Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Когда Гейдар присел рядом с Мухаммедом-киши, тот уже придумал:

— Ты пришел кстати, Десятка.

— Значит, правду люди говорят?

— Все так и есть, как тебе сказали.

— Чего ж сидишь-то? Дай-ка шлепну его через дымоход, и дело с концом. Сдерем с него кожу, сдашь в нашу контору, и я выложу тебе пятьсот рублей на бочку.

Мухаммед-киши покачал головой.

— Нет, Десятка, я приготовил ему другое. Тебе нужна его шкура, а мне он сам.

— Ты меня слушай, старик. Пятьсот рублей на улице не валяются. Это десять кило хлеба.

— Я живу не ради куска хлеба. Собери-ка ты молодежь, схватим волка.

Каждый взял палку. Первым в овчарню вошел сам Мухаммед-киши. Волк ощетинился, как кошка, испугавшаяся собаки. Шерсть у него была грубая, свалявшаяся, светло-серого цвета. Он не ворчал, стиснул челюсти. Словно хотел сказать, что не виноват — во всем, что произошло, виноваты эти зубы. Волк стал пятиться. Это еще больше расхрабрило людей, и на волка посыпались удары. Мухаммед-киши, улучив момент, приставил рогатину палки к горлу волка.

— Эй, ребята, хватит. Десятка, подержи-ка палку.

Десятка схватился за палку. Мухаммед-киши нашел колокольчик, лежавший среди останков барана, и, подойдя к волку, привязал ему на шею.

— Эй, ребята, хватайте-ка его за ноги — и в мешок!

Волка запихали в мешок. Каждый ухватился за него, и мешок вынесли во двор. Мухаммед-киши привел лошадь, и, когда волка взваливали на седло, Гашга, видимо, почуяла. Стала тревожно бить копытами. Хозяин ее, натянув узду, сказал:

— Спокойно, Гашга, мы его связали.

Взойдя на пригорок, группа остановилась.

— Давайте-ка спустим его.

— Чего няньчиться-то? Скинь его, и все тут.

— Нет, вы еще дети, не понимаете ничего. Осторожненько кладите его на землю.

Мешок стянули, и волк с завязанными ногами остался на земле.

Лошадь, увидев его, отпрянула, поднялась на дыбы и, вырвав узду из рук Мусеиб-муаллима, понеслась в сторону деревни. Мухаммед-киши ногой столкнул волка вниз по склону. Волк покатился кубарем, звеня колокольчиком. Остановившись далеко внизу, он вскочил на ноги и помчался, яростно крутя головой, пытаясь схватить колокольчик зубами, избавиться от него, но не доставал. Десятка Гейдар бил себя по колену рукой и, хохоча, приговаривал:

— Ай да дядя Мухаммед! Теперь я понял, что ты задумал.

— Слушай, Гейдар. У нас окромя тебя охотников нет. Убьешь его — тогда на меня не обижайся…

В эту ночь Мухаммед-киши опять спал под стогом. Во сне он снова увидел горы, увидел Рашида один на один с рыжим, очкастым, жилистым немцем. Оба они обливались потом. Вдруг он услышал звон колокольчика. Вскрикнув, он хотел предупредить Рашида, кричал, звал его, но сын не слышал. Фашист же услышал звон колокольчика. Хотел было убежать, но то был волк. Волк схватил Рашида за ногу и потащил…

И старик проснулся. Гашга тянулась мордой к траве и натягивала повод, намотанный на руку Мухаммед-киши. Он взобрался в седло и поехал в деревню. Уже светало. Пастух Сартиб гнал скотину. Остановившись у дома старухи Машараф, он что-то рассказывал ей.

— Вдруг слышу — колокольчик звенит. Коровы стали, рога опустили. Только это я подбегаю, гляжу — а на пригорке сидит волк дяди Мухаммеда. Подлизывается, как кошка, увидевшая мясо. Не выйдет, братец, думаю, никто тебе больше не поможет.

Мухаммед-киши слышал его слова.

— Чей волк, говоришь?

— Вру, что ли? Услужил ты божьей твари и выпустил на волю. Однажды этот несчастный примкнул к волчьей стае. Так они его в тот же день прогнали, сказали, ты ступай, мол, себе, позванивай колокольчиком…

Его слова были для Мухаммеда-киши, как масло по сердцу.

— Бог про волка знать не знает. Как и про дурной глаз.

Старуха Машараф поняла, в чей огород этот камушек, и, ворча, удалилась к себе во двор.

— Чтоб ослепнуть дурному глазу!

