Орлы и ангелы

Когда мы останавливаемся на заправке, Клара передает мне свое портмоне. Обнаруживаю толстую пачку купюр по сто шиллингов. О тех деньгах я совершенно запамятовал. Отслаиваю семь сотенных заплатить за бензин и сигареты. Пока заливают бак, подхожу к багажнику и заглядываю в него. Картонка из-под CD, поместилось бы их в ней штук пятьдесят. Но она сейчас доверху наполнена купюрами. Невольно задаюсь вопросом, когда и при каких обстоятельствах она положила картонку в машину Тома. Во всяком случае, не тогда, когда угоняла нас обоих — и меня, и автомобиль.

Хотя мы еще недалеко уехали из Баварии, выговор хозяина заправки вызывает у меня разлитие желчи. Я люблю венский диалект, и поэтому любое напоминание о нем меня нервирует. На постоялом дворе воняет жареным: шесть утра, и сардельки шипят на решетке гриля. Встаю в очередь за дальнобойщиками в нижних сорочках, обтягивающих жировые отложения на спине. Стою практически впритирку, и парень, что впереди, поворачивается ко мне, пытаясь изобразить на лице угрозу; увидев его покрытые щетиной щеки и мешки под глазами, я осознаю, как жалко, должно быть, выгляжу сам, как жалко и беззащитно. Толстая кельнерша в желтовато-белом фартуке вперевалочку подходит к выключателю, вспыхивает неоновый свет. Покупаю на завтрак кофе и пару булочек.

Когда выхожу во двор, уже сияет солнце, и сразу же моя кожа вспыхивает во всех местах, которые не удалось спрятать под одеждой. Дальнобойщики растирают голые плечи руками, не выпуская из них тлеющие сигареты. После ночи в пути все мы измотаны, опустошены и иссушены.

Клара выгуливает пса на газоне за постоялым двором, руки у нее убраны в карманы брюк, а плечи приподняты. Ее футболку не назовешь чистой, Клара все время чешется — то плечи, то лицо. От ногтей на коже остаются красные полосы. Увидев пластиковый стаканчик и бумажный кулек, она вяло улыбается. Присаживаемся рядышком за дощатый стол, забираемся на скамейку с ногами.

Новый катер-перехватчик делает пятьдесят узлов, говорит Клара, знаешь, сколько это?

Нет, не знаю.

Девяносто два километра в час, говорит она. А за контрабандистами ему все равно не угнаться. Они ходят на плоскодонках или надувных лодках, нашпигованных лошадиными силами, как гоночные машины.

Ну и что, говорю.

Дует на кофе, который и так-то не назвать горячим.

Маршрут пролегает через Албанию или Черногорию, говорит она, а транспортируются главным образом наркотики и оружие. Кое-когда, впрочем, и беженцы. Но крупные контрабандисты пользуются судами большего водоизмещения, а они далеко не так быстроходны.

Небо у нас над головой светло-серое и подсвеченное изнутри, как монитор компьютера. Если Бог есть, то он сидит там, в глубине, и программирует второе августа девяносто девятого. И тут я вспоминаю, что у меня день рождения. Денек обещает быть веселым.

Забавно то, говорит Клара, что они, хоть и выходят в море ночью, практически не прячутся. Успех предприятия целиком зависит от скорости. Устраивают гонки с полицией, и оборудованы эти суденышки так, что неизменно одерживают победу.

Кусок булочки у меня во рту только увеличивается по мере того, как я его разжевываю. Я думаю, не выплюнуть ли его в подарок псу, потом заставляю себя проглотить. Острая боль, слезы брызжут у меня из глаз, кусок застревает в горле, делаю большой глоток кофе, чтобы смыть его. Вижу перед собой Шершу и Джесси, оба они в черном, золотые волосы Джесси убраны под темную шапку, стоит ночь. Она едва достает ему до плеча, и за ними по булыжной мостовой тянутся разные по длине тени, а переулок так узок, что, оттопырив локти, они бы уперлись в стены домов по обеим его сторонам. Идут спокойно, как будто просто прогуливаясь, молча и не прикасаясь друг к дружке.

В Бари должно быть полным-полно чрезвычайно узких переулков, говорит Клара, но это ты наверняка знаешь лучше моего.

Да-да, говорю.

