Жемчужина в короне

Жаль, вы не были здесь во время дождей (говорит леди Чаттерджи). Дафна это время здесь больше всего любила. Но я понимаю. Вам нужно переезжать с места на место, а когда льет с утра до ночи, это неудобно. Сейчас у сада вид уже сухой, потемневший, усталый. Я-то люблю все времена года. Особенно вечером, вот как сейчас. Я всегда сижу на передней веранде, потому что сюда не доносится запах реки — я-то его не замечаю, но знаю, что гости из Англии очень даже замечают, — и к тому же отсюда видна дорога, а это тоже приятно — вспоминаешь всех, кто по ней приезжал, гадаешь, кто-то еще пожалует, а если на веранде зажечь свет, то видна и клумба с каннами. Когда есть луна, лучше сидеть без лампы, но, когда я устрою прием в вашу честь, свет у нас будет везде, даже в саду фонари зажжем. Я бы и сейчас их для вас зажгла — показать, как это получается, но нас просят по возможности все экономить из-за войны с Китаем, а это, надо полагать, касается и электричества.

Так давайте я вам еще кое-что расскажу про мисс Крейн. Она была английская либералка старой школы, насколько я понимаю это определение, и как таковая не обладала широким кругом друзей. Я бы сказала даже больше: по-моему, друзей у нее вообще не было. Она любила Индию и всех индийцев, но никого из индийцев в отдельности. Британскую имперскую политику она ненавидела, а потому плохо относилась ко всем британцам, если не обнаруживала, что в жизни они придерживались одних с нею правил. Наверно, это можно выразить и так, что обычно дружбы ее были подсказаны не сердцем, а рассудком. Если чьи-нибудь действия шли вразрез с тем, как она представляла себе его взгляды, она в наказание снимала со стены его портрет. Это был никчемный жест, но очень красноречивый, безошибочно выдававший ее слабость. Как жест он уступал даже трогательно-бессмысленному обычаю поворачивать лицом к стене портрет сына, опозорившего семью. В том жесте было хотя бы что-то осязаемое — гнев, направленный на одного определенного человека. Но мужества ей было не занимать. Это можно сказать о многих людях ее типа, и я думаю, что в конце концов она именно оттого помешалась, что у нее хватило мужества и на то, чтобы увидеть правду (пусть даже и не остаться после этого жить), увидеть, что все ее добрые дела и благородные мысли существовали в вакууме. По моей теории она поняла совершенно отчетливо, но слишком поздно, что ни разу не замарала рук, ни разу не снизошла до черной работы во имя дела, в которое, казалось бы, так свято верила. И тогда становится ясно, почему, когда мистер Поулсон нашел ее, она сидела у дороги под дождем, держа за руку убитого учителя мистера Чоудхури.

Дафна — Дафна была не такая. Вы со мной не согласны? Вот вы прочли эти два письма. Да не трудитесь снимать копии. Заберите их с собой. Когда-нибудь, когда не будут больше нужны, вернете. Я их знаю почти наизусть. Жалею только, что тогда о них не знала. Жалеть-то жалею, но и то сказать, а если б знала, если б прочла их тогда, что я могла бы сделать? Ее вдохновенные ошибки только она сама и могла совершить. Да, вдохновенные. Она-то не боялась замарать руки. Очертя голову бросалась в любую опасность, чем страшнее ей было, тем тверже решала не отступать. В конце концов она нас всех перехитрила. Мы все за нее боялись. Мы уже ее боялись, вернее — того, что она выпустила на волю, как Пандора, когда убежала на чердак и сорвала крышку с ящика.

