Пустяки и последствия (СИ)

Несколько минут мужчина переваривал информацию обо мне, правда, явно в позитивном ключе, в уважительном, судя по тому, как он на меня смотрел. И затем произнёс неожиданное:

- Может, вам будет интересно узнать... услышать мою историю? Ну... просто так... время провести. История любопытная...

- Безусловно, интересно! - вежливо кивнула я.

- Нет... не знаю, - он будто не решался, хотя и очень хотел. - История-то страшная, и она ещё не закончилась. Понимаете, меня ею тошнит, она жжёт меня изнутри, хотя я в жизни многое повидал, не кисейная барышня. Не знаю уже, прав я, виноват ли, герой или преступник. Даже не понимаю, живой или мёртвый... Мне просто плохо, но я почему-то всё ещё живу, организм функционирует, и с этим что-то надо делать. Либо жить дальше, прекратив или хотя бы уменьшив боль, либо прекратить боль, перестав жить. Но пойти утопиться я почему-то не могу. Я обречён жить...

- Вы хотите рассказать свою историю? Отлично! Я люблю истории, особенно необычные и страшные. И, знаете, ведь лучше меня невозможно найти собеседника, - улыбнулась я, внезапно почувствовав где-то в душе царапающее предчувствие чего-то удивительного, пусть даже ужасного. Какая мне разница - ужасом больше, ужасом меньше? - Всё, что я знаю или узнаю, умрёт вместе со мною, и случится это скоро. Если вы боитесь, что я кому-то про что-то успею рассказать, то просто не называйте настоящих имён.

Он покачал головой.

- Ничего я уже не боюсь. Нечего мне бояться и некого.

- Тем более. При этом я не идиотка блаженная, вопить от эмоций не буду, напугать меня трудно. В общем, я вся в вашем распоряжении. Только уже не сегодня... сильно устала. Давайте завтра здесь в это же время. Вот возьму и специально отосплюсь всю ночь и полдня, и к этому часу буду бодра и полна сил. У нас будет много времени для вашей исповеди! - предложила я как можно более легкомысленным тоном, думая вызвать его улыбку, а он вдруг наклонился, осторожно взял мою руку, прижал её к своему лицу и тихонечко заскулил, как щенок, которому отдавили лапу. Царапка в душе превратилась в нечто кричащее: "Ого! Будет очень интересно!".

На следующий день всё и случилось. Мы встретились в том же месте и провели рядом почти три часа. Он говорил и говорил. Иногда я прерывала его монолог вопросами. Для меня довольно скоро стало очевидно, что случилось нечто особенное: я хочу и буду писать про эту драму и изо всех сил постараюсь успеть. Поэтому мои уточнения и вопросы были продиктованы не праздным любопытством: я собирала материал, ведь настоящий писатель подходит к делу серьёзно, а не абы как. Правда?

Хорошо, я - не писатель. Не могут все ошибаться, наверное, я на самом деле бездарна. Тогда пусть написанное мною будет не романом, не повестью, а очерком нравов. Уж на это моя писанина точно сгодится.

Конечно, я расскажу историю не в точности так, как услышала её сама. Последовательность событий, словно мозаику, разложу по собственному разумению, прикидывая, каким образом подавать материал читателю, чтобы, с одной стороны, сохранялась интрига и было интересно, с другой, чтобы не упустить важных деталей, о которых мой рассказчик упоминал иногда скороговоркой и как бы между прочим, не заостряя внимания, но они всё же были важными. И я со своей колоколенки понимала, что сказанное только что оказало сильное влияние на те или иные дальнейшие события, а потому именно эта подробность вовсе не мелкий эпизод в ряду прочих, а, возможно, ударная волна, повлекшая за собой очередное цунами. Для моего собеседника не существовало никакого ряда последовательных событий, для него был лишь эпицентр взрыва, где он оказался, где огонь, больно и нечем дышать, а всё остальное - там, дальше, не такое важное и не стоит особенного внимания. Это понятно: он - в центре боли, я - во вне и холодным взглядом оцениваю произошедшее.

