Бремя колокольчиков (СИ)

Написав это, Глеб молча протянул книгу всё ещё обижавшейся Свете. Та заулыбалась, прочтя, достала ручку и тоже начала что-то строчить, потом передала обратно Глебу.

«Как же я не люблю эти грязные троллейбусы, но тут уж жалуйся, не жалуйся, на такси не уедешь. А люди? Кругом весна, цветы и я, такая цветущая и прекрасная, еду рядом с ними, а они не обращают внимания ни на меня, ни на весну! Вот этот, только что в эту книгу писал, такой суровый, но по-мужски симпатичный, о чём он думает так грустно? Может быть о девушке? А я стою здесь, а он меня и не замечает. И что я могу после этого предложить? Пусть в троллейбусе везде будут не окна, а зеркала! И везде буду отражаться я!»

Так они исписали полкниги жалоб, пока водитель не заметил и не наорал на них, чтоб убирались из троллейбуса. Но они как раз приехали.

До мастерской Антона оставалось каких-то минут пятнадцать пёхом. Как и в прошлый год, они хотели вписаться сюда на ночь.

   -  Заходите, ребят! - впустил их радушный и уже подвыпивший хозяин флэта. - Вы - вовремя! У нас тут весело, полно народу, вон и Густав^{[142] [143]} из Кино сидит, может, из Митьков кто заглянет на огонёк...

   -  А Цоя^[144] не будет? - с надеждой спросила Света.

   -  Чурки-то? Вряд ли...

   -  А что ты его прям уж так чуркой... - возмутился Глеб.

   -  Да не парься! Это я в шутку... Знаешь, как я с ним познакомился?

   -  Нет, я и не знал, что ты с ним знаком.

   -  Это года три назад было. Концерт был сборный, а на него хрен попадешь. Ну, я ДК обхожу, думаю, где-то, наверняка, есть лазейка. Смотрю, чурка какой-то на балконе курит. Думаю, блин, чурка внутри - а я снаружи! Я ему и говорю: «Эй, индеец, подтяни меня!» Он молча руку мне протянул, да

высоко было - не дотягивается. Я ему: «Ну, что ты! Я те свитер кину, а ты меня подтяни!» Он: «Давай!» - говорит. Подтянул в общем, хоть ему и нелегко было: я-то - здоровый, а он - щупленький такой. «Спасибо! - говорю. - Чурка лучший друг человека!» Тот мне ничего в ответ. Улыбнулся только. А потом я его на сцене вижу, это Цой! Я ж его и не видел до того... В общем, я его с тех пор чуркой и зову.

-Прикольно...

Отец Глеб сидел на кухне и улыбался маленькому телевизору, всё показывающему Питер. Дверь хлопнула. Вернулась Света. Он вышел в коридор её встретить.

   -  Знаешь... сейчас Питер показывали по ящику, а я вспомнил, как мы пятнадцать лет назад там гуляли, как в троллейбусе в Книге жалоб писали, а потом у Антона сидели, как нам было хорошо... Помнишь?

   -  Да я даже не хочу это вспоминать. Всё это из другого мира. Мы были другими. Глупыми и наивными... - отвечала, медленно раздеваясь жена.

Она прошла на кухню, совершенно бледная упала на стул.

   -  Ты бы лучше спросил, что с нашей дочерью, или ты со своими... переживаниями совсем о Наде забыл? Ты же знаешь, что мы сегодня к профессору ходили... Он тоже считает, что едва ли она и полгода протянет... Если сделать операцию - то шанс будет, но денег у нас нет... А у тебя всё троллейбус...

Где только мр ак светит

Мыши в накопителе окурки в табакерке В планетарном вытрезвителе последние берсерки Гражданская оборона, « *уй на всё на это».

Дождливый день конца сентября. Отец Глеб сидел в боковом придельчике родного когда-то храма и хотел перехватить своего бывшего настоятеля после службы. Год назад отец Глеб узнал, что больше здесь не служит.

Народу в этом небольшом приделе, соединённом арочным проёмом с основной частью храма, не было. Во время службы сюда не пускают. Здесь обычно оставляют покойников, когда договариваются привезти их на ночь в храм. Тут и отпевают.

