Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

Замысел Черчилля состоял якобы в том, что в нескольких немецких газетах должно было появиться объявление, в котором предлагались бы волкодлаки, т. е. безупречные в расовом отношении волки немецкого происхождения, способные проявить такую глубокую преданность, что корни ее уходят в германскую мифологию. Податель объявления настаивал бы на том, что потенциальные покупатели должны отличаться теми же расовыми и идейными чертами, что и продаваемые животные, в противном случае зверей им не продадут.

Английский премьер якобы надеялся, что подобное акцентирование внимания на расовой и идейной чистоте и вдобавок упоминание о германской мифологии пробудит любопытство и уважительный интерес у главы СС Генриха Гиммлера, известного в том числе и тем, что в замке Вевельсбург он создавал нацистский культ и нацистскую мифологию. Гиммлер представлялся Черчиллю той самой щелью, через которую можно просочиться в систему. А как только Гиммлер купит себе «оборотня», все уже будет зависеть только от самого животного.

Волк Генрих, предназначенный для Гиммлера (на самом деле СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ СЕРГЕЙ АНТОНОВИЧ САМЧИХ), должен был выказывать Гиммлеру собачью преданность, а всем остальным — волчью гордость. Было совершенно исключено, чтобы Гиммлер не похвастался таким красивым, гордым и вместе с тем безмерно преданным ему животным Гитлеру, Герингу, Борману и Геббельсу. И странно было бы, если бы они тоже не захотели приобрести подобные экземпляры. А когда все пять волков окажутся каждый на своем месте, они одновременно получат сигнал придушить своих пятерых хозяев. И скорее всего сразу после смерти нацистских главарей власть окажется в руках тех недовольных гитлеровских генералов, что уже со времен поражения под Сталинградом знают, что Германия стремительно приближается к ужасной катастрофе, и потому пойдут на переговоры с союзниками и быстро покончат с войной.

План был разработан очень детально, но пока не делалось решительно ничего, объявление было давно подготовлено, но решение о его публикации все никак не принималось. Разногласия между советской и британской секретными службами все более обострялись. Недоверие Сталина росло. Майор Руйбер тайно сновал между Лондоном, Москвой и Берлином и бомбардировал меня зашифрованными просьбами еще немного потерпеть.

И вот матушка продолжала жить со Львами, а я — с волками, и жизнь эта была тяжелой не только зимой (когда волки рыли себе землянки под своими деревьями и старательно заметали за собой следы). По мере того, как шло время, а мое сосуществование с волками затягивалось до бесконечности, во мне стали потихоньку просыпаться мои учительские наклонности, которые, как мне казалось, я давно похоронила. И я, к своему ужасу, осознала, что мне мало только тренировать волков, то есть поддерживать те навыки, которыми звери уже овладели (еще когда были в Британии), лишь доводя их до пугающего совершенства, нет, я стала мечтать о том, чтобы обучить их чему-то новому.

Например, пению. Волкам-воинам, как вы знаете, было строго-настрого запрещено говорить на любом человеческом языке, но в результате длительной шифрованной переписки я выпросила у майора Руйбера исключение. Ведь петь и говорить — это не одно и то же! Ведь поют и те, кто не говорит: птицы и насекомые! Так что прежде чем они слушали свою колыбельную сказку, я слушала их хоровое пение. И с этой целью я обучила их русским, немецким, чешским, моравским и словацким песням. И хотя пели они совсем негромко, как мошкара по утрам, вы и представить не можете, как неслась эта песня над рассветными просторами парка на крыльях иркутских, бородинских и забайкальских мужиков.

Однако мое слишком длительное пребывание с волками пробудило, к сожалению, не только инстинкты учительницы, но и естественные инстинкты волков-воинов. Ведь они вовсе не были кастратами, потому что евнухов нельзя использовать как бойцов. Еще в самом начале я сказала майору Руйберу:

— Я очень горжусь миссией, которую мне, благодаря вам, доверили, но одну вещь я исключаю раз и навсегда: шуры-муры с вашими волками.

Майор Руйбер покраснел, он, офицер на службе у английского короля, джентльмен, который бы даже на дыбе не использовал выражение «шуры-муры» и который при встрече всегда почтительно целовал мне руку и всеми возможными способами демонстрировал, как льстят ему любые знаки внимания с моей стороны, начал, заикаясь, уверять меня, что среди волков царит железная дисциплина и потому я могу быть совершенно спокойна — никаких хлопот в этом отношении они мне не доставят.

Но джентльмен предполагает, а свинья в человеке располагает. Как я уже говорила, поначалу никто не рассчитывал, что операция так затянется, поэтому никаких предохранительных клапанов на сей случай предусмотрено не было. И кончилось тем, что я превратилась в подстилку для всего этого волчьего подразделения.

Я руководила их тренировками, кормила их, рассказывала им перед сном сказки, учила их петь и в конце концов стала для них подстилкой, этакой общей слегка уже расплывшейся военной подругой, и единственное утешение находила я в том, что, когда перед моим лицом сопели волчьи морды, из которых выскальзывали дерзкие языки, облизывавшие меня вдоль и поперек, в то время как из прорехи в волчьей шкуре выстреливал, подобно кинжалу, стремительно извлекаемому из ножен, вы сами знаете, кто (я свисала вниз головой с дерева, придерживаемая за лодыжки косматыми лапами), так вот, единственное утешение и единственную отраду находила я в том, что из волчьих пастей вылетали не только дерзкие языки, но и слова моей любимой песни, которую, наслаждаясь мною, пели мне воины нежными баритонами:

И плодом этих служебных «шур-мур» стал мой сын, мне даже кажется, что вся эта операция с советскими оборотнями, план ликвидации нацистских главарей, все это было задумано лишь для того, чтобы мог родиться мой сын. Потому что в ином случае ее результат пошел псу под хвост.

Сыну я намерена посвятить отдельный рассказ, я думаю, вы о нем еще не раз услышите, а сейчас, пока позволяет время, я перейду к концу этой операции.

45) Памяти моих возлюбленных волков

Свары между британской и советской секретными службами привели к тому, что все волки-воины были убиты. И только из-за того, что их не оказалось на Высочине, куда советская контрразведка отправила за ними своих убийц, только благодаря этому они прожили на несколько дней дольше. Однако в конце концов их отыскали и в этом прямоугольнике зелени посреди Брно, отыскали и расправились с ними так, как этого и следовало ожидать. Впрочем, как именно, я не знаю, и нам остается только гадать.

Однажды, вернувшись после своих утренних походов по магазинам, я обнаружила, что Генрих, Мартин, Йозеф, Герман и Ада бесследно исчезли. Каким образом удалось усыпить их профессиональную бдительность и опередить их мгновенную реакцию? А может, все было иначе. Может, волки, точно овцы, сами пошли на заклание. Только сейчас, когда уже поздно, я осознаю, чему должна была их учить вместо пения!

За брненскими крышами, башнями и фабричными трубами неспешно поднимается солнце. Мы с майором стоим посреди парка, в центре круга, образованного пятью раскидистыми деревьями, на которых всегда спали волки (и на которых по утрам они хором распевали), я впервые вижу майора в военной форме, и он жутко страдает от того, что не может даже одним-единственным выстрелом из пистолета почтить память пятерых храбрых солдат, пятерых своих погибших смельчаков, потому что они были не просто какими-то там русскими, а его людьми, которые наверняка бы в точности выполнили полученный приказ (они вели бы себя воистину по-королевски, взойдя на трон, и пусть музыка и все, какие только есть на свете, воинские почести громогласно поведают о них), так что он мечтает воздать им должное.