Женщины в игре без правил

она поняла: жизнь обделила ее этим. Обидно. Досадно. Но ничего не изменить. Пока однажды она не пришла с бумажками к одному чиновнику. И не получила и подпись, и все то, что ей задолжала судьба. Она стала другой, совсем другой и, будучи такой, не смела прикрикнуть на внучку, что та расселась на крылечке голой, она понимала, что девочка не заметила этого, что она далеко в себе и что это расстояние в себя подлиннее и поизвилистее всякого другого. Это дорога через пропасти и водопады.

Мишка переоделся и подошел к даче уже не со стороны бузины, а по дорожке, как ходят люди, а не соглядатаи. Алка в халатике сидела на своих старых детских качелях. Это ее приближало к Мишке, такой он ее увидел, когда был первоклассником и приходил сюда, «к москвичам», посмотреть, какие они, те, что приезжают сюда на лето и сметают все в магазинах, те, что несут из леса охапки дурных цветов, ездят на велосипедах не для удовольствия или по необходимости, а для здоровья и сбрасывания веса. Алка так сейчас была похожа на себя семилетнюю, что у Мишки почему-то защипало в носу, но сказал он наоборотное:

— А в песочек не хочешь? Я тебе совочек дам.

— Хочу, — ответила Алка. — Хочу назад, в еще раньше. Когда я еще ничего не понимала…

— Можно подумать, ты сейчас много понимаешь. — Мишка даже растерялся, что сказал почти дерзость, Алка и прогнать может, она девчонка крутая, но Алка просто посмотрела на него даже как бы с интересом: что это, мол, за говорящее?

— А та девчонка, что попала в катастрофу, — я тебе рассказывал, — сказал Мишка, — умерла. Отец ездил в управление, ему сказали.

— Повезло, — ответила Алка.

— Чего? — не понял Мишка.

— Того! — сказала Алка. — Объясняла же только что…

Хочу в непонимание. Чтоб не ощущать. Не чувствовать.

Что там еще есть в человеке? Хочу полного превращения в ничего. Что это, по-твоему? По-моему, это то, что обломилось той девчонке. Жаль, что нельзя поменяться с ней жизнью на смерть.

— Дура! — закричал Мишка. — Дура!

Он подбежал к качелям и стал бить их ногами, он норовил попасть и в Алку, и той пришлось оттянуть веревки назад, они забыли, выросшие, что качелям сто лет, что столбики вкапывал еще Алкин дедушка… Одним словом, столб, которому больше всего досталось от Мишкиного гнева, накренился, и железная труба, лежавшая поверху, стала падать прямехонько на Алку, которая запуталась в стропах и тоже падала на землю. Они закричали все втроем — Алка, Мишка и Мария Петровна, вышедшая на крик.

Мишка бросился наперерез трубе, пытаясь ее оттолкнуть, он сумел ее задеть, и острый ее конец только чиркнул по Алкиному лбу и тяжело плюхнул рядом с виском.

Из трубы на нее пахнуло сыростью и вечностью, и Алка, видимо, испугавшись вечности, потеряла сознание. Мария Петровна вытаскивала из строп внучку, одновременно отталкивая Мишку, который делал то же самое.

Она очухалась быстро, значительно быстрее, чем ее спасатели. Она просто выпрыгнула из их рук, когда они ее несли на террасу, но тут же упала от собственной стремительности,