Путешествие в Тунис

На блаженном Юге они плодятся все больше, загаживают реки и океаны, вырубают леса, в то время как на Западе доводят электронику до последней степени и тихо ласкают себя, сидя у интернетов, путешествуя по волнам мировой информационной сети, где их больше интересуют шоппинг и сексуальные анонсы. Очкастые и тихие Биллы Гейтсы.

О профессиях будущего мы еще поговорим, а пока слово Густаву: «Я побывал недавно в Молдавии, — молвил он после четвертой рюмки «Уникума», — и девки там, скажу тебе! В свои 60 я вновь обрел силу молодости. Бизнес там, конечно, неважный, но девки и охота — бесподобны. Я представлял там фирму по строительству стекольного завода. Вообрази, они там не имеют стекла — бутылок и стаканов просто нет. Такие залежи вина, и все уходит в землю. Когда меня встречали в Кишиневе большие люди из правительства, то все мы пили по кругу из одного стакана».

«Потом — охота на кабанчиков в Чадырлунгском районе. Мы долго гонялись за этим кабаном, пока, наконец, не прикончили его в глухом перелеске этого самого района, где живут странные люди — гагаузы, ведущие свой род от отуреченных болгар, что ли… Потом — ночная оргия в охотничьем хозяйстве. Моей подругой была девчонка из ансамбля народной пляски, лет семнадцати, на крепких икрах. Такие раньше шли в постель номенклатуры. Теперь — к другим почетным гостям…»

«Ах, эта Надя! Такая страсть и темперамент! Но под конец она принялась выщипывать седые волоски на моей груди, и я велел ей выметаться вон. Хорошая страна, простые нравы. Там все напоминает мне Словению, где я родился сыном помещика еще в 30-х».

Он призадумался. В его кабаньих голубых глазках я увидал тоску по той Восточной Европе, что более не возродится. Там же, в прожилках мутноватых и отечных склер, — увидел — пейзаж Молдавии, упругий стан девахи и далекие разрывы снарядов у Днестра, где в 91-м вспыхнула кровавая война за передел советского пространства.

Как долго мог преследовать его хрип умирающего кабана — с этой далекой чадырлунгской чересполосицы?

Как долго циркулировало в его жилах темно-красное «Каберне» — то самое, что так полезно при радиации?

И знал ли он — что эта девка — из ансамбля народных танцев Молдавии — наследственная гейша? Ее мамаша, тоже из ансамбля, пила и пела с Брежневым и Цвигуном за 30 лет до этого… другой декор, другие люди. Другие обстоятельства.

После пятого «Уникума» мы поднялись. Он попилил туда, где шла посадка на «Сабену» и уже лежал в заднем отсеке навеки обездвиженный друг Ян, махнув венгерской фройляйн своей мощной рукой (о, как эту скромницу будут трахать тунисские мачо!), а я пошел в тэкс-фри, чтоб отовариться дополнительно. Купил литровку «Уникума», три пачки шоколада и попросил пакетик жвачки. Цены здесь были выше, чем в пражском тэкс-фри-шопе. Цены в Венгрии всегда были выше, чем в Чехии: рыночные реформы начались здесь с опережением на двадцать лет, с тех пор как мудрый Янош Кадар пошел на рыночный эксперимент в рамках соцблока и наводнил дунайскую столицу джинсами, «Марлборо» и чаем «Липтон». Однако — намного ниже, чем в Тунисе, где мусульманский сухой закон и виски стоит безумных денег.

Раньше — они продавали просто «Уникум», а теперь вернулся бывший владелец — Цвак. Он восстановил производство по старому рецепту и удвоил цену. Я лично разницы не почувствовал.

Мы подлетали к Тунису ближе к вечеру. Пыльный самум гнал рябь над Хаммаметским заливом, где на свинцовом водном пространстве покачивались белыми точками шаланды местных рыбаков. И тут же — под косым углом — наплыла масса африканского материка. Бескрайний красноватый глинозем. Канальцы, арыки и саманные домики, покрашенные в белый цвет. Бедная зеленью земля, печально напоминающая наши среднеазиатские мотивы, — чего я сюда забрался? Неужто мало красот в Италии, на островах Карибского бассейна? Но память о некогда увиденном мне говорила: они носители того, что в Западной Европе более не существует, — нерасчлененного сознания… Ну что ж, посмотрим.

