Альма 2. Точка бифуркации (СИ)

- Да ты дослушай!

- В другой раз, - отрезал я, - у меня вообще с утра хорошее настроение. Было. Пока тебя не встретил.

- Ну как знаешь, - не особо разочаровался оперативник и, булькнув мне в тарелку пару черпаков борща, заботливо поинтересовался, - сметанки?

- Угу.

Расставив тарелки и нарезав на куски ломоть испеченного в хлебопечке еще со вчерашнего вечера хлеба, он сел напротив. За окном тихонько пели птицы, где-то в доме по-прежнему слышалась какая-то бытовая возня. За столом царило молчание, изредка прерываемое довольно мурлыкающим себе под нос какую-то песенку Стена, и слегка раскачивающимся в такт мелодии. Есть борщ и петь одновременно дело вообще проблематичное, но у него это как-то получалось. Причем на редкость жизнерадостно и гармонично.

- Доброе утро! - в кухню энергично вошел Владимир, сверкая цветастыми трусами и голым торсом, на котором еще остались капельки воды после умывания.

В ту же секунду Стен резко выбросил мне в лицо уже искаженную трансформацией руку. Как я сумел уклониться, до сих пор ума не приложу. Уход в сторону. Перехват руки и блок навстречу. Так, чтобы помешать движению второй руки тоже. Непонятно как оказавшаяся в моих пальцах вилка, замерла в миллиметре от глаза самым наглым образом улыбающегося мне в лицо оперативника. Мир замер. Мы не двигались. Мимо, как ни в чем не бывало, прошествовал к раковине с грязной кружкой в руках Володя.

- Ты совсем дебил?! - не выдержал я, в раздражении отбрасывая от себя на стол, предмет кухонной утвари, - а если бы я тебя сейчас...

- Что? - ухмыльнулся Стен, - убил?

- Нет, блин, вилкой в глаз ткнул!

- В глаз это хорошо, - довольно кивнул мастер, невозмутимо забирая свою руку обратно и принимаясь сооружать из разбросанных по столу и полу продуктов, что-то похожее на бутерброд, - вот если бы в шею попытался ударить - тогда да, пошел бы у меня на переобучение как миленький. А про участие в операциях вообще мог бы надолго забыть.

- Если ты не помнишь, то я уже участвовал в одной из них. Причем с тобой же вместе.

- Участвовали мы с Льетом, - уточнил он, наливая себе в чашку крепкой заварки, - ты был только на подхвате. Я же сейчас говорю о серьезном деле, где любая ошибка или непрофессионализм, будет стоить не только твоей жизни.

- То есть, по-твоему, взять такую тварь да еще и живьем - это было несерьезное задание?

Стен в ответ только пожал плечами. Мол, думай, как хочешь.

- И что бы ты сделал, если бы я "провалился"? - хмыкнул я, понемногу успокаиваясь. Адреналин, бурлящий в крови медленно сходил на нет, - какое тут переобучение, если обе базы по подготовке одаренных уничтожены, а мы сидим тут на осадном положении? Сейчас каждый боец на счету.

- Так то боец. Они, вообще, товар штучный. А "мяса" у нас сейчас и так хватает. Что бы делал, говоришь? Сидел бы тут вместе с учеными, да и помогал бы Ивану Абрамовичу в его экспериментах, - пожал плечами оперативник, - хорошие помощники у него всегда были в цене, а уж если над ними еще и эксперименты ставить можно... вообще незаменимый материал получается.

- Даже кошерный, я бы сказал, - похлопал меня по плечу Владимир и, подмигнув на ходу, протопал мимо нас с уже вымытой посудой к холодильнику.

Вспомнив об эксперименте с кровью, и прочих задумках, которые хотел провести со мной Альцман, и от которых же меня впоследствии спас личный приказ Митрова, запретившего любые опасные для жизни и здоровья опыты - меня передернуло. Тот еще фанатик. Нет, конечно, его интерес был понятен и вполне оправдан. В случае успеха результат мог превзойти самые смелые ожидания. Вот только и в случае неудачи можно было легко слететь с катушек, либо вообще отбросить копыта. Поэтому рисковать здоровьем бойцов ради смутной выгоды полковник отказался категорически. И, что тут говорить - я был с ним полностью согласен. Тем более что на кону стояла не чья-то, а именно моя жизнь и мое здоровье.

