Осенний лист или зачем бомжу деньги

- Соболезную.

- Это давно было… Мы с ней в бараке жили. Так, как мы, многие тогда жили. В основном в деревянных бараках. Печки топили, туалет во дворе. Но там и большие кирпичные дома были. Так что врезка в коллектор, понятное дело должна была быть. А еще в поселке психбольница стояла, большая, трехэтажная. Тоже кирпичная. Наш поселок еще психами называли.

- Называли. А потом все бараки снесли, безработных искровцев переселили в отдаленный микрорайон на северо-востоке. Теперь там и живут, дым и копоть глотают. А психов разогнали кого куда. Кого-то родственники забрали, а некоторых, от кого родственники отказались, по другим психушкам распределили. Кое-кто сбежал, теперь бомжует.

Двое наших, сестры Звягинцевы…

- Женщины?

- Мужчины, но считают себя женщинами. Вообще-то они существа практически бесполые. Нет, никого гомосексуализма, просто вообразили себе, что они женщины так и живут. Вот и все. Обособленно живут, тихо, мирно, как две монашки, бомжей мужского пола стесняются, сторонятся их и никого к себе не подпускают. Однажды как-то озабоченный один пытался к ним подлезть, но Андрюха Звягинцев, он старший из сестер, таких ему… навалял. По-бабьи навалял, но тому мало не показалось. Харю всю ему расцарапал и яйца чуть не оторвал.

Эти Звягинцевы, Андрей и Иван, заводские старожилы, они сюда на

'Искру' первыми пришли. Первооткрыватели, так сказать… Ну, ладно, пошли, а то Окрошка наверное уже заждался.

Окрошка стоял на лестничной площадке и, не зная чем себя занять, раскручивал на пальце тяжелую связку ключей.

…Человек, сидящий напротив Пархома в просторном кресле, в котором могло бы разместиться двое таких, как он, был поразительно похож на бывшего, скандально известного, генерального прокурора. То же круглое хитроватое лицо и та же проплешина, тщательно прикрытая остатками редеющего чуба.

- Важняку Оболенцеву дано другое задание. Следственную группу, которая выедет сюда после праздников, возглавит наш человек. Точнее, мой. Он у меня под колпаком, а, следовательно, следствие, простите за тавтологию, уважаемый Максим Игоревич, будет идти в нужном для нас направлении.

Голос у человека похожего на отставного генерального прокурора был такой же вкрадчивый, с легкой картавинкой, как и у оригинала. Ну, прямо почти стопроцентное сходство. Больше того, собеседник Пархома был так же прокурором, правда, не генеральным, а всего лишь, прокурором города, но зато не бывшим, а действующим. Поговаривали, что именно благодаря своей похожести на генерального он и занял в свое время этот пост. Прокурора города звали Никитой Ивановичем

Малюткиным. Пархом прозвал его Малютой, косвенно намекая на известную фамилию. Никита Иванович не обижался на это прозвище, а втайне даже гордился им.

- Это замечательно, - кивнул Пархом, смакуя дорогой французский коньяк. - Но все это лабуда. Следователь, пусть даже по особо важным делам, всего лишь пешка. Его легко заменить другим, сделать рокировку, так сказать.

Услышав шахматную терминологию из уст Пархома, Малюткин, заядлый шахматист, удивился и с трудом заставил себя не улыбнуться. Он был убежден, что кроме буры, храпа и секи, этот денежный мешок ни во что играть не умеет и даже вряд ли знает, что существует такое искусство

- шахматы.

- Что наверху, Малюта? - продолжал Пархом. - И давай-ка без вариантов. Как есть.

- Все в порядке, дорогой Максим Игоревич, - успокоил Пархома

Никита Иванович, - все в полном порядке. И под моим личным контролем. Зам генерального заболел и будет болеть столько, сколько надо. Пока ему не дадут отмашку.

- И во сколько мне обойдется оплата его больничного листа?

- Сущая мелочь. Четыреста тысяч долларов. Плюс расходы.

- Что так мало? - с издевкой спросил Пархом, справедливо заподозрив, что размер московской взятки составляет наверняка не больше половины озвученной прокурором суммы. Малюткин не заметил издевательской интонации.

- Если бы мы обошлись только взяткой, сумма была бы в два с половиной раза больше. Но мы подстраховались, - похвастался он. -

Заместитель генерального прокурора очень привязан к своей семье. В дочери души не чает. А она такая юная! И такая доверчивая…

Четырнадцать лет…

- А чего? - похабно ухмыльнулся Пархом. - Само то! Еще не телка, но телочка…Надеюсь, вы ее не того…?