Может, я поэтому и сижу всегда здесь, на передней веранде? Вы знаете, ведь это те самые ступеньки. Да, знаете, конечно. Вы все время на них поглядываете, а потом на дорогу, словно ждете кого-то, кто бежал сюда в темноте от самого Бибигхара. В тот вечер я была с мистером Мерриком в холле, вон там возле двери в гостиную. Оттуда ступеньки не видны. Машину он поставил подальше, в тени. Я уж потом, когда вспоминала все это, подумала, может, он нарочно завел ее в тень, чтобы с улицы не увидели, что он здесь, в доме Макгрегора, когда европейская часть Майапура вся гудит от слухов о беспорядках в окрестностях города и о мисс Крейн, уже доставленной в больницу. Он, как только приехал, спросил: «Как вы тут, леди Чаттерджи, все в порядке?» Мне даже смешно стало, ведь за все время нашего знакомства он в первый раз обратился ко мне как к кому-нибудь из ваших, точно я леди Грин, или Браун, или Смит и живу одна на самой границе безопасной зоны. Я предложила ему выпить, он сказал, что у него мало времени, но выпил с явным удовольствием, и это меня немного удивило: вообще-то он почти не пил. Помню, я еще подумала: «Когда ты озабочен, встревожен, когда лицо у тебя живое, ты очень даже недурен собой». Я сказала: «Вы, наверно, к Дафне, а она в клубе», и он ответил: «Да, в больнице сказали, что она поехала прямо в клуб, но там ее нет». Я сказала: «В самом деле?» — и сразу встревожилась, но постаралась это скрыть и добавила: «Но я уверена, что с ней ничего не случилось».

И тогда он спросил уже без обиняков: «Она с Гари Кумаром?» Я сказала, что нет, едва ли. Я и не думала, что она с ним. Мне даже казалось, что «общение», от которого ее предостерег мистер Меррик, кончилось. Я и не знала, что он предостерегал ее. Я не знала, что мистер Меррик делал ей предложение. Все это она от меня утаила. Чего она не сумела утаить, так это чувств, которые внушал ей Кумар, и того, что она не видела его перед тем больше недели, а вернее, недели три. И когда мистер Меррик спросил: «Она с Кумаром?», я ответила не кривя душой: «Нет, едва ли». А потом засомневалась. Но больше ничего не сказала. Заговаривать о нем с мистером Мерриком как-то не тянуло. Он спросил: «Так где же она может быть в такое время?» Я ответила: «Да, наверно, у кого-нибудь из знакомых», пошла к телефону и обзвонила несколько мест, где она могла быть. Это заняло уйму времени. Телефонные линии в городе были забиты служебными разговорами. Мистер Меррик все выходил на веранду и возвращался, чуть я окончу очередной разговор. «Скоро вернется, — сказала я, — сядьте пока, выпейте еще рюмочку», и он опять, к моему удивлению, согласился. Он был в мундире. Вид у него был усталый до предела.