В одном из этих переулочков, говорит Клара, стоит наготове транспортное средство, по возможности поближе к воде и в каком-нибудь доступном для причала месте. Моторка подлетает к берегу, оторвавшись, насколько удастся, от полицейской погони. Сбрасывают товар на берег, высаживают, если он есть, беглеца, забираются в машину и удирают. Пустую лодку они бросают на берегу. Если преследователи успевают продолжить погоню на земле, спокойно подставляют машину под пули, если баррикадируют улицу, идут на прорыв.

Пока Клара говорит, я вижу Шершу и Джесси рядышком на корме моторки, а та несется почти отвесно к воде, оставляя за собой клинообразные снежно-белые фонтаны брызг, рассыпающиеся по черной глади. Ее золотые и его черные волосы горизонтально отнесены назад, лица в профиль как морды борзых, — скорость.

Клара управилась с булочкой и стряхивает крошки с ладоней.

А знаешь, как им это удается, спрашивает она, знаешь, какие у них машины?

Гляжу в пластиковый стаканчик с кофе, гляжу чуть ли не с надеждой на то, что в черной гуще внезапно возникнет черная же дыра и в эту дыру я смогу провалиться. Допиваю кофе и мну стаканчик в руке.

Бронированные автомобили, торжествующе говорит Клара. Но снаружи броню не заметишь. А внутри стальные пластины по центнеру весом каждая — за всеми дверцами, в багажнике и под капотом. Припоминаешь?

Оставляю ее за столом, возвращаюсь к машине, кладу руки на теплый вибрирующий капот. Через пару мгновений за спиной у меня оказывается Клара.

Машины для этого импортируют, обстоятельно поясняет она, и часто их удается конфисковать прямо на границе. В Сети были снимки целого автопарка, который скопился у полиции в результате таких конфискаций.

Какое-то время, говорю, мне хотелось узнать, что именно пришлось пережить Джесси, может, ночью в море, может, еще где. Какое-то время мне не удавалось забыть, что она видела что-то ужасное, и я полагал, что у нас с ней ничего не получится, пока я не пойму, что за видения ворочаются у нее в мозгу.

А это, говорит Клара, пожалуй, можно выяснить задним числом. Например, прямо сейчас.

Я чувствую ее руку у себя на спине, потом на затылке; возможно, это ласка, а возможно, она проверяет мои волосы на предмет наличия в них статического электричества. Да какая, на хер, разница! Резко развернувшись, бью ее по запястью так, что рука отлетает в сторону и стукается об оконное стекло. Надеюсь, ей больно. Она коротко втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и уходит, не удостоив меня и взглядом, она возвращается к столу, у которого, не спуская глаз с остатков моей булочки, томится пес. Бросает ему объедки. Левой рукой.

16

СВЯЩЕННЫЕ КОРОВЫ

Подстилка в гамаке воняет мышиным пометом. Спальный мешок из искусственного материала, вот что такое эта подстилка, и почему-то обшитый блестками, что, видимо, должно было помешать мышам вгрызаться в материю и заводить в ее глубине свои норы. С другой стороны, я вообще не понимаю, чего им в гамаке искать. Тем более что попадать сюда мыши могут, только взбираясь по столбу, а затем спускаясь по косым веревкам, как кинотрюкачи над пропастью.

Свешиваю одну ногу, достаю пальцами до земли, отталкиваюсь, начинаю легонько раскачиваться. Потная спина и искусственный шелк спального мешка — это горючая смесь, но я слишком измучен, чтобы почесаться. Закрываю глаза и пытаюсь представить себе зуд как чисто нервического свойства феномен, как один из факторов в целом ряду, в который входят также, например, головная боль или жжение в глазах. Внезапно я замечаю, как сильно отощал: ребра выступают, торчат как горные гребни на закате, живота нет, колени как галька, обточенная волной, икры как канаты из проволоки. Выглядит это хорошо.

Клара стоит у грифельной доски и рассматривает сделанные бледным мелом рисунки. Она тоже сняла брюки. Дверь во двор распахнута, зазубренный острый луч тянется по земле, целясь в кларины босые пятки. Когда мы сюда прибыли, термометр у входной двери показывал уже тридцать два градуса — и это в десять утра! Я пару раз пнул ногой дверь без малейшего результата. Наконец обратил внимание на приставленную к стене старую печь-буржуйку и нащупал в отверстии, куда, должно быть, раньше вставлялась труба, большой ключ. Оказался он влажным, и на пальцах у меня теперь оранжевая ржавчина, отмыть которую не удалось.