Спаси меня

— Как сейчас помню, — рассказывает Бет. — Наоборот, закроет глаза и сидит, а лицо отрешенное, как у медитирующего Будды.

Потом Бет нюхнет кокаина — так и представляю, как она изящно склоняется, точно пьющая из ручья лошадь, потом, посапывая, поднимает голову, продувает нос. Снова улыбается.

Она ходила на вечеринки фетишистов. Не слишком серьезные — без крайностей, скорее для поживших пузатых писак-счетоводов, которые развлекаются теперь, выставляя на всеобщее обозрение свои кожаные бурдюки. Ей нравилось. Иногда Бет шла за компанию с Лесбо-Ливви, иногда с каким-нибудь приятелем; временами ходила одна. Она не упаковывалась в кожу, чем, бывает, грешат любители подобных вечеринок, — впрочем, не думаю, что ей это было нужно: Бет и в костюме школьной учительницы будет смотреться в тему. Придя, прямиком направлялась в дамскую комнату. А однажды увидела, как в ее местечке кто-то уже потрудился — засыпал крышку сливного бачка мраморной крошкой, чтобы таким, как она, неповадно было. Только ее разве остановишь! Послала мир к чертям собачьим, устроилась прямо на кафеле между раковин и там же все вынюхала.

Потом ей смутно припоминается, будто однажды она зашла в туалет — женский ли, мужской ли, Бет не поняла, — где к ней пристали два парня, а может, парень с девушкой — бедолага даже этого не помнит. Только ее затолкали в кабинку, прижали лицом к стене, разорвали платье, а потом пыхтели и рычали, как животные. Она стояла с закрытыми глазами, и ей даже понравилось. Даже очень… Да и без разницы было, по большому счету, что с ней происходит, — такой Бет была никчемной, опущенной, потому что ее все равно там не было. Где-то далеко, за многие мили и годы, она падала или летела по усыпанному звездами ночному небу, а прохладный ветер обдувал лицо. За много световых лет от Земли в ее волосах блестели звезды, а далеко внизу в голубой дымке расстилался сказочный мир: леса, поля и лабиринты сельских улочек с ухоженными домишками. Среди домиков и в садах гуляли счастливые семьи: мужья, жены и ребятишки, которые бегали и смеялись, играя в голубом свете луны…

Много воды утекло с тех пор, и теперь Бет другая: изменилась, стала лучше. Нет, правда. Просто тогда в ее жизни наступила черная полоса. Сейчас же она может спокойно остаться дома одна, без Майлза, и будет смотреть телевизор — включит какой-нибудь старый добрый фильм, сварит себе чашечку горячего шоколада и ляжет спать пораньше. Позже одиннадцати никогда не засиживается.

Вне всяких сомнений.

— Да, в довершение всех неприятностей — оккультизм. Видишь ли, мои родители…

Оказывается, у нее еще и престранные родители. Бет на что-то намекает, только вряд ли здесь подразумевается какая-нибудь деревенская похабщина типа насилующего ее отца в шапочке Бэтмена на ковре собственной гостиной. Нет, она получила изощренное, можно даже сказать, богемное воспитание. Иными словами, наследственность у Бет плохая. Большой обветшалый деревенский дом; куча братиков и сестричек; в облаках гашиша приходят и уходят многочисленные любовники родителей; тантрический секс. Как тут не вырасти медиумом. Понятно теперь, почему она видела привидение. А может, со своим отражением спутала: одинокий ребенок на лестнице, явившийся пугать нас. Обоих.

А еще Бет довольно приличная актриса. Я как-то раньше об этом не задумывался. В Дублине она сыграла герцогиню Мальфи, а в «Манчестер Эксченч» — Сесиль Кардью из «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда. Правда, спектакли были не часто, и в промежутках она ходила по подиуму.

— А Майлза ты любишь?

Мой вопрос, похоже, застиг ее врасплох.

— Что? А-а… Да, конечно.

— Когда поженитесь?

— Когда-нибудь. Я пока не задумывалась. — Сидит строгая, равнодушная. — Знаешь, ты все-таки безнадежный романтик.

— А я тебе скажу, что романтика так же жива, как Иисус Христос, — просто все зависит от убеждения. Знаешь, кто-то верит в Бога, а я верю в настоящую любовь.

В ответ она лишь улыбается.

— Я для себя давно решила: главное — остепениться и перестать гадить в души людям.