- Ну что вы, Максим Игоревич! - Малюткин наигранно возмутился, всплеснув в воздухе пухлыми ладошками. - Как можно?

- Все можно, но не в этой ситуации. Он ведь, больной твой и взъерепениться может, - изрек Пархом умную мысль. - И тогда все насмарку.

- Вы просто читаете мои мысли! Естественно, ничего с этим ангелочком плохого не произошло. И не произойдет. Она просто погостит какое-то время на подмосковной даче у одного моего хорошего знакомого. А потом вернется к папочке.

- Ага, - согласно кивнул Пархом. -…Вот это 'плюс расходы', это чего? Это сколько?

- Да немного. Тысяч семьдесят-восемьдесят. Максимум сто…

Долларов конечно. Разъезды. В Москву, и там… Гостиница, то, се. В столице ведь все очень дорого. Хозяину подмосковной дачи заплатить надо. Моим ребятам…

Пархом по-бычьи наклонил голову вперед и хотел что-то сказать

Малюте, но на его столе загудел внутренний телефон. Звонили снизу, с охраны.

- Да? - рявкнул Пархом, нажав кнопку громкой связи.

- Там этот прышол…, мэнт. Мараков, - раздался в динамике грубый голос с сильным кавказским акцентом. - Гаварыт, ему срочна нада.

Важный сообшэние, говорыт.

- Проведи ко мне. - Прохор отключился и посмотрел на Никиту

Ивановича. - Вот и начальник нашей доблестной милиции пожаловал. Все в сборе. Только мэра нет.

- Мэр на презентации дома престарелых, - напомнил Малюта.

- Знаю. Сам деньги давал, чтобы строительство в срок завершить.

Разворовали государственное бабло, суки. Хорошо, что в городе такие люди, как я живут. Палочки-выручалочки.

Просто так ты деньги никогда не даешь, подумал Никита Иванович. За свои деньги мэр слепнет и глохнет, когда это нужно. И немеет. А иногда наоборот - красноречие так и прет.

А вслух он сказал:

- Не знаю, что бы мы без вас делали, Максим Игоревич?!

- Жили бы на государственную зарплату, - хохотнул Пархом. - Как все честные люди. Сколько у тебя сейчас? Тысяч двадцать…рублей?

Больше?

Никита Иванович не успел ответить, в дверь постучались.

Мараков был тучным и высоким, как башня. Голова его едва не касалась высокой дубовой притолоки. Положенную по статусу серую каракулевую папаху начальник местной милиции внизу не оставил, держал ее на сгибе локтя как кадет-суворовец фуражку. Войдя, Мараков коротко кивнул Никите Ивановичу (виделись уже!) и направился к

Пархому чуть ли не строевым шагом. Бокал Пархома с остатками коньяка, стоящий вплотную с бутылкой, затренькал.

- Расслабься, товарищ полковник, - весело сказал Пархом. - Не на параде. Еще паркет мне тут проломишь. Или хрусталь поколешь.

- А я по-другому ходить не умею, Максим Игоревич, - пробасил

Мараков. - Во мне сто шестьдесят два килограмма.

- Так обувь бы себе купил на мягком ходу. Саламандер какой-нибудь.

Я что мало денег тебе даю? На приличную обувку не хватает?

- Не положено. По уставу. Я же в форме. Если бы в гражданке был…, да есть у меня приличная обувь.

Коньяк будешь? Мартель.

- Чуть-чуть, - Мараков показал дозу - промежуток между большим и указательным пальцем своей руки, сантиметров восемь.

Неплохо, подумал непьющий шахматист Никита Иванович Малюткин, полбутылки показал, ментяра.

- Что за срочность, Мрак? - спросил Пархом (полковник Мараков был у него Мраком), наполняя пузатый бокал. - Мой урюк сказал, у тебя что-то срочное.

- Не было бы срочным, пришел бы вечером.

- Рассказывай. - Пархом протянул Маракову наполненный до краев бокал.

Мараков взял бокал. В его пальцах-сардельках он казался наперстком. Выпив, поставил пустой бокал на стол и бухнулся в кресло, такое же, в каком сидел прокурор. Но, благодаря габаритам полковника, свободного места в его кресле не осталось.