Солнце слепых

Вся суббота прошла в хлопотах. Василий промышлял по питьевой части, мать - по пищевой, а отец занялся бреднем, подлатал его, закрепил поплавки и грузила. Маша, чувствуя скорое расставание, вцепилась матери в подол и не отпускала ее. Их обеих отправили гулять на свежий воздух. Лидия, конечно, расстаралась вовсю: напекла десятилитровую кастрюлю беляшей, заготовила мясо для шашлыка, два раза ходила на рынок, притащила овощей и два арбуза.

- Ма! - прогудел Василий. - Ну, чо ты, ей-богу! Перла столько! Сказала бы, я-то на что?

- А я на что, сынок? - Лида утерла пот и залюбовалась красавцем сыном. Она ему была по плечо.

Ближе к вечеру Федор с сыном сходили к реке проверить, в порядке ли лодка, а заодно и оттащили арбузы, чтобы полегче было завтра с утра. Вода была теплая, вечер тихий, уже без комаров. Когда вернулись домой, Федор подумал: «Странное дело, толком не перебросились и словом, а как будто говорили много и о важном. Будто наговорились на всю оставшуюся жизнь. Странно как бывает». А еще он вспомнил свой круиз, в котором познакомился с безумной проректоршей, аврал и тот чудный вечер с тремя старушками на борту его дома. Что же я не взял у Кати ее адрес? А зачем? Да затем, что, уходя туда, надо захватить с собой все адреса, на всякий случай.

В воскресенье с утра, когда солнце только-только касалось воды, а по плечам пробегала прохлада, загрузили лодчонку провиантом, с грехом пополам разместились в утлой посудине сами и тихонько подались на заветный мысок, в заветную гавань, где под корягами делится местом с вечным покоем столетний сом.

Поначалу шутили и болтали, о чем придется, а потом засмотрелись на реку и примолкли. Борта лодки скользили над самой водой, и все старались не делать резких движений. Маша уснула на коленях матери, и все смотрели то на воду, то на них. Вася размеренно без устали греб часа полтора. В душах их были покой и радость с легкой примесью горечи расставания и тревоги.

А вот и заветное место, которое благословил для отдыха сам Господь.

На берегу была истинная благодать. У воды чистый мелкий песочек, а чуть дальше полянка с мягкой травой. Пахло земляникой. Вся живность, несмотря на воскресенье, тут же взялась помогать гостям. Сорока на всякий случай огородила от недругов полянку колючей проволокой траектории своего полета. Ворона проверила глубинными каркающими бомбами все темные подходы. Пчелы (видно, где-то была пасека), как стрелы, вжикали то тут, то там. Даже у бестолковых бабочек от усталости тряслись крылышки. А высоко в небе завис коршун и зорко следил за всем. Чтобы не дай бог к ним подкралась какая беда!

Прежде чем отдыхать, надо поработать, даже в воскресенье, и люди тоже занялись делом. Лида с Леной кашеварили. Федор с Васей заботливо утопили в воде напитки, огородили, чтобы не уплыли, арбузы. Затем натаскали веток, наломали и нарубили их, размотали бредешок и пошли браконьерствовать. Маша вырыла в песочке ямку и таскала в нее из реки воду. Уже Ильин день давно прошел, а вода была еще очень теплой. Больше всего Маше нравилось, что пока она несла новую воду, старая вся уходила в песок. От этого ее труды обретали непонятный смысл.

Обедали с царским размахом. Начали, понятно, со стопочки, а потом пошли уха, беляши, шашлык, огурцы с помидорами, лучок, арбузы, один да другой. Наелись от пуза. Маша, демонстрируя всем свой животик, сказала:

- Вот сегодня я сытая!

- А я пьяная! - засмеялась бабка.

О предстоящей разлуке не говорили, так как ее еще не было. Лида только выпила больше, чем обычно: не одну, а две стопочки. Что-то она стала часто прикладывать руку к груди - Федор обеспокоено посмотрел на жену. Лида кивнула ему - ничего, мол, не беспокойся, я в порядке! А перед тем, как сняться с этого памятного места, сказала, ни на кого не глядя:

- Я бы вас так кормила хоть каждый день!

И в зеленой воде плавали облака, гасли золотые искры тающего дня, а под корягами столетний сом щекотал усами вечный покой.