Так и подмывает сказать: «Да? Как все у тебя просто…»

— Да, а как ты назовешь — извини, конечно, но думаю, я все же имею право поинтересоваться, — как ты назовешь тот случай, когда ты вызвала меня в гостиницу, чтобы я оказал тебе профессиональные услуги? Как, по-твоему, это называется?

— О, просто дурь нашла. Ты ведь сам знаешь, я сумасшедшая и доверять мне нельзя. Хорошо, ты прав. Не было это случайностью. Я искала парня для компании — просто хотела куда-нибудь сходить, а Майлз был занят. Подключилась с ноутбука к Интернету и — бац! — твоя милая мордашка. То-то я удивилась. И я не утерпела — вызвала тебя. Посмотреть, что получится. — Бет вглядывается в мое лицо, стараясь понять, что же я чувствую; берет меня за руку. — Прости, пожалуйста. Ну согласись, ведь смешно вышло, да?

На редкость.

Только опять что-то в ее голосе навело меня на подозрения, что врать наша хитрюга еще не научилась.

Выходит, мне не позавидуешь: мало того что я конченое ничтожество — женщина, которую я, кажется, люблю, ничуть не лучше.

— И еще знаешь что, — осторожно, будто сомневаясь, говорит Бет, — не всякая любовь романтична.

— Ага, только та, что проходит с возрастом, — язвительно замечаю я. — Та, что умирает во цвете лет, как юные любовники из Вероны. Любовь, что вспыхивает и тут же гаснет, как огонь без дров. Чувство, не знающее старости и покоя. Когда оно приходит, ты вдруг понимаешь, что только теперь начал жить. Тебе хочется заключить весь мир в объятия и держать так вечно. Правда, длится такая любовь не дольше дня. Она приходит, и влюбленные сгорают от поцелуя, иногда обретая бессмертие. Она приходит, и до смерти хочется сам не знаешь чего. Это философия поэтов и мечтателей, которые всю жизнь ищут и не находят, любят и не обладают, — вот она какая, романтическая любовь. Теперь с ней знаком и я.

Глава 18

В среду мы долго гуляем по мысу. Как хорошо подышать свежим прохладным воздухом! Щеки раскраснелись, в голове ветер, а мы с Бет, держась за руки и хихикая от страха, подбираемся к краю обрыва, чтобы полюбоваться пенистым ревущим прибоем, который бьется о скалы далеко внизу.

Тут же, на пляже, я покупаю у мальчишки свежей макрели. Мальчонке и девяти-то нет — здесь, в глуши, работать начинают сызмальства. Еще купили открыток, только не рассылать, а так, на память. За пивнушкой нашли телефонную будку — надо же было так запрятать, вовек не сыщешь. (Сотовая связь здесь не берет, а уж очень хотелось позвонить домой, послушать, что новенького на автоответчике.) У меня ничего стоящего не оказалось, но хотя бы передал пару слов Кэт: сказал, что решил развеяться и смылся в Корнуолл с одним хорошим человеком. Звоню родителям, и все то же самое рассказываю мамуле. А вот у Бет замечательные известия. Сижу, жду ее на берегу, смотрю: идет, а сама так и сияет от счастья, едва улыбку сдерживает.

— Ну и как?

— Прошла.

— Куда?

— Поздравь, у меня первая роль в кино. Грандиозная штука. В смысле фильм, а не роль. Хоть какое-то начало.

Что-то у меня внутри переворачивается. Нет, ревность тут ни при чем, во всяком случае, не она одна. Просто я представил Бет в Лос-Анджелесе: лимузины, бассейны. Она — суперзвезда, которая когда-то с шумным успехом сыграла герцогиню Мальфи  [34]назло всем критикам («Прикройте ей лицо — нет сил смотреть. Какой же молодой ты умерла!»), а потом ударилась в распутство, опустилась. И вот однажды из ее сумочки густой струйкой просыпался белый порошок… А в душе она оставалась все той же маленькой девочкой-призраком, тихонько поющей на темной лестнице.

— Я смотрю, ты не в восторге.

— Да нет, все в порядке. Полетишь в Штаты?

— Нет, съемки начнутся в Лондоне. И очень скоро, через месяц. — Бет ворошит мне волосы. — Ну же, лапочка, перестань дуться. Я и так знаю, что ты ревнуешь.