Солнце слепых

- Какой ты стал сильный! - удивилась она.

- Я еще и не это могу!

- Нет, давай это, - засмеялась девушка.

У Феди то ли закружилась голова, то ли он споткнулся, но они оба рухнули в воду и со смехом стали брызгать друг в друга водой.

- Ты что это весь дрожишь? - спросила Фелицата. - Замерз?

Она прижала его к себе, и Федор почувствовал, как ее прохладные губы прикоснулись к его горячим, пылающим, как ему казалось, губам, и всего его сотрясла дрожь.

Федя закрыл глаза и счастливо улыбнулся.

- Открой, - он почувствовал, как по шее ползет муха.

Федя открыл глаза. Девушка стояла над ним и веточкой вела ему по шее.

- А ведь я, Фелиция, каждый день думал о тебе, каждый вечер читал тебе стихи. Каждую ночь ты снилась мне. И часто, как сейчас.

- Каждую?

- Почти. Не проходило дня, чтобы я не залазил на крышу и оттуда не осматривал ваш двор, не приехала ли ты...

- Скажешь, и зимой залазил?

- Зимой - нет, - признался Федя.

- Врунишка.

- А ты как... как жила? - Федя хотел спросить, думала ли она о нем, вспоминала ли его.

- Так и жила. С мыслью... о тебе. Мне ведь больше не о ком было думать. А тебе?

Федя смутился. У него уже была одна девушка, но теперь он вдруг понял, что то, чем он гордился, на самом деле стыдно.

- Чего засмущался? Рассказывай, коль начал.

- Ты смотри, звезды!

Федор не заметил, как на них пала тихая синяя звездная ночь.

- Тебя дома, наверное, ждут? - одновременно спросили они друг друга и засмеялись.

Когда они поднимались от реки в гору, Федя держал горячую руку девушки в своей руке и вперемежку со стихами планировал их совместную будущую жизнь. Свадьбу он запланировал на 26 июля тридцать седьмого года, на следующий день после своего шестнадцатилетия.

- Мне будет двадцать восемь, - сказала Фелицата со странным смехом.

- Не тридцать же! - воскликнул Федор. - А ты все так же видишь, и справа, и слева? И все, что ты тогда говорила мне, не изменилось?

- А что должно было измениться? Все неизменно.

- Но ведь ты тогда сказала, что у меня впереди жизнь капитана Дрейка, а она уже позади.

- А ты уверен, что впереди то, что будет, а не то, что было? - спросила Фелицата.

- Ты хочешь сказать, будущее продолжает прошлое?

- Ты, Феденька, прекрасно сказал! Мне порой так сложно, так сложно понять, что я вижу, - сказала Фелицата. - Существует ли оно на самом деле или только в моем уме? А вдруг я вижу то, что предназначено видеть вовсе не мне, но тогда кому? А кто предлагает мне эту картину, может, кто-то из преисподней? Имею ли я право говорить о ней кому-то еще? Может, я совершаю страшный грех? А может, мне нельзя признаться в этом даже самой себе? Одно я знаю верно: если я вижу эту картину, я обязана ее понять. В этом и состоит мой долг перед Тем, Кто дал мне жизнь... Ну, а ты как, как родители?

- Ты же лучше меня знаешь... Они стали какие-то другие. Не знаю, как сказать, мягче, что ли?

- Все равно, ты совсем другой, - сказала Фелицата. - Ни на мать, ни на отца не похожий.

- Конечно, я другой, - согласился Федя. - Я же Федор.

- Дело не в этом. Вот у них внутри все то, что и снаружи, вокруг них. Ваш дом, дорога со щебнем, почта, река...

- Я тоже вижу все это...

- Боюсь, ты не поймешь меня сейчас. На самом деле у тебя все другое. У тебя там, вроде, и есть все это, но оно не главное, оно как бы фон, атмосфера, но не земля. Потом когда-нибудь вспомнишь... Вспомнишь, обязательно вспомнишь. У тебя внутри своя земля, своя деревня, река, у них свои, только тебе известные названия. Ты там такой, каким тебя не увидит больше никто.

- Ты же видишь?

- Я вижу. А больше никто.

На следующий день Федю с Фелицатой на реке застала гроза. По небосводу быстро поползли неровные темно-синие тучи. Непрерывно светились отдаленные грозовые разряды.

- Как в театре, - сказала Фелицата.

- Я ни разу не был в театре, - сказал Федя. - Там как?

