Семья Марковиц

Роза не шьет с тех пор, как ей стукнуло семьдесят пять, а и когда шила, о ее портняжном искусстве ходили легенды. Декольте на ее платьях был кривые-косые, рукава на блузках разной длины. Для одного из внуков она соорудила брюки без ширинки, а платья для внучкиных кукол приметывала прямо к куклам, так что их нельзя было снять.

— Это моя любимая у вас комната, — говорит Роза. И опускается на кровать.

— Мы называем ее Святилище, — Сара машет рукой на оставленное Мириам добро. Тут и мягкие зверушки, составленные рядком на верху книжной полки. И коллекция минералов, и ржавеющий пюпитр, с которого свисает брелок в виде малиновой кроличьей лапки. Тут и куклы жительницы самых разных стран. Но все китайского производства. И сувенирная коллекция — память об Оксфорде, где семья провела лето, — английские и шотландские гвардейцы, одни безголовые, у других головы повисли. У них у всех хилые шеи.

— Мы собирались отделать комнату заново, когда она уехала в колледж.

— Но потом она поступила в медицинский институт, — говорит Эд.

— А потом обручилась, — добавляет Сара.

— Самое время.

— Самое время, — соглашается Сара.

Роза качает головой.

— Да уж, Эд, чувствительностью ты никогда не отличался. — И расправляет тюлевую юбку на кукле-новобрачной производства Мадам Александер [88].

Роза пробудет у них десять дней. Она прилетела из Вениса после того, как умерла ее любимая подруга Эйлин Микер. Страшное потрясение. Эйлин обещала прийти к ней в воскресенье к одиннадцати на второй завтрак. Но вот уже и одиннадцать, а Эйлин все нет. Роза поднялась в 7 б. Стояла на площадке, колотила в дверь. Надрывалась — «Микер!»: Эйлин была глуховата, но не хотела этого признавать — такая упрямая, — «Микер!» Ни звука. Вызывать управляющего пришлось Розе. А потом Роза смотрела, как племянник Эйлин распродавал ее имущество. И не прошло и недели, а в квартиру Эйлин вселили Джульетт Фрейзир с компаньонкой, и теперь Роза — куда денешься — смотрит, как ее, бедняжку, то выкатывают вниз, то вкатывают наверх. А Фрейзир и невдомек, куда и зачем ее везут. Роза счастлива, очень-очень счастлива, что она в Фогги Боттом [89] у Эда и Сары. Когда они ее встретили в аэропорту, она расплакалась.

— Я исстрадалась, — сказала она им. — Я так болела.

— Мы поведем тебя к доктору Мальцману, — говорит Сара.

— Нет, нет, это желудочное.

Эд многозначительно поглядел на Сару.

— А все таблетки. Ты же знаешь, они плохо действуют на пищеварение. Тебе надо уменьшать дозу.

— Я и уменьшаю, — сказала им Роза, — принимаю только, когда боль не перенести. Боль — вот, что я не могу терпеть, а от нее помогают только таблетки.

— Сколько можно, мы уже раз сто это обсуждали, — оборвал ее Эд.

— Жить там я, конечно же, не смогу, — заявляет Роза за ужином. — После того, что случилось, — нет и нет.

— Через день-другой ты отойдешь, — говорит Эд.

Роза вперяется в него. Откладывает вилку. У сына, кажется ей порой, нет сердца.

Сара переводит разговор.

— Мне хочется посмотреть один фильм, «В ожидании луны» [90]. Его покажут на нашем писательском семинаре. Вот я и подумала: почему бы нам не сходить на него в воскресенье всем вместе.

— Конечно. Вот и отлично. Мам, ты пойдешь? — спрашивает Эд.

— Пойду, если смогу, — говорит Роза.

Эд кидает взгляд на Сару. Сара предупреждающе хмурится.

— Как они с ней обошлись — это же просто ужас, — говорит Роза. — Следа не оставили от ее квартиры. Я наблюдала за ними. Они сновали — в квартиру, из квартиры: выносили ее вещи. Дорогие ей вещи. Сколько лет она пылинки с них сдувала. И чем все кончилось? Она там не прижилась. И они мигом вкатили в ее квартиру Джульетт Фрейзир. Перед отъездом я им так и сказала, подыскивайте жильца на квартиру 3 С.

— Что-о? — вскидывается Эд.

