Новый Мир ( № 2 2009)

И когда ты преодолеваешь преграды и проходишь испытания, он открывает тебе свои врата и вручает паспорт моряка, с которым ты можешь сойти на любой станции и пересечь любую границу. Мир искрится от солнца и моря, весело выстреливает, как петарда, освещая небо золотыми красными огнями, и ты в этом мире — настоящий подонок, веселый сукин сын, с паспортом моряка в кармане, и у тебя впереди еще есть целая жизнь, чтобы шляться по шумным, теплым крымским городкам, останавливаясь в мотелях и притонах, заниматься подпольным бизнесом, соблазнять печальных взрослых женщин, которые научат тебя невыразимо сладким вещам, пересекать море, сходить в далеких чужих портах, носить самые лучшие костюмы, танцевать с самыми красивыми девушками, не бояться старости, не грустить по детству и иметь настоящих надежных друзей, перед которыми можно было бы всем этим похвастаться.

Стремно, что все так вышло с Веталом, но Бодя давно и окончательно простил ему и ночной плач, и пьяные сопли, и всю его детскую беспомощность — друзья должны держаться друг друга. Бодя теперь ощущал ответственность за приятеля, и даже некоторую тревогу, и легкое пренебрежение тоже, но главное — ему хотелось рассказать обо всем, что с ним произошло! Вечером он не выдержал и пошел домой, уже подходя, увидел возле дома милицию, сразу же отступил в тень, но было поздно — кто-то из сержантов его заметил и бросился следом, Бодя перепрыгнул через ограду, проскочил чей-то двор, вывалился на параллельную улочку и скатился по ступенькам вниз, потом пробежал квартал, завернул за угол, пронесся мимо киосков, спустился еще по одной лестнице, перескочил еще через одну ограду и оказался в санатории Министерства обороны. Прошел мимо административного здания, скрываясь за пальмами, обогнул столовую и зашел в кинозал. В темном зале сидели несколько старшего возраста мужчин и смотрели старое советское кино. Бодя сел в первый ряд. Через несколько минут в дверь заглянули два сержанта, пригнувшись, чтобы не мешать зрителям, прошли к Боде и уже хотели выводить его на улицу, но тот шепотом попросил, дескать, давайте досмотрим, здесь минут десять осталось, самое интересное, сержанты посмотрели на экран и согласились, только смотри, сказали, попробуешь бежать — ногу сломаем, и сели смотреть, волнуясь и переживая за главного героя.

Советское кино всегда дарило надежду, оставляло иллюзию, что даже в этом несовершенном мире не все так плохо, что надо сражаться за место под солнцем и не надо опускать рук, что все будет так, как ты сам захочешь, надо только иметь любовь и терпение. Смелые мужчины и красивые женщины не обращали внимания на сомнительные обстоятельства, прорываясь вперед, как будто этих обстоятельств совсем не существовало, как будто у них совсем не было никаких страхов и сомнений, неуверенности и грусти.

Ах, как все могло сложиться, как все могло срастись, они могли сидеть сейчас где-то на улице, под черным небом, пить сладкую крепкую мадеру, курить сигареты, выпуская в промерзший вечерний воздух терпкий табачный дым, строя планы на будущее, рисуя в своем воображении головокружительные приключения и невероятные прибыли, которые приходят вместе с опытом, и он бы делился с приятелем вином и фисташками, последней тягой и самыми тайными секретами, выкладывая все, что у него было в карманах и на душе, рассказывая ему, как лучше всего разбогатеть и как быстрей спустить заработанное, как получить визы и пройти таможенный контроль, как она подошла к нему и начала раздевать, как он неумело опирался, но быстро учился, как она сняла свое платье и парик, и какие уставшие и глубокие были у нее глаза, даже без контактных линз, что она с ним делала, что она ему рассказывала, как она это делала, как она кончала, наконец, и как изнеможенно уснула и он не знал, что ему делать дальше, пробовал и сам уснуть, но каждый раз просыпался от стука собственного сердца.

Сквозь голоса киногероев пробивался шум моря, как будто камера не показывала чего-то главного, что происходило за кадром, и можно было только догадываться, какие опасности и испытания ждут главных героев, казалось, стоит им только расслабиться — и на них сразу же набросятся монстры, которые все время живут совсем рядом, духи и демоны, драконы и чудовища, акулы и осьминоги — бодрые, радостные и беззаботные, цвета корейской моркови.

Перевела с украинского Анна Бражкина

Анна Владимировна Бражкина родилась в 1959 году в Ростове-на-Дону, окончила филологический факультет Ростовского пединститута. Украинскую литературу переводит с 1998 года. Основные переводы: Юрий Андрухович, “Московиада”, роман (М., 2001); Юрий Андрухович, “Перверзия”, роман (М., 2002, совместно с Игорем Сидом); Сергей Жадан, “Депеш Мод”, роман (М., 2005). Автор научных и энциклопедических публикаций по истории украинской литературы. Живет в России, на Украине, в Чехии.

Нечаянная речь

Дьячков Алексей Владимирович родился в 1971 году в Новгороде, с трех лет живет в Туле. Закончил строительный факультет Тульского государственного университета. Публиковался в литературных журналах и в Cети. В “Новом мире” печатается впервые.

Одиночество

Короба облаков, треугольники-сосны.

С саблей мальчик-Чапаев кричит на бегу.

И овчарка сидит, освещенная солнцем,

И горит, как костер, на морском берегу.

А над будкой спасателя с форточкой синей

С торопливым сатином прогнулся флагшток.

И готовой яичницы посередине

Расползается вдруг одинокий желток.

В моих твердых висках вьются косы ошибок,

Надуваются в теплых глазницах шары.

Как швея в ателье среди швейных машинок,

Я стою над водой и боюсь тишины.

Плачет птица над деревом многостраничным,

И “не любит” ромашки летит до земли,

На костыль опираясь — стеклом увеличен, —

Забираюсь на склон, оставляя следы.

*     *

 *

Мне в лавке молча молока нальют.

Я выйду, сяду на порог разбитый.

Коза, мотая выменем, обиду

Не скроет — песнь промекает свою.

Кивнет на пыльной улице мясник.

Не спрячет куклу девочка босая.

Прошепчет ветер мне, листву листая,

Свой заговор, чтоб я к стволу приник.

Я сам могу под вечер на заре,

Чертя прутком след голубиной лапки,

Об алых львах рассказывать крылатых,

И о царе, прибывшем на осле.

Пусть в правде усомнятся друг и брат,

Мне детвора и рыбаки поверят,

Когда в мой дом прохожий, скрипнув дверью,

Войдет и кров попросит до утра.

Озон

Картонный город на холме,

Дом, в память врежется который.

По склону рыжему к реке

Бредет пастух одной коровы.

Сосна прижалась к гаражу.

Вот сад. Вот гусь гребет тропою.

Вот на скамейке я лежу

И трогаю траву рукою.

Листва грохочет ни о чем,

И рукомойник бьет рывками.

И вот вода в стакан течет

И вспыхивает пузырьками.

Я знаю, что от мира ждать,

Как жизнь умножит и разделит

И чем утешится душа

В состарившемся, дряхлом теле.

И словно в дальнюю печаль

И в будущее утешенье,

Листва грохочет, горяча,

Как детское стихотворенье.