Ван Вэй Тикет (СИ)

-- Позавчера, -- я загнул два пальца под тихий шёпот.

И всё же получается, что я напрасно ждал у моста Машуню. Если первая четверть закончилась. Я повстречал свою новую знакомую в её последний день. Она не могла прийти.

Но почему она мне не сказала, что не придёт?

"Разве?" -- проснулся озорной чёртик.

Пришлось с ним согласиться. Мне сказали прямым текстом. Только в тот момент я ничегошеньки не понимал. А она, наверное, так надеялась, что мне всё понятно. До единого слова.

Килька закончил пробежку, так ничего с пола не подхватив. После остановился рядом, катая кубик по ладони. Находка оставляла чёрные следы, которые быстро расплывались от килькиного пота.

-- Глянь, чернота, -- обратил я внимание.

-- Вижу, -- кивнул взъерошенный напарник. -- Копоть какая-то. Или сажа.

Он послюнявил указательный палец и принялся тереть одну из граней что есть сил. Внезапно из черноты проявился оскаленный белый череп.

Килька мигом замер, разглядывая страшную картинку. Видно было, что кубик стал нравиться ему намного меньше. Тем не менее, отдавать его очкарик явно не собирался.

А мне донельзя хотелось отыскать нечто подобное -- непонятное и таинственное. Но в этой палате после килькиной пробежки ловить было нечего.

-- Меняем дислокацию, -- отдал я строгий приказ. -- Последняя палата осталась.

Килька не возражал, но вперёд не лез. Дождался, пока я выберусь в коридор, и пристроился следом. Я слышал, как он шумно дышал мне в спину.

Последняя палата встретила нас абсолютной пустотой, если не считать ком сухой травы, приткнувшийся где-то в углу. И снова в груди поднималась тоска. "Там, где никто не живёт", -- сказала Машуня. И вот я здесь. Тут нет жизни, это бесспорно. Но нет тут и никаких подсказок. Килька, конечно, кубик непонятный заимел, но что с этим кубиком делать, кто бы разъяснил потолковей.

-- Димон, -- прошептал Килька, на глазах белея. -- Идёт сюда кто-то.

Говоря о могильной тишине, я приврал немного. Шорохи и поскрипывания прописались здесь на постоянку. Но сейчас мы определённо слышали шаги. Негромкие. Вкрадчивые. Где-то на уровне дальней от нас палаты. Но хуже всего оказалось то, что шаги определённо приближались. Высунь я голову в коридор, глаза узрели бы непрошенного гостя. Но ужас, напротив, толкал меня как можно дальше от дверного проёма, уводящего в коридор. А Килька тот вообще от страха в каменный столб превратился.

-- Ну-ка, не дрейфь, -- пихнул его я.

Килька бессильно отвалил челюсть, но не издал ни звука, только ткнул пальцем куда-то по диагонали. Я понял его без слов. Выход из корпуса только через коридор. А в коридоре сейчас невесть кто невесть зачем. Но для мальчишек выходом служит не только дверь, а любая щель и любое отверстие.

-- В окно вылезем, -- прошептал я, с шевелящимися волосами прислушиваясь к приближающимся шагам. -- Только ступай тихо. На носочках.

Полностью бесшумно идти не получалось. Половицы поскрипывали. Но в общей череде таинственных звуков, которые извергал корпус, два лишних аккорда симфонию не испортили. Шаг, другой, и мы у окна.

К подоконнику ржавой иголкой пришпилили бумажный лист. Я впивался взглядом в пол, поэтому раньше его не замечал. "Ещё одно письмо? -- мелькнула суматошная мыслишка и сразу была вытолкнута продолжением. -- А что, если это другой обрывок письма? Того, что я не дочитал!"

-- Можно, я первый? -- заскулил Килька, и я даже не успел взглянуть на лист. Просто отодрал его, а потом пропустил Кильку вперёд. И стоял, сжавшись, представляя, как неведомая тварь вцепляется мне в спину. Но не мог повернуться, чтобы отважно глядеть в проём, ожидая появления того, чьи шаги приближались к нашему укрытию. Просто смотрел, как Килька, пыхтя, переваливается через подоконник и мешком валится в траву. А после одним прыжком я вылетел из корпуса, пружинисто приземлившись.

Не сговариваясь, мы сдвинулись к углу и юркнули за него, замерев на самой середине стены. Теперь неведомая тварь если и выглянет в окно, то нас не заметит. А если появится из-за угла, успеем дать дёру.

