Давид Гольдер

— Надеюсь, мсье соблаговолит подождать несколько минут в гостиной… мадам… — Он сделал неопределенный жест рукой, подыскивая слова. — Рядом с мсье… с телом мсье…

Выдвинув для Гольдера стул, он вышел. В соседней комнате двое вели загадочный, неразборчивый, как приглушенная молитва, диалог. Временами голоса становились слышнее.

— Катафалк с кариатидами, отделанный серебряным галуном, с империалом и пятью плюмажами, гроб из черного дерева, филенчатый, восемь резных посеребренных ручек, внутри отделан простеганным шелком… Это артикул «1-й сорт экстра». Можем предложить «1-й сорт тип А», там гроб сделан из полированного красного дерева.

— Сколько? — тихо спросила женщина.

— Двадцать две тысячи за тип «А» и двадцать девять триста за тип «экстра».

— Исключено. Я не собираюсь тратить больше пяти-шести тысяч. Видимо, мне следовало обратиться в другую контору. Гроб может быть дубовым, если сделать драпировку достаточно широкой…

Гольдер резко поднялся. Женщина мгновенно понизила голос до церемонного шепота:

— Как все это глупо, как глупо… — пробормотал Гольдер, терзая в ладонях носовой платок.

Он не находил других слов… Да и что тут скажешь. Глупо, глупо, глупо… Еще вчера Маркус сидел напротив него, он кричал, он был жив, и вот уже… Его перестали называть по имени. Тело… Гольдер вдохнул душный тяжелый воздух и с ужасом подумал: «Что за запах? От тела? Или от этих мерзких цветов?»

— Почему он так поступил? — с отвращением прошептал он. — Покончил с собой, как юная модистка… В его-то возрасте, из-за денег…

Сколько раз он сам терял все, что имел, и поступал, как большинство разумных людей: начинал все с начала…

— Такова жизнь. А в деле с Тейском было сто шансов против одного за успех! — неожиданно воскликнул он с такой страстью, как будто мысленно поставил себя на место Маркуса. — Болван, имея за спиной «Амрум»…

Гольдер лихорадочно перебирал в голове варианты решений. «В делах нужно уметь крутиться, вертеться, обгладывать кость до последнего волоконца, но уж никак не кончать с собой… Долго еще она будет заставлять меня ждать?» — с ненавистью подумал он.

Появилась хозяйка дома. На ее худом матово-желтом лице выделялся большой крепкий, как клюв, нос. Круглые навыкате глаза сверкали из-под редких светлых ресниц. «Как странно они растут, — машинально отметил Гольдер, — неравномерно и слишком высоко…»

Вдова быстрыми торопливыми шажками подошла к Гольдеру, взяла его руку и застыла в ожидании. Но он молчал, не в силах справиться с перехватившим горло спазмом. Женщина прошептала, издав странный, скрежещущий звук — то ли раздраженный смешок, то ли сухое рыдание:

— Понимаю. Вы не ждали!.. Это безумие, скандал, мы стали посмешищем… Я благодарю Бога за то, что Он не дал нам детей. Знаете, как умер Маркус? В заведении на улице Шабане, с девицами. Как будто мало нам было разорения… — Она поднесла к глазам платок.

Женщина то и дело дергала морщинистой, как у старого грифа, шеей, гремя тройной ниткой крупного жемчуга.

«Старая ворона, должно быть, очень богата, — подумал Гольдер. — Вечная история. Работаем на „износ“, чтобы „они“ богатели!..» Он вспомнил, что его собственная жена спешно прятала чековую книжку, стоило ему войти в комнату, так, словно это были любовные письма.

— Хотите его видеть? — спросила вдова Маркуса.

Волна ледяного ужаса накрыла Гольдера с головой. Он закрыл глаза и ответил дребезжащим бесцветным голосом:

— Конечно, если я…

Женщина бесшумно пересекла гостиную, открыла дверь, и они попали в комнату, где две служанки возились с черной тканью. Гольдер увидел тускло мерцавшие свечи, на мгновение замер, потом спросил, сделав над собой усилие:

— Где он?

— Здесь. — Она указала на кровать под бархатным балдахином. — Нам пришлось прикрыть ему лицо — из-за мух. Похороны завтра.

Гольдеру показалось, что он узнает черты лица усопшего.

