Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

На днях на базе Пригородного райкома комсомола должен начаться выездной семинар по проведению учебы областного молодежного актива. Мероприятие это значилось среди наиважнейших, на которых присутствуют первые лица обкома, возможно - представители ЦК ВЛКСМ. В случае удачи Вадиму Непомнящему было обещано заветное делегатство. Потому организацию семинара Вадим взял под личный контроль и, отложив в сторону всё остальное, скрупулезно перепроверял последние детали. Оставалось согласовать план в райкоме КПСС. За этим Вадим отправился на второй, "партийный" этаж к секретарю по идеологии Таисии Павловне Долговой. Шел, невольно робея, поскольку желчную и суховатую Таисию Павловну заглазно величали серым кардиналом района.

Вадим деликатно просунул нос в кабинет - в расчете, что будет замечен. - А, комсомол... Что мнешься, как второгодник перед педсоветом? - в обычной, резкой, обманчиво-добродушной манере отреагировала Таисия Павловна. - Комсомол должен не просачиваться, а - врываться. Вы же носители свежих идей. Вам знамя наше по жизни нести.

Она сделала приглашающий жест. Уже по этой фразе, а главное, по победительности тона, более уместного на трибуне, Вадим безошибочно определил, что Долгова в кабинете не одна. И произносится все это не столько для него, сколько для скрытого за дверью собеседника.

В самом деле, напротив Таисии Павловны, отодвинутый от нее огромным столом для заседаний, на кончике стула примостился плешивый, затертый мужичонка, в котором Вадим не без труда узнал главного инженера Областной конторы по охране и реставрации памятников.

Главный инженер сидел, сгорбившись так, что едва возвышался над полированным столом, и все-таки норовил сползти еще ниже.

- Ты мне голову-то не отводи! - Долгова с аппетитом продолжила учинять очередной начальственный разнос. - Развел у себя в конторе дармоедов... Да если б мы в райкоме так работали, нас бы давно разогнали! Главный инженер с невольной надеждой приподнял голову. Но тут же поспешно пригнулся.

- И не надо сомнительными поэтами прикрываться. Усадьбу Анненского они, видите ли, надумали реставрировать... У меня у самой дача какой год не достроена. А вот кто за святым следить будет?! Это я тебе про памятники Владимиру Ильичу Ленину! В области этих Лениных под двести штук. Только в нашем районе полтора десятка. И что вы с ними, с Лениными, сделали? Глазенки им краской позамазали, ротики позалепили, носики позатерли. Ленины на Лениных не похожи. И не узнаешь, кто перед тобой: то ли основатель первого в мире социалистического государства, то ли Фантомас...

Здесь Таисия Павловна была права. Памятники вождю революции возвышались в каждом районном и поселковом центре. Ухаживали за ними с тем же тщанием, с каким идолопоклонники присматривали за тотемами. Уход выражался прежде всего в регулярной чистке от грязи и помета, - несознательные голуби и вороны использовали крутую лысину и плечи вождя как взлетно-посадочную площадку. Кроме того, перед каждым праздником памятник полагалось обновлять, то есть заново красить. Так что на некоторых бюстах и впрямь накапливалось до двадцати-тридцати слоев краски, изменявших облик вождей до неузнаваемости. Причем коллер отпускался все время разный, и Ленины соответственно то и дело меняли окрас. Можно было запросто найти и красных, и бордовых, и даже фиолетовых вождей. Под глазами у многих Ильичей от бесчисленных потеков образовались синюшные опойные бугры.

Впрочем советский человек кого-кого, а Ильичей узнавал сразу и безошибочно, даже не вглядываясь, по особому, занимаемому в иерархии памятников месту - они устанавливались на центральных площадях, повернутые указующим перстом к зданиям местных советско-партийных органов.

Причем тыкать пальцем в обкомы и райкомы дозволялось только и исключительно основоположнику государства. Ни от кого другого подобной фамильярности советская власть не терпела. Скажем, некоторые заслуги перед человечеством имел также Александр Сергеевич Пушкин. Конечно, не такие как у Ленина. Но все-таки кое-что поднакопилось. Потому по количеству памятников Сергеичи шли следом за Ильичами. Однако признание признанием, но и забываться не следует. Надо же осознавать свое место!

