прекрасно, что мы нашли друг друга, точнее, Судьба нашла-соединила наши ниточки в крепкий (!!!) узел! Мы — родные люди, кровинки, ангелы, целое… Как хочешь назови! Ах, как Женька Замятин был прав, что есть «мы» и «они». Проецирую: есть мы с тобой и — все остальные. Мы цветём на поляне рядом с тысячами других цветов, но солнце светит только для нас! Надо уметь быть счастливыми среди толпы, быть вдвоём в сотне (во арифметика-то!). Прям эффект матрёшки: я в себе, я в семье, я в городе, я в государстве. В данном случае после «я в себе» непременно следует «я в тебе», а все остальные надстройки — менее значимы! Помнишь моё — «Мы футляры в футлярах…»?

У тебя свой футляр, у меня — свой, но только мы знаем, как можно слегка приоткрыть наши скорлупки, которые «лежат» рядом (теперь уже на одной плоскости), и — увидеться, соприкоснуться… Давай творить друг друга! Значит — любить!

На сим свои экзистенциальные умозаключения завершаю! А логической точкой будет мой большой-пребольшой поцелуй в твою нежную-пренежную щёчку! Чмок!!! Это в левую. Чмок!!! А это в правую. Ладно, и в губки — чмок, чмок!

Твоя философичка.

Aline, 28 апреля, 23–11 (Философема селёдочная)

Алина, в ответ на твоё лирическо-философемное мэйло спешу уведомить, что я только что разделал под орех три громадные селёдки для завтрашнего поминального стола. Это заняло ровнёхонько 2 часа времени и отняло энно-сумасшедшее количество сил и энергии. Впервые в жизни я сдирал с рыбы кожу, вынимал косточки (процентов 90 вынул!!!) и резал на аккуратненькие ресторанные дольки. Селёдка (и вообще солёная рыба) будет сниться мне сегодня… вместо тебя!

Я счастлив, что увидел тебя сегодня! Мне за это был объявлен МЯГКИЙ выговор (Д. Н. звонила в универ — меня искала), дескать, неужто я так безудержно влюблён, что ни дня не могу без свиданий обойтись… Я промолчал — соглашаясь.

Люблю тебя; люблю себя — за то, что ты меня любишь; люблю жизнь, за то, что ты в ней есть (появилась)… Будь! Живи!! Люби меня!!! АААЛЛЛИИИНННКККААА!!!!!

Дядя Л., пропахший селёдкой.