Двадцать пять лет назад я так же подлетал к берегам Северной Африки. То был Египет. И я был советский студент-переводчик. И Советский Союз был тогда на пике славы (неужели его почти пять лет как нет?). И сам я уже семь лет как эмигрант — можно ли поверить во все это? Я ущипнул себя за ухо.

В маленьком и невзрачном аэропорту Монастира меня встретил Джамель — местный гид. В потрепанном джипе «Чероки» повез в отель «Риад Палмс» — что в соседнем Суссе. В открытое окно я вдыхал столь знакомые майские ароматы этих мест — жасмина, горьких трав и далеких кочевий.

Что же здесь ждёт меня?

Прекрасный день, прекрасное солнце. Я вышел на балкон нагишом, чихнул, и перед моим взором открылся Хаммаметский залив — кристально чистый в это безветренное утро. С десятого этажа белоснежного отеля «Риад Палмс» видна была песчаная коса пляжа, уходившая налево до бесконечно далекого выступа — где располагался (я определил по карте) Порт-эль-Кантауи. Подо мной — пальмовая роща, синяя капля бассейна причудливой формы (подобно речке) с перекинутыми мостиками и островком, подступавшим к кафе «Барбекью» с соломенной крышей.

По пляжу проскакал младой арабчонок на скакуне, зазывая ленивых туристов, неторопливо прошагал ослик, с которого крестьянин торговал морковкой и финиками. Май здесь — не лучший фруктовый сезон.

В атмосферическом составе было — застывшее и вечное — соленое, идущее от моря, откуда выползли на берег пращуры и, через несколько витков эволюции, расположившись на берегу в кофейне, начали потягивать кофе и курить кальян. Ведь кто-то там, в Европе и Америке, считает, что некие бомбардировки (как в Ливии, Ливане) наводят на арабов панику. Какой неправильный подход! Здесь нету страха, в том числе и смерти, и невозможно запугать то, что вне сущности, как этот неуловимый, змейкой вьющийся восточный музыкальный мотив.

Позавтракал в снэк-баре неважно (арабы мастера готовить ужин, но не завтрак) — круассаны нехрустящи, омлеты без корочки, колбаса и вовсе скверная — вроде советской «собачьей радости». Кофе по-европейски подают жидким, да и вообще хороший турецкий кофе найти в эти дни трудно, — все больше вареная бурда либо мерзкий растворимый «Нескафе», семимильными шагами шагающий по Ближнему Востоку и Турции. Прощайте, чайханы, где в медных турках варили крепчайший тройной — бедуинский кофе. От такого умер в 72-м советский полковник в Сирии, проглотив с похмелья дюжину наперстков. Но об этом в другой раз.

Апельсины здесь тоже хуже, чем в Европе, где в ходу испанские навелинас с толстым пупочком либо марокканские с кровавыми разводами по мякоти.

Единственное, что мне понравилось — были помидоры, местные, с кружочками лука и присыпанные травками — базиликой и петрушкой.

Вернувшись в свой номер полулюкс, достал из потайного места две швейцарские шоколадины «Тоблероне» и три увесистых коробки «М энд М», привезенные из будапештского аэропорта Ферихедь. Положив на стол «М энд М», спрятал остальное за носками в шкафу и стал дожидаться горничной.

Я помнил, еще по давней поездке в Ливию, что эти молодые и болтливые феллашки сразу просят у белого мистера шоколад. Шоколада в арабских странах мало, и он очень дорогой — причуда импортной политики. Вслед за шоколадом можно уговорить и на большее. Хотя, как говаривал мой бельгийский друг Густав — большой знаток сексуальных обычаев мира, — в ближневосточном регионе предпочитают анальный секс оральному. После орального секса женщина считается здесь нечистой, как бы павшей, а после анального — даже может остаться безусловно чистой и просто девственницей, чтобы предстать перед избранником трепетной невестой. Однако безопасным этот вид сношения я бы также не решился назвать — в эпоху СПИДа, вируса Эбола, болезни легионеров и прочих инфекционных напастей. Поэтому оральная отзывчивость арабской горничной устроила бы меня куда больше.

Солнце уже поднялось высоко над Хаммаметским заливом, немецкие туристы расположились в пальмовой роще, что внизу, и женщины их разлеглись топлесс с раздвинутыми ногами, в том числе немолодые, и местные затейники с горящими глазами начали предлагать им поездки на верблюдах и ишаках… а горничной все не было. Расположившись на шезлонге на балконе, плеснув в стакан «Джей-Би» и закурив сигару, я ждал. Какое солнце великолепное, однако, а она не шла. От скуки я начал читать — час, два… Она не шла.