В Твери, например, в зеленом скверике на высоком постаменте, обратившись лицом к Волге и склонив курчавую голову, многие годы простоял Александр Сергеевич Пушкин. Мамы катали мимо коляски, на скамейках тихо читали пенсионеры. Текла Волга, менялись поколения. А он, не обращая внимания на людскую суету, задумчиво устремил окаменелый свой взор на водную гладь. Ну, задумался и задумался. Мало ли о чем имеет право призадуматься узаконенный патриарх российской словесности. Но затем на противоположной стороне улицы возвели десятиэтажное здание обкома КПСС, отгородившее поэта от реки. И по городу пошли нехорошие разговоры. К памятнику зачастили странные люди с клочковатыми бородами, начали группками собираться возле него студенты. А однажды после заселения в новый дом секретарь обкома партии Непомнящий выглянул в окно и наткнулся на осуждающий взгляд угрюмо набычившегося Пушкина. Секретарю сделалось отчего-то зябко.

За ночь нелояльный поэт был демонтирован и вывезен в неизвестном направлении. Скульптору повезло больше - успел умереть. А на готовом постаменте водрузили стелу - в знак дружбы с городом-побратимом Капошваром...

- В общем гляди мне, еще раз приеду в район и не узнаю Ленина, всю вашу шоблу отправлю красить текстильную фабрику. Ступай пока ! - с некоторым разочарованием от безропотности распекаемого закончила Долгова.

Главный инженер торопливо поднялся, подхватил потертый портфель и облегченно прошмыгнул мимо сидящего у двери Вадима, обдав того запахом острого пота.

- Дармоеды! - в спину произнесла Долгова и подобрела лицом, как бы отгородив этим словом и себя, и комсомольского вожака. Уже не суровая хранительница устоев, карающая нерадивых, сидела за столом - на Вадима смотрела строгая мать-наставница, способная пожурить, но и подпереть плечом.

- Принес для согласования документы по семинару, - Вадим положил перед Долговой утвержденный на бюро план. - Присядь! - властно хмурясь, приказала Долгова. - Как работается?

- Нормально.

- А должно быть не "нормально", а в удовольствие! - Нотут же Долгова смягчилась: - Хотя в целом райком партии тобой доволен. Мне на днях отец твой звонил. Просил поддержать твою кандидатуру в качестве делегата от района на съезд ВЛКСМ. Пообещала. Правда, имеются и сомневающиеся - в райком поступают отдельные сигналы. - Таисия Павловна приподняла всезнающую бровь.- Что это за мутная история с деньгами? - Поклеп и происки завистников! - с ходу отмел Вадим. Долгова прищурилась: - Очень надеюсь. Если так, думаю, сумею тебя отстоять.

- Спасибо.

- Спасибой не прокормишься. Делом доказывай, - Таисия Павловна подтянула к себе план семинара, вписала от руки несколько строк. - Москва планирует организовать всесоюзную выставку молодых художников "Молодость страны", посвященную ХХ съезду ВЛКСМ. Нам поручено отобрать лучшие областные произведения. С Союзом художников я договорилась - конкурс будет проведен прямо на турбазе, во время семинара. Вот для тебя дополнительный шанс: организуешь всё на высоком уровне - заткнешь рот недругам, и, считай, место на съезде твое. Так что - расстарайся. Да, на встречу почетных гостей посади двух инструкторов: Маргелова, нахальный такой, и непременно еврейчика своего.

- Эрлихмана?

- Вот-вот. Тут у тебя очень выигрышный момент.

Вадим самодовольно прищурился. Вообще-то он был убежден, что всякий нормальный человек в душе чуть-чуть антисемит. И интеллигентный человек отличается от других прежде всего умением это чувство скрывать. Сам Непомнящий научился скрывать преискуснейше. Проявления антисемитизма в райкоме он искоренил даже в мелочах. Более того, инструктор орготдела Григорий Эрлихман выступал своего рода полигоном, на котором шлифовался интернационализм райкомовских работников. В комсомоле, например, исстари утвердилось панибратски уважительное обращение друг к другу по отчеству - "Дмитрич", "Анатольич". Это было и удобно, и прозорливо. Если какой-нибудь Анатольич приподнимался над другими по служебной лестнице, наутро он совершенно естественно превращался в Сергея Анатольевича. Так вот, к Григорию Эрлихману, единственному, даже в официальной обстановке, обращались по имени. Душевно тонкие сослуживцы старательно избегали отчества - "Лейбович", - дабы тем самым не обидеть товарища.