Рисуя жизнь (CИ)

Голова моя была так низко опущена, что я и не заметил высокого забора возникшего поодаль от левого плеча. Пошлый и вычурный едва ли не мавзолей занял добрые двадцать квадратных метров, с оградой и серыми бетонными стенами, исписанными вандалами от матов до фашисткой свастики. Этот мавзолей, или склеп, кому как больше нравится, был в овраге -- от того и незаметный сразу. На калитке была написана фамилия К, и сперва я подумал, что вся "усадьба" для одного человека, но позже узнал, что там покоится целая семья. В трех поколениях, к слову. Приплюснутый домик не большой не маленький, среди простых гранитных камней вызывал неприязнь, будто памятью к одному обсмеяли память к сотне. Даже сплюнул на землю, как бы некрасиво это не было - руку от лица я, естественно, убрал, и обсохшие губы в тот момент обдуло ветром. Появился легкий привкус меди что ли. Если вы ребенком совали монету в рот, то вы поймете о чем я. Вкус совсем не приятный, да еще и вперемешку с этим дымным запахом. Отвлекшись на вкус воздуха, я заметил и что собирается дождь. Крутой подъем из оврага был обязательным -- не поднявшись, и не увидишь в какой стороне дом -- таким глубоким он вдруг оказался.

Впрочем, широким овраг не был. Я прошел совсем немного, все так же думая лишь о напоминающем детство привкусе медных монет, когда на небольшом возвышении, на косогоре ровным прямоугольником показалась рыхлая земля. Я было хотел побежать, но сам и не заметил, как тупой поступью оказался вплотную к единственному на два написанных на нем имени куску мрамора.

.

.

Деда я встретил у дверей дома, под штормящим ливнем. Я почти добежал до дома, скользя и падая по превратившейся в грязь земле, как по льду. В это же время дед вместе с двумя молодыми парнями вносили в дом закрытый гроб. Грязный, промокший и с зеленым лицом я откликнулся вопросительным взглядом тех двоих. Старик лишь сказал, что я его внук и все скорей вошли в дом. Велено мне было переодеться и умыться -- будто зелень хоть как-то можно было смыть. А когда я снова спустился на первый этаж оставался там лишь один старик. Мои вопросы он предугадал и скупо на них ответил. Так я узнал, что тела здесь будут появляться часто -- о проводах в городе мало кто беспокоится. Узнал, что в городе нет морга другого, кроме как в местной маленькой больнице. Узнал, что старику доверяют, как он сам выразился, "привести покойного в божеский вид". Затем он достал пудру, склонился над открытым гробом, и по явно влажному лицу, бездвижному и с пластилиновой, тянущейся при прикосновении кожей, он принялся рисовать то, что считал необходимым увидеть скорбящим. Под руками его была женщина лет пятидесяти, весьма симпатичная, к слову. Синева ушла так скоро, что я и не запомнил её ушедшей. Осталась в памяти она "спящей". Я отпивался горячим чаем и смотрел на твердые руки старика. За пудрой пошла румяна, затем тушь, а после он остановился. Сел рядом со мной, и заговорил очень медленно, с паузами, явно сомневаясь в словах. Спросил, что я умею делать, кем работал. Я ответил честно. Его это не устроило. Дальше была речь о том, что я могу делать, что вздумается, но без дела сидеть не буду. И пока я живу у него, делать я буду, что он велит. А велит он быть его помощником. Завтра в пять в указанном месте должна быть яма. За сколько я её вырою, решать мне. Не справлюсь к пяти, будет плохо. Потом он предложил поужинать, но кусок в горло мне не лез. Я отправился наверх и уснул почти сразу.

.

.

Свежи еще в памяти долгие минуты у той могилы, под камнем с именами родителей. Там я мысленно исповедался, пытался вообразить и позу в которой они лежат и примерную глубину. Трогал землю, но не решался начать копать. В какой-то момент я понял, что скорее всего лежат они там в тех самых мешках, что никакого "двухместного" ящика под моими ладонями нет. Что скорее всего старый черт и вовсе просто швырнул их вниз, не заботясь об эстетике, красоте и банальном уважении к своему сыну и его жене.