— Слышь-ка, Сартиб, ты погляди за волком-то, чего он делать станет.

— А чего ему делать: к какой животине ни подкрадется, та враз и убегает.

Мухаммед-киши отправился домой. У него оставались еще четыре овцы и два молоденьких барашка. Погибшего барана он держал отдельно от них, чтобы тот не исхудал. Через неделю от Рашида пришло письмо. Он писал о том, что порезал ножом палец, когда чистил картошку. Товарищи стали над ним подтрунивать. Мол, у всех раны боевые, а у него — кухонные. И он попросился на передовую. Поступок сына обрадовал отца, но мать забеспокоилась.

— Место мужчины — в бою. Знал бы я раньше, что он картошку чистит, вернул бы его назад. У людей дети вон какие герои, а мой поваром работает.

— Ты себя не шибко-то в грудь бей. Прежнее место у него было хорошее. А теперь под пулю золотую полез.

— Будет тебе болтать-то. Я еще ни в чьей тени не прятался и сыну не позволю. Лучше слепая дочь, сидящая дома, чем сын, прячущийся на задворках.

Жена, почувствовав настроение мужа, замолчала. Подумала: «С тех пор как привязал колокольчик к волку, от радости в облаках витает». Мухаммед-киши сунул письмо в карман, вышел на улицу и зашагал в сторону виноградников. Все должны знать о том, что Рашида послали на передовую. Но он не знал, что это слово означает. Понимал, что слово это хорошее, достойное, возвышающее. Мусеиб-муаллим тоже оказался здесь. Он сидел рядом с навесом и удрученно просматривал газеты.

— Дядя Мухаммед, сам военный комиссар ушел на фронт. Я тоже хочу подать заявление, чтоб меня отправили. Совесть не позволяет просто так вот сидеть. Дезертиром себя чувствую.

— Если так плохи дела, то и я с тобой. Не гляди, что старик.

— Нет, дядя Мухаммед, у тебя сын воюет.

— Когда дело касается чести, и отец должен идти за сыном. Но я за ребят наших спокоен. Дадут фашистам прикурить — поскорее бы.

Они встали и направились в сад. Сартиб неподалеку пас коров. В руке он держал виноградную гроздь и отщипывал от нее. Увидев старика, он улыбнулся.

— Слышь, отец, чего за волком своим не смотришь?

— А что случилось? — Мухаммеду-киши шутить было некогда. Он думал о том, что сказал ему Мусеиб-муаллим.

— А чего может случиться? Деваться-то ему теперь некуда, вот и кружил вчера, как лиса вокруг виноградников.

Однажды вечером Сартиб привез на ишаке труп волка. Кликнул старика:

— Забирай. Скопытился. Еще немного, и шакалы от него ничего бы не оставили.

Волк совсем уже не был похож на того, что попал когда-то в овчарню. Тот был упитанным, здоровым, глаза сверкали, а этот был кожа да кости, с облезлой шкурой, потухшими глазами. Сартиб стащил его наземь.

— Поразвлеклись хоть как-то. Одно удовольствие было с волком твоим. Последнее время приходил и сидел около стада. Вперит глаза в меня… А я про себя, сукин ты сын, думаю, жнешь, что посеял. Даже бегать у него сил не было.

— Ладно, а где ж его колокольчик?

— Услужил он ему, нечего сказать. Может, я его себе оставлю, а? Хочу привязать к козе Гафара, она у меня стадо водит.

— Давай сюда, он мне нужен. Помоги-ка мне освежевать волка.

Ребятишки окружили их. Среди них нагишом стоял карапуз лет трех-четырех.

— Не бойся, малыш, он дохлый. Помочись-ка сюда.

Мальчуган словно ждал этого…

Сартиб спросил:

— А это зачем?

— Обычай, сынок. Когда убьют волка, всегда так делают. Много на свете злых людей. Кого смажут волчьим жиром, так тот на самого родного человека волком глядеть начнет.

Прошли осенние дожди, и травы зазеленели. По утрам их покрывал иней. С гор дул холодный ветер; на их вершинах от времени до времени вздымались столбы снежной пыли. Деревья становились черными. Мухаммед-киши все время проводил на жнивье. Приходил сюда каждое утро. Побеги осенней травы напоминали молодой лук. Старик и сейчас возвращался оттуда. По бревну, перекинутому через ручей, прошел молодой барашек. Он был выкрашен хной, на шее у него весело покачивался колокольчик. Шел он очень важно. Словно говорил своей походкой: «Прочь с дороги. Это иду я. Погодите немного, и у меня будут крутые рога и жирный курдюк. Я стану сильным бараном».