Поэтому властью писателя, взявшегося пересказать доверенную мне историю, буду раскладывать этот пасьянс по-своему. Теперь моя воля, как складывать паззл. Только моя воля на то, с какой стороны и в какой последовательности увидит читатель разрозненные картинки. Полотно, законченное и цельное, предстанет в самом конце. Ну, и мои домысливания, фантазии - как же без этого? Не пытайтесь отделить истинные события от моей фантазии, всё равно не получится. Что происходило на самом деле, а что я домыслила - только моя тайна. Но самое главное, костяк сюжета - абсолютная правда, рассказанная лично мне главным действующим лицом.

ЧАСТЬ 1

ПУСТЯКИ

КОМА

Мой собеседник начал рассказ не со страшного дня трагедии, а с момента, после которого, как я поняла позже, анализируя услышанное, им было принято самое главное решение и закрутился жестокий смерч событий.

...Несмотря на ужас происходящего, на изматывающие душевную боль и растерянность, деловая извилина его мозга начала скрупулёзно выстраивать план дальнейших действий уже в больнице. Там с ним вдруг произошло нечто странное: оказалось, что Вадим больше не ощущает ничего - ни боли, ни страха, ни отчаяния. Разом отпустило. Целых пять минут передышки, отдохновения, кайфа бесчувствия. Оказывается, превратиться в лист картона, в пластиковый стул, в стакан или солонку - в нечто абсолютно не способное ощущать, может быть великим кайфом, блаженством, небесным наслаждением.

Потом до Вадима дошло: инстинкт выживания подарил ему в те мгновения передышку, чтобы он смог выдержать весь ужас, сохранив силы для дальнейших действий, не превратившись в тряпку, от которой никакого проку; чтобы продолжать быть сильным мужиком, обязанным справиться с ситуацией и сделать так, как требуется.

Случилась перезарядка, перезагрузка организма. Иначе грозил неизбежный слом, уж слишком тяжело давалось дыхание, а сердце ощущалось, как огромный ком, бьющийся в истерическом режиме и раздавливающий своим весом остальные органы. Растёт оно там, что ли? Пухнет, наливается кровью? Что происходит? Почему сердце ведёт себя так, что невозможно дышать?

Вадим уже собрался обратиться за помощью к кому-то из медперсонала, сновавшего мимо, ведь что-то надо предпринимать, терпеть более невыносимо. Может, у него инфаркт? В прошлый раз, когда с сердцем случилось похожее, молодой врач скорой сказал, мол, "первое предупреждение". Сейчас второе? Или второго не бывает и...

И тут как раз отпустило. На целых триста секунд... примерно. Вадим прикрыл глаза и глубоко выдохнул. Какое блаженство! Ничего нет - ни сердца, ни других органов, ни боли. Казалось, что можно взлететь без крыльев на одной только лёгкости тела, настолько стало хорошо.

Но вскоре навалилось вновь, хотя по-другому. Навалилось ужасом стремительно меняющихся картинок, как в сбесившемся диаскопе, картинок из памяти, последняя из которых - уезжающая от него по коридору каталка со скрюченным худеньким телом самого родного и любимого существа... Бесконечно длинный, как казалось, коридор, по которому, грохоча, катится чёртова металлическая таратайка, а Вадим пытается идти рядом, только чтобы быть рядом и ни на секунду не терять её из виду. Но его попросили остаться и ждать здесь. Очень убедительно попросили: бородатый доктор, высокий и крепкий, буквально силой усадил Вадима на какую-то кушетку, вдавив ладони-лопаты ему в плечи.

- Вам надо быть здесь! - с упором на слове "здесь" и жёстко удерживая маловменяемого Вадима, отчеканил мужчина. В другое время Вадим уложил бы одним ударом даже такого крепкого мужика, но не теперь. Сейчас он слишком слаб из-за вспухшего сердца и сбившегося дыхания, поэтому подчинился силе и покорно рухнул на больничную скамейку, провожая глазами грохочущую каталку, двигавшуюся куда-то далеко-далеко по бесконечно длинному, как марафонская дистанция, коридору.