«Боже, как они торопятся… бедный старина Маркус. Какими беззащитными делает нас смерть… Мерзость…» — Гольдером владели гнев и печаль.

В углу стояло большое американское бюро, рядом на полу валялись бумаги и распечатанные письма. «А я ведь тоже писал ему…» — подумал Гольдер. Он заметил на ковре серебряный нож с погнутым лезвием, которым взломали ящики.

«Он наверняка был еще жив, когда она бросилась проверять, нельзя ли чем-нибудь поживиться: подождать терпения не хватило, даже ключи искать не стала…»

Вдова Маркуса перехватила его взгляд, но глаз не опустила и сухо прошептала:

— Он ничего не оставил. — И добавила еще тише, со странной интонацией: — Я совсем одна.

— Если я могу быть чем-то полезен… — машинально произнес Гольдер.

Мгновение она колебалась, потом спросила:

— Посоветуйте, как мне поступить с акциями Угольной компании?

— Я выкуплю их у вас по номиналу, — сказал Гольдер. — Вам известно, что они никогда ничего не будут стоить? Компания разорилась. И еще — мне нужно забрать кое-какие письма. Вы, кажется, об этом уже позаботились…

Она не уловила прозвучавшей в его голосе враждебной иронии — или сделала вид, что не заметила! — кивнула и отступила назад. Гольдер начал перебирать бумаги в разоренном ящике, но внезапно на него навалилось горькое печальное безразличие, и он подумал: «Какого черта я тут делаю…»

— Почему он так поступил? — резко спросил он.

— Не знаю.

Гольдер начал размышлять вслух:

— Из-за денег? Из-за одних только денег? Быть того не может. Он ничего не сказал перед смертью?

— Нет. Он был без сознания, когда его привезли. Пуля застряла в легком.

— Знаю, знаю, — с дрожью в голосе перебил женщину Гольдер.

— Потом он хотел заговорить со мной, но изо рта у него пошла кровавая пена, и он не смог. Перед самым концом… он был почти спокоен, и я спросила: «Почему? Как ты мог такоесо мной сделать?» Маркус произнес несколько слов. Я плохо разобрала… Он все повторял и повторял: «Устал… я так… устал». А потом он умер.

«Устал, — подумал Гольдер, чувствуя себя старым и безмерно уставшим. — Конечно».

В день похорон Маркуса на Париж обрушилась неистовая гроза. Усопшего поторопились закопать в мокрую землю и оставили покоиться с миром.

Гольдер держал открытый зонт перед глазами, но, когда мимо него на плечах служащих похоронного бюро проплыл гроб, он решил полюбопытствовать. Черный, вышитый серебряными каплями покров соскользнул, явив взорам окружающих дешевое грубое дерево и ручки из потускневшего металла. Гольдер резко отвернулся.

Чуть в сторонке, не давая себе труда понизить голос, разговаривали двое мужчин. Один из них кивнул на полузасыпанную могилу:

— Он выписал мне чек на отделение Франко-Американского банка в Нью-Йорке, и я был так глуп, что принял его — в субботу, накануне смерти. Я сразу телеграфировал, как только узнал о самоубийстве, но ответ пришел только сегодня утром. Естественно, он меня надул. Чек был без обеспечения. Но я этого так не оставлю — предъявлю счет вдове…

— Крупная была сумма? — спросил кто-то.

— Не для вас, мсье Вейль, только не для вас! — Ответ прозвучал болезненно-желчно. — Но для такого бедняка, как я, сумма просто огромная.

Гольдер взглянул на говорившего. Маленький, согбенный, скверно одетый старичок дрожал на ветру от холода и все время покашливал. Никто не снизошел до разговора с несчастным, и он продолжал жаловаться на жизнь, нудно бубня себе что-то под нос. Собеседник «пострадавшего» рассмеялся.

— Лучше предъяви иск хозяйке «веселого дома» с улицы Шабане, туда утекли твои денежки.

Молодые люди за спиной Гольдера шепотом обсуждали обстоятельства смерти Маркуса.

— И все-таки странно… Знаете, перед смертью он был с девочками… с маленькими девочками, понимаете? Лет тринадцати-четырнадцати…

— Да, но…

Говоривший понизил голос:

— Никто не знал об этих его пристрастиях…

— Думаете, он решил перед смертью удовлетворить тайную страсть?

— Скорей уж хотел скрыть свои намерения…