- Узнаешь еще. Театр это иллюзия. Там вроде бы все, как и в жизни, но там нельзя жить, там можно лишь играть. Если там начнешь жить, игра куда-то исчезает. А кому он нужен без игры? Там все понарошку, декорации, бутафория, чувства. Все понарошку, а люди воспринимают серьезней, чем собственные трагедии. По большому счету это смешно... Вот и сейчас все кажется бутафорским, Феденька. Словно нам кто-то разыгрывает пьесу.

И в самом деле, все казалось бутафорским: и необыкновенно чистый воздух, и шум ветра, раскачивающего вербы, и раздираемое на клочки и подсвечиваемое из-за горизонта небо, и яркие краски, и грохот, похожий на передвижку мебели или перекатывание пустых бочек за сценой. Казалось, откуда-то из-за сцены, из следующего действия, приближается игрушечная война. Иллюзия длилась до тех пор, пока гроза не вошла в зенит: молния ослепила весь край, и громадная верба рухнула на землю. После этого больше часа непрерывно продолжались грозовые разряды. Как будто небо было увешено нитями электрического накаливания, и они вспыхивали в произвольном порядке то вместе, то врозь, то и дело забиваемые мощными вспышками электродуговой сварки.

Феде казалось, что в те краткие мгновения, когда неровная молния пульсировала и дрожала два-три раза кряду, она соединяла землю и небо в одно целое через него.

Еще добрую четверть часа мир заливал дрожащий ослепительный свет и дрожащий оглушительный грохот. И дрожащий организм был открыт небу, был залит счастьем и готов был к любому чуду.

Мальчик (почти юноша!) с девушкой, наэлектризованные грозой и охватившим их волнением, не могли говорить, а забившись под плохонький навес, во все глаза глядели на грозу и изредка друг на друга. Фелиция обнимала мальчика за плечи, и ему было удивительно хорошо.

- Сейчас должен ударить гром в последний раз, - сказала Фелицата.

- Откуда ты знаешь?

- А вот посмотри!

Действительно, гром прокатился в последний раз, страшно и грозно, из края в край - слева направо - Фелиция знала, что это может означать. А прямо над головой, из немыслимого зенита, лиловая молния распорола пополам настоящее на две половинки - прошедшее и грядущее, и врезалась в землю за рекой.

На следующий день Фелицате стало плохо. Воронов привез фельдшера из Семеновки. Тот стал колдовать возле девушки. Фелицата поинтересовалась, давно ли его мучает геморрой и камень в правой почке. Фельдшер со страхом поглядел на нее и тут же укатил в Семеновку. А на другой день Воронов увез Фелицату в Воронеж.

Федор поинтересовался у ее матери, где ему можно найти в Воронеже Фелицию, но та странно посмотрела на него и коротко спросила: «А зачем?» После этого вежливо, но непреклонно выпроводила кавалера вон и закрыла за ним двери в воротах на засов.

Осенью Федор оказался в Воронеже. Два дня безуспешно разыскивал Фелицату, но официально наводить справки почему-то не додумался. Может, и правильно поступил.

Прошло еще два года. Прошли и прошли, как не было. Не принесли того, что ожидалось, и унесли все то, что не ждалось.

Двадцать пятого июля Федору отметили шестнадцать лет. Он в тот день был грустен и выпил литра два браги. Всю ночь его рвало вместе с его душой, и было тошно от самого себя. Клавка, имевшая в отношении именинника серьезные намерения, была безжалостно изгнана из покоев летней кухни, в которой отмечалось торжество.

Наутро у Федора раскалывалась голова, и от отчаяния он расколол молотом громадный кусок антрацита, который валялся уже лет пять возле стены курятника. Черные блестящие осколки разлетелись во все стороны, и Феде немного полегчало, словно он расколол его в собственной душе.

Глава 15

Искры золотые в зеленой воде

В воскресенье даже Бог отдыхает от своих дел.

Такое воскресенье выпало у Дерейкиных на последнюю неделю августа. Василий с женой во вторник должен быть отбыть в часть в Таджикистан. Елену, как практикующего врача, обещали устроить в медсанчасть, правда, пока медсестрой. Машу решили опять оставить у деда с бабкой, а там видно будет. Федор накануне вернулся из очередного «круиза» и у него было несколько свободных дней. Он понимал, что сына направляют вовсе ни в какой Таджикистан, направляют его, скорее всего, в Афганистан, похоже, завязли мы там крепко, ну да Лиде лучше про то и не знать совсем.