Я прислушался. Тишина. Ветер шумит. Листья шуршат. Травы колышутся. А из корпуса ни звука. И коварных шагов не слыхать. Не дрожи Килька, как лист осиновый, я бы вообще подумал, что шаги мне там, в корпусе, причудились.

-- Рванём к столовке, а? -- шёпотом упрашивал Килька.

-- Погодь чуть, -- замоталась моя голова. -- Так увидят нас, бегущих. Выждать надо. Не случится ничего, двинем потихоньку. Мол, гуляем по округе, а корпус этот просто по пути подвернулся. На-ка вот, глянь, чего с подоконника уцепил.

Я развернул смятую от волнения находку.

"Работа на конкурс ГОСТИ НАШЕГО ЛАГЕРЯ", -- надпись печатными буквами занимала верхний край листа.

На правой половине листа квадрат, увенчанный приплюснутым треугольником, являл нам просторный дом с невысокой крышей. В доме стоял стол. Вокруг него сидели дети. Все парни -- в рубашках и брюках. Нарисовано по-детски. Всё в плоскости. Головы -- шары. Волосы -- солома. Глаза -- точки. Носы -- закорючка угловатая. Не улыбается никто. У всех рты палочкой. Или дугой опущенной, как у смайла расстроенного.

Левую половину занимала лохматая гора, подбирающаяся к крыльцу. Чудище походило на злобного медведя или гориллу. Но почему-то его схожесть с горой никак меня не покидала. До первой ступеньки оставалось немного -- шага три. У горы были мощная пара мохнатых ног. И две руки, поросшие густой чёрной шерстью. А ещё огромные круглые глаза, закрашенные ярким золотисто-жёлтым цветом.

Все дети смотрели в сторону двери, от которой ниспадало крыльцо.

-- Я знаю, кого тут нарисовали, -- Килька осторожно, мягким касанием ткнул кончиком пальца в мою бумаженцию.

Туда, где неведомый живописец изобразил лохматого великана.

В тот же миг на нас упала длинная тень, а плечо моё придавила тяжеленная ручища.

Ноги стали ватными, коленки подогнулись, и если бы не надо было держать фасон перед Килькой, который тоже побледнел, что сугроб январский, я бы сел от ужаса. А так ничего, устоял, даже взгляд скосил, ожидая увидеть то ли пасть, готовую захавать меня по самые кроссачи, то ли угрюмое лесное существо, о котором упомянул Килька.

Но надо мной навис не лохматый житель дремучей чащобы, а вполне себе привычный Сан Саныч.

-- Кто разрешил здесь шариться? -- спросил он, пытливо посверливая меня взором.

На Кильку даже не взглянул, будто разом определил, что маршрут сюда -- моя задумка.

-- Ефим Павлович, -- честно сказал я. -- В первый же вечер у него спрашиваю, мол, запрещено ведь сюда лазать. А он такой, чего же запрещено? Сломаешь шею в развалинах, нам же забот меньше.

Ужас отхлынул помаленьку, и я стою довольный весь такой: уел вожатого.

-- Так ведь не сломал шею-то, -- на полном серьёзе обратил внимание Сан Саныч. -- Остались с тобой заботы.

Он ловко повернул меня к себе и обыскал карманы столь быстро, что я даже не успел опомниться и воспротивиться. Мелочь и всяческие вещички Сан Саныч сбросил мне под ноги, а вот чужой рисуночек цепанул.

Расправил его. Полюбовался. Хмыкнул. А потом достал зажигалку и спалил.

-- Зачем же? -- прошептал я, глядя, как оранжевый язык огня танцует по творчеству неведомого живописца.

-- Меньше знаешь, крепче спишь, -- пояснил вожатый.

И противный чёртик снова запрыгал во мне, подталкивая к неприкрытому нахальству.

-- Так я же знаю теперь, -- въедливо процедил я, -- а спать буду крепко.

-- Можешь не проснуться, -- хмуро поставил точку Сан Саныч.

А после широченными шагами утопал обратно, в места обитаемые.

Мы остались стоять близ заброшенного корпуса.

-- Ну, чё, -- проворчал я. -- Как тебе наш робот? Похож на инопланетянина? Может, надо было его по ноге садануть? Звон металла его бы и выдал.

Колька не расположен был шутить и мой юмор не понял.