Как-то привезли одного мальчика лет двенадцати. Чернота проступала сквозь густой макияж, которым покрыли лицо усопшего ребёнка в морге. Он забрался с приятелем в подземную емкость, где хранился раньше бензин. Вылезти они уже не смогли, задохнулись парами. В новостях об этом случае тогда говорили каждый день. И пока несколько дней шли поиски, и когда уже нашли два трупа... И вот одного из них выпало отпевать отцу Глебу. Худшего отпевания он не помнил.

Беспросветная тяжесть висела в воздухе, как будто весь придел погрузился в эту подземную цистерну. У отца Глеба жутко раскалывалась голова, его мутило. Хор не мог собраться и стройно спеть давно выученные наизусть слова заупокойных песнопений. Люди плакали. Отец покойного мальчика был не в силах сдержаться. Истошные вскрики отчаянья, выплескивались из него с небольшими паузами и оглашали весь храм.

   -  За что?... Как мне жить теперь?... Господи! Ты слышишь? Я не могу этого вынести!...

Отец Глеб надеялся, что несчастный понемногу успокоится, но его возгласы становились всё громче - он уже кричал в полный голос...

   -  Давайте вместе помолимся и не будем сейчас предаваться отчаянию... - обратился к нему отец Глеб. - Молитва даст утешение вам и помощь вашему покойному сыну... Он ждет ее от вас.

   -  А вы знаете, что это - потерять ребенка?! - закричал заплаканный отец. - Я всю жизнь на него положил! Почему Бог так всё устроил?!

   -  Но сейчас мы ничего поделать не можем... Только помолиться... И именно это сейчас нужно ему... вашему сыну. Давайте продолжим отпевание, а потом я готов с вами поговорить.

   -  Я не могу этого перенести!!! - закричал мужчина.

   -  Тогда подождите за дверью, выпейте успокоительное, а мы закончим отпевание, - не выдержал отец Глеб. - В конце концов здесь и мать, и другие женщины... Им не легче вашего... Пожалейте их, возьмите себя в руки!

   -  Им?! Это МНЕ, МНЕ тяжелее всего!!! Я его больше всех любил! - закричал отец и зарыдал.

Священник не знал, что делать. Он не стал просить его вывести и продолжил отпевание во весь голос, пытаясь заглушить доносившиеся уже со всех сторон рыдания и вскрики.

Настоятель, отец Константин, произнес отпуст^[145]. Служба закончилась. Отец Елеб вышел из придела, как раз когда его бывший шеф проходил к выходу, раздавая благословения прихожанам. Протодьякон Николай, как и договаривались, отсек собой ретивых бабушек, и отец Елеб преградил путь настоятелю.

   -  Отец Константин. У меня дочь умерла, вам говорили... Я очень прошу

вашего разрешения ее здесь отпеть!

   -  Я же уже передавал, что это невозможно... У тебя и ближе к дому храмы

есть...

   -  Но я тут столько лет служил, и крестили Надюшу здесь... Здесь бы с ней и проститься... Да и вы знаете моё положение... самому отпеть в московском храме мне едва ли кто из настоятелей даст...

   -  Да знаю я твоё положение, но ты ходил, спрашивал, узнавал?... Может кто и разрешит, ты ж у них не служил... А у нас нельзя, отец, ты же понимаешь... Сам я подставлять храм не буду, не имею права. К владыке хочешь сходи, если он благословит...

   -  К владыке я едва ли попаду... Да и мне шоу не надо, я в этом придельчике тихо отпою - никто толком и не узнает, не подставлю я вас...

Настоятель опустил глаза и молча направился к выходу.

   -  Нет, - бросил он на ходу.

Елеб пошёл за ним.

   -  Да неужто я не заслужил, чтоб дочь мне отпеть! Мы ведь с вами из одной чаши причащались. «Христос посреде нас!» - сколько раз вы мне говорили за литургией... «И есть и будет!» - отвечал я. А Он есть... и Его нету, так получается? Ведь ничего такого я не сделал... Отец Константин! Ну как же это?

Настоятель всё убыстрял шаг. Уже подходя к крыльцу приходского дома, он обернулся, залезая в карман подрясника.

   -  На вот, отец, возьми на похороны... - сказал он, протягивая пачку сторублевок, - и пойми... в часовне на кладбище хочешь - отпой... Это максимум, что я могу сделать.

   -  В часовне... Мы ж не там, совсем в другом месте хороним, за городом... Спасибо, конечно, но не надо мне этого... и денег ваших не надо!

Елеб развернулся и пошёл, не оглядываясь. Уже за воротами его догнал протодьякон.