Потом два часа плыли против течения. И, казалось бы, ничего не пропало, все было выпито и съедено, но борта лодки поднялись над водой на два пальца. То ли к вечеру все становятся легче? А может, это легкие мысли уносятся вверх? Вот только ком образовывается в груди, подумал Федор. Как ветхая одежда улетевших мыслей.

Он взглянул на Машу и подмигнул ей. Маша показала деду язык.

Вернулись поздно, бабка долго еще колготилась по кухне, и когда она ложилась в постель, Федор увидел в ее глазах слезы. Зачем матери знать все, если она и так все чувствует?..

Глава 16

Страшная высота

Чтобы заслужить день отдыха, надо шесть дней трудиться. Чтобы заслужить вечный покой, надо протрудиться всю жизнь. И если смерть наступает раньше, чем закончилась жизнь, это незаслуженная смерть. О жизни своей никто никому не сообщает, разве что в редких письмах, а о смерти сразу же телеграммы летят. И прямо в цель, в десятку.

Когда погибли Василий и Елена, Федор не знал, что сказать и как утешить жену, да и самого себя. Он понимал, что Родине потребовались жизни детей, и Родина взяла эти жизни, не спросив у родителей: «Можно?» А когда она спрашивала их об этом? Слава, ведь она замешена на одной лишь крови. Мы всегда гордились тем, что идем всем смертям назло неуклонно вперед, к новым смертям. К храму Славы на крови?

Когда принесли эту весть, когда Лида зашлась отчаянным криком, когда Федор пил водку, а стакан ходуном ходил в его руке, когда внутри самого Федора все дрожало, как водка в стакане, чтобы не заплакать самому, он сказал:

- Гордись, мать! - а потом готов был вырвать свой язык!

- Чем гордиться, Федя? Нечем больше гордиться.

А когда гробы, один и другой, нырнули в землю, когда не осталось никаких надежд и никаких иллюзий, когда осталась только глина, из которой уже не слепить человека, Лида, подняв голову, как волчица, потерявшая своих детей, завыла:

- У-у, суки!

Вряд ли слышали ее жилистые и черные «духи» в Афгане. Вряд ли слышали ее рыхлые и белые тела в Кремле. Да и тут-то все заглушили неживые звуки оркестра, сухой треск выстрелов похоронной команды, крик вспугнутых птиц, бешеный стук сердца на страшной высоте смерти и в страшной глубине жизни.

И осталась над могилкой Васеньки ясноглазого верхушка лопасти вертолета «МИ-8», как часть крыла «птицы счастья завтрашнего дня», а над могилкой Елены и того не осталось... Устремилась лопасть в небо, с которого он упал, как Икар. Будут теперь по ней скользить солнечные лучи, станут стекать дождевые капли, может, когда прилетит и усядется та птица... Бурундук пробежит от одной могилки к другой, передаст привет от одного другому и сгинет в кладбищенской тени. Кто там лежит, что они хотели в той своей жизни, почем знать?

Лида не пришла в себя после похорон. Она осталась где-то там, в невозвратном прошлом. Как ни пытался Федор хоть чем-то помочь ей, чем поможешь материнскому сердцу, которое вдруг перестало быть материнским? Спрашивается, какой прок ему быть пустым? Но оно пусто! А пустота прибежище боли.

Когда в человека вселяется нескончаемая боль, время начинает идти невыносимо медленно для человека и невыносимо быстро для его близких. Боль пройдет, утешают близкие больного. Боль проходит через больного, и время его кончается.

Лида умерла, и остались Федор с Машенькой одни на всем белом свете, ставшем вдруг черным. Если отец умный, то его ум поделится между его детьми. Если отец глупый, то его глупость помножится на их число. А если детей нет, то его ум просто уничтожится его же глупостью.

Глава 17

Старое зеркало

Дрейк любил командировки в Ленинград. Плохо, что эта, скорей всего, была последняя его командировка сюда. Мадам не на шутку взялась за него. Мазепа выдаст, а эта свинья съест. В руководстве пароходства сейчас замечательный тандем, смешанно-смешная команда.

В прошлые приезды Федор, сделав дела, бродил по городу, избегая достопримечательных мест и магазинов. От сочетания камня, воды и воздуха, наполненного голосами, шумом листвы и транспорта, особенно в дни яркого, нежаркого солнца, он испытывал горькое наслаждение от каждой минуты. Если же он и заходил в магазины, то исключительно в рыбные или антикварные, либо в обычные комиссионки.