- О, как лицо-то сразу изменилось, - хохотнул, глядя на меня, вернувшийся к борщу Стен, - не боись! У Ивана Абрамовича теперь самый лучший в мире "пациент"! Куда ни ткни - сплошная диссертация.

- А самое главное женевская конвенция на него не распространяется, - вставил свои две копейки, наливающий в кружку компот Владимир.

- Во-во! И я про тоже. Так что как ни крути - ему сейчас не до тебя.

- Аминь, - буркнул я.

- А то, что ты не рефлексируешь и реакцию нормальную проявляешь - молодец. Наверное, и вправду сейчас молодежь другая пошла.

Мне оставалось только кивнуть. А что тут говорить? Рассказать ему о том, что как только я начинаю вспоминать о том, что сделал, на душе становится настолько невыносимо, что хочется выть или вовсе наложить на себя руки? И если первое еще принесет хоть какое-то облегчение, то второе вряд ли. Те, кто был хоть немного знаком с теорией Антонова, знали, что следует за этим и, с радостью согласились бы на самую жуткую смерть в бою, чем на такое. Быть заложником собственного гниющего трупа до тех пор, пока не истекут твои собственные биологические часы, с последующим затем возвращением в исходную стадию для распада энергетических оболочек - мало кого устраивал. Конечно, это была пока всего лишь теория, одна подтверждать ее на практике никто не горел желанием. Старик ученый вообще редко когда ошибался. Вот и оставалось пользоваться древним, как мир приемом - тупо не думать.

Несмотря на свою банальность, идиома о том, что время лечит, не потеряла своей актуальности, хоть и не была верна до конца. Что-то лечит, а что-то, как в моем случае - просто притупляет, что само по себе уже не так уж и плохо. То, что в самом начале причиняет жуткую боль, через неделю воспринимается уже не так остро. Через месяц еще меньше. А через полгода и вовсе едва ли заставит поморщиться. Впрочем, тут смотря что. Чтобы зарастить иные раны не хватит и всей жизни... Но все-таки душа закаляется. Становится более невосприимчивой к ранам и потрясениям. Однако мало кто понимает, что главное в такой закалке - это не стать сильнее, а не очерстветь душой окончательно...

Я вздохнул. Судя по внимательному взгляду Стена, он прекрасно понимал, что сейчас творится в моей голове. Виду он, конечно, не подаст, но приглядывать, скорее всего, станет. До тех пор пока не сочтет свое внимание ненужным, либо пока я на деле не докажу свою психическую состоятельность.

- Что-то тихо сегодня дома, - решил перевести разговор в другую сторону я, - не слышно почти никого.

- Дых, уефали фсе, - промычал с набитым ртом Стен, - плефник расколофся.

- Что, так быстро?? - удивился я.

- Обычная сошка, - сморщился Владимир, присаживаясь к нам за стол, - полчаса вдумчивого разговора и он начал заливаться соловьем.

- Странно как-то...

- А что, ты ожидал от представителя альтернативной формы жизни какой-то особенной стойкости и демонстративного презрения к своей судьбе? - иронично поинтересовался Стен.

- Ну... - смутился я.

- Любая тварь жить хочет, - спокойно прокомментировал Владимир, прихлебывая из кружки холодный компот, - а даже если и нет, то ко всем можно свой ключик подобрать, главное знать как.

- Не ко всем, - демонстративно решил оспорить его утверждение я.

- Таких единицы, - усмехнулся мастер, - и почти все они, как правило, долго не живут.

- Почему??

- Не имея привязанности к жизни, хотя бы к одной какой-то ее стороне - очень быстро утрачиваешь всякий интерес к собственному существованию. Так обычно мыслят люди в депрессии и недалекие склонные к суициду подростки.

- Еще кое-кого забыл, - ухмыльнулся Стен, увлеченно ковыряясь вилкой в зубах.

- Идейные, - хмыкнул Владимир, - самые опасные из всех. Но таких мало. Большинство же людей, например, элементарно боятся боли. У них есть страхи, тайные или явные желания, привязанности. Узнай их, грамотно распорядись, и он окажется в полной твоей власти.

- Да это все понятно, просто... противно как-то, - поморщился я.