Я спросила: «Положение серьезное?», и он ответил: «Похоже на то». А потом вдруг выпалил: «Дьявольщина какая-то!» — и прикусил язык, только что не извинился за грубое выражение. «Некоторые из ваших знакомых арестованы». Я кивнула. Я знала, кто именно, но говорить о них не хотела. «А я здесь сижу и выпиваю с вами. Вас это не шокирует?» Я засмеялась и ответила, что нисколько не шокирует, если только он не собирается отправить меня в тюрьму в «черном вороне» как подозрительную личность. Он улыбнулся, но промолчал, а я подумала: «Кажется, попалась!» И тут он выговорил самое главное: «Я просил ее быть моей женой. Она вам сказала?» Я чуть не ахнула. Ответила, что нет, и тут только поняла, до чего опасная сложилась ситуация, и спросила: «Что слышно про мисс Крейн?» Я не хотела говорить с ним ни про Дафну, ни про Гари Кумара. Ни про то, где они могут быть. Мистер Меррик всегда недолюбливал юного Кумара, и, должна сознаться, я сама питала к нему смешанные чувства. Он казался мне слишком самолюбивым, заносчивым. А один раз у него были какие-то неприятности. Мистер Меррик вызывал его для допроса. Я в то время и не слышала о нем, но одна знакомая — Анна Клаус, из Женской больницы, — как-то позвонила мне и рассказала, что он арестован, видимо, без всяких оснований. Ну, вы меня знаете. Я тут же обратилась к судье Менену. Насколько я поняла из его слов, все это была буря в стакане воды. Он и арестован не был, а только вызван на допрос. Выяснилось, что его знает один мой давнишний приятель, Васси. Это мистер Шринивасан, он и сейчас здесь живет, надо будет вас познакомить. Короче говоря, я как-то пригласила этого Кумара в гости, мне было любопытно на него посмотреть, и таким образом он вошел в мою жизнь или, вернее, в жизнь Дафны. Вырос он в Англии. Его отец строил грандиозные планы насчет его будущего, но все эти планы пошли прахом, когда отец умер банкротом и бедного Гари отправили на родину в Майапур, только какая уж там родина! Когда отец увез его в Англию, ему было два года, а вернулся он восемнадцатилетним. По-английски говорил, как молодой англичанин. И вел себя так же. И думал так же. Говорят, он и фамилию свою тогда писал на английский лад, как отец — Кумер. Гарри Кумер. Но, видимо, его тетка положила этому конец. Она была его ближайшей родственницей и, вероятно, любила его на свой индийский лад, а значит — баловала, разрешала бездельничать, а значит — у него оставалось время размышлять о своей горькой доле. Мне как-то не понравилось, что Дафну сразу к нему потянуло, я не была уверена, что это взаимно. Она знала, что я что-то держу про себя. И он знал. Может, надо было высказаться. А я молчала. И теперь думаю — может, это по моей вине в том, что мистер Меррик назвал «общением» между Кумаром и Дафной, обозначилась скрытность. И в тот вечер, когда мистер Меррик был здесь и сказал, что просил Дафну быть его женой, и я поняла, какими опасностями это чревато, я вспомнила, что утром в тот день она была особенно весела — не по сравнению с тем, какой я ее вообще знала, а по сравнению с тем, какой была в последние дни — задумывалась, хмурилась, нигде не бывала, разве что в клубе, и, конечно, притворялась, что все у нее хорошо, и тут мне стало ясно, что она именно с Кумаром, и весела была оттого, что они сговорились снова встретиться. Мне это стало ясно, и мистеру Меррику, видимо, тоже. А уверившись, что она с Кумаром, я подумала, что знаю и то, где они сейчас находятся, и еще подумала (ошибочно), что если я знаю, так мистер Меррик тоже догадывается, и поедет туда, и застанет их вместе, а этого я не хотела. И вообще решила помалкивать, потому что то место, где они, по моим расчетам, могли быть, — это было то самое место, где мистер Меррик впервые увидел юного Кумара и отправил его на допрос, и, таким образом, круг замкнулся, и я почувствовала, что беды не миновать. Вот тогда я и перевела разговор с Дафны на бедную мисс Крейн, я знала, что ее доставили в больницу, и спросила: «Ну как она, ничего?», и он ответил, что, насколько ему известно, — ничего, и тут же посмотрел на часы и попросил разрешения позвонить на службу. Он еще не дошел до телефона, как раздался звонок. Звонил комиссар — мистер Меррик предупредил, где его можно найти. Мистер Меррик взял трубку, и я слышала, как он говорил Робину Уайту, что лично проверил все патрули, что в городе спокойно, потому что лавки на базаре закрыты и люди, видимо, сидят по домам, как будто объявлен комендантский час. А потом сказал: «Нет, я здесь потому, что пропала мисс Мэннерс». По его тону выходило, что это я сообщила в полицию, что она пропала без вести, и слова-то были нелепые, но, по существу, это была правда. Они еще немного поговорили, а потом он передал мне трубку, сказал, что Робин просит меня на два слова, а он прощается — дожидаться не будет. Робин спросил: «Лили, что это я слышу про Дафну?» Я сказала, что не знаю, я думала, она из больницы поехала прямо в клуб, а мистер Меррик говорит, ее там нет, так что теперь и я волнуюсь. И спросила: «А положение скверное, Робин?» А он ответил: «Да понимаете, Лили, мы еще не знаем. Хотите, приезжайте к нам ночевать?» Я рассмеялась и спросила: «Зачем? Разве тараканы уже полезли в щели?»