В атмосфере царило предчувствие бури. Шторм, будто играющий с публикой актер, затянул немую паузу -- вот-вот вскрикнет/бросит, но молчит, заставляя зрителя сгорать от нетерпения. Так и я краешком ума своего понимал, что, если дождь будет сильным, весь этот овраг вокруг размоет и твердь превратится в трясину, что многих трудов потребует каждый шаг вверх по склону. А еще и не понятно было далеко ли дом. Но крутилось это как-то на периферии, остальная моя часть вновь и вновь выкручивала тела отца и матери в различные позы. Закончилось все в тот миг, когда представил я их обнаженными, тотчас я начал рыть. Пальцами хватал то куски, то горсти рыхлой земли и отшвыривал в сторону. Умудрялся еще и следить за лицом: то и дело возникала мысль "не выглядеть бы со стороны, как какой-то одержимый", и тут же зеленая морда теряла видом всякое беспокойство, тут же я становился будто бы всецело рассудительный юноша, копающий яму будто от скуки.

Рядом образовалась горка. Иногда она осыпалась, и в такой момент я с силой отталкивал её в сторону. Так горка становилась все шире и шире. И не так уж и глубоко прорыв, я не смог не сдержать улыбку -- вновь запустив руки, я, хоть и не прикоснулся, но почувствовал нечто твердое. Сам я стоял на коленях, заглядывая в яму словно в окно ведущее в иной мир. Всего пара гребков и открылся мне вид на самый край ящика из старого дерева. Будто просто деревянная коробка -- ровная, и крышка вплотную. А еще чересчур узкая, даже для одного человека. Тут же захотелось вырыть его полностью. Я и забыл о всех тех мыслях, что побудили меня копать, теперь хотелось копать со всем по другим причинам. Я, быть может, и успел немного еще побросать землю, когда началась гроза. Жирные капли воды застучали по лицу, забарабанили по старому дереву. Забарабанили гулко -- казалось, отрыто совсем чуть-чуть, с локоть не более, но звук был громким, зычным. Я продолжил сперва, пока не свалился в собственноручно вырытую яму. Яму, которая уже принялась заполняться водой.

Решил переждать дождь в доме. И мысли, что носились на самом краю подкорки, вдруг предстали перед глазами. Густая стена водопада стала хозяйкой горы, и на гору эту она пускать меня не собиралась. На четвертый-пятый шаг я споткнулся. Руками схватившись за траву вроде бы двинулся наверх -- трава рвется и я еще ниже к земле. Теперь уже языком ощущал совсем не привкус медяков. Только сплюнуть грязь хотел -- подул ветер. На себя же и попал, и, что хуже, кубарем поскользил вниз. На груди и ногами вперед. Совсем не как дети в зимнюю пору на снежных горках. Каждое мое движение только ниже меня и спускало. То подскользнусь, то ветер. Встал я только у ограды рядом с тем склепом семьи К. Думал даже сперва внутрь зайти и там дождь переждать, пока не увидел рядом с калиткой лопату. Не знаю, как я это выдумал, зажатая двумя руками, как посох старца, втыкалась лопата в склон, и я шаг за шагом стал "гору" осаждать вновь. И силы и время уходили тогда в небытие. И дождь не кончался и я сдаваться не думал.

И вот наконец сквозь водную стену показался дом. Оказалось, что идти к нему хоть долгих метров сто-двести, но идти нужно было по ровной тропинке вниз -- не столько я из оврага выползал, сколько на холм забирался. Одолев склон, я попросту сел на свой зад и хорошенько оттолкнувшись, теперь уже намеренно, заскользил вниз. И только на середине пути понял, что все это время в руках держу лопату: улыбнулся и бросил её в сторону. Стал слышен шум водостока, все также блестящего, пусть и в полумраке ливня. Березки под ветром склонялись вниз, словно приветствуя меня в поклоне. И только огромный тополь, что был напротив дома, склоняться не стал, но мощными ветками медлительно взмахивал мне, радуясь этой встречи едва ли не больше, чем я сам.

.

.

И вот мне сниться эта узенькая коробчонка, под плитой с именами мамы и папы. Точно в то утро снилась, ведь помню, как сейчас, хруст носа и острую боль, прервавшие тот сон. За окном темно. Старик яростно кричит, а я не понимаю ничего. Четыре утра, он вновь и вновь твердит, что я обязан. Струей ползет кровь по губам, а я в полусне еще. Пинками и оплеухами выгнал он меня из дому. По лужам, сквозь туман, довел до пустого места, ушел. Я втягиваю носом кровь, ощущаю её комки в горле, в нужном месте подошвой рисую крест -- бегу за лопатой. Вновь вверх, спотыкаюсь, подскальзываюсь, но не падаю. Шарю руками по мокрой траве - по локти мокрая кофта. И вот она лопата -- я обратно. Все так же одним глазом ищу крест. Нашел. Копаю.