— Я их предупредила. Я сказала: присматривайте себе нового жильца, чтобы со мной обошлись, как с Эйлин, — этому не бывать. Только не забудьте сообщить вашей будущей жиличке, как обстоит дело с термостатом в духовке и приемом телевизионных программ. Подготовьте ее: пусть знает, что ей придется раскошелиться на наружную антенну. Я сказала: мой сын перевез меня сюда, когда работал в галерее, но теперь он уехал в Англию, давно живет в Оксфорде. Остепенился, женился. Младший мой сын живет в Вашингтоне. Внуки мои на Востоке. Чего ради мне оставаться в Венисе, дрерд афн дах [91], на Западном побережье? Не там я хочу окончить свой девятый десяток, не там, где мою ближайшую подругу бросили умирать в одиночестве перед телевизором.

— Мам, — просит Эд, — не плачь. Уже поздно, ты измотана. После такого долгого перелета необходимо отдохнуть.

Роза вкладывает руку в руку сына.

— Зиму я проведу с вами, летом навещу Генри. Обожаю Оксфорд весной. Там нет такой влажности, как в Вашингтоне. И такой непереносимой жары, как здесь, нет.

— О чем ты говоришь? — У Эда аж дух занимается. — В Венисе у тебя налаженная жизнь. Там вся твоя мебель, квартира обставлена, как ты хотела. У тебя в центре друзья.

— Интересно, как бы тебе понравилось проводить все время с больными стариками? — спрашивает Роза. Голос ее звучит сурово, а глаза смотрят жалобно.

— Нет, нет, не надо сейчас об этом, — говорит Эд. — Не будем это обсуждать.

— Я хочу позвонить Генри, — обращается Роза к Саре.

— Он спит. Там сейчас глубокая ночь.

— Я позвоню ему позже, когда в Англии уже будет утро. В эту ночь я не засну. Я позвоню ему снизу.

— Почему бы не позвонить ему в уик-энд? — предлагает Сара. — Тогда мы сможем поговорить подольше, ты будешь себя лучше чувствовать. Ты не доешь обед?

Роза встает из-за стола.

— Нет, золотко, спасибо. Очень вкусно.

— Хочешь кофе? Без кофеина?

— Нет, спасибо. Может, я спущусь выпить кофе попозже. Я всю ночь не спала.

К Эду сон тоже не идет. Когда мать у них, ему всегда не спится, вот и сейчас он лежит без сна: у него из головы не выходит ее план — переехать из Вениса на Восток.

— Сара, — шепчет он.

Она вздыхает, переворачивается на другой бок.

— Сара, она собирается переехать к нам.

Сара не отвечает.

— Она же не переедет к нам, а? Сара?

— Нет, — когда он уже не ждет ответа, говорит Сара. — Спи.

Он лежит, вглядываясь в темную комнату. Не сводит глаз со смутной щели света между краем шторы и подоконником. Завтра ему читать лекцию, а у него мысли только о матери, он чует: теперь она останется у них, в их доме, будет жить с ними. Он знает, как она томится, тоскует. Ему хотелось бы как-то разделить ее одиночество. Опекать ее. Но мысль, что груз забот о ней навалится на него, вгоняет его в панику. И причиной не ее возраст. Просто в ее присутствии у него разыгрываются нервы. А когда она задерживается у них, он — неровен час — того и гляди, рехнется. Слишком большая у нее над ним власть. Сейчас он слышит, как она, стараясь ступать как можно тише, плетется в ванную. Сейчас 3.12 утра. Она принимает горячий душ. Он слышит — как льется и льется вода. Как она встряхивает аптечные пузырьки. Глотает таблетки. Она наверняка уже приняла их после ужина, потому что он ее огорчил. Но это не совсем так. Она приняла бы их в любом случае. Тем не менее его все равно гложет вина. Он представляет, как она спускается в кухню, пытается позвонить Генри. Есть ли у нее его рабочий телефон? Эд толкает Сару в плечо.

— Не могу заснуть.

— Спи, — голос у нее далекий, точно эхо.

— Сара!

Она отвечает не сразу, говорит быстро, четко:

— Не дури. Она и не думает переехать к нам: просто хочет почувствовать, что она нужна. Завтра она с тобой поскандалит и скажет, что она к нам ни ногой. Так что уймись, спи давай, — и отворачивается к стене, стянув на себя чуть не все одеяло, а Эд — такой одинокий под белой простыней — прислушивается к тихому скрипу ступенек.