Путешествие в Тунис

Смуглый красавец тунисец, представитель «Тунис-Эр» в Праге, ввел нас в салон самолета. Сам в двубортном итальянском костюме и лакированных штиблетах. По его бараньим глазам было видно, каково ему в разрегулированной столице посткоммунистической Чехии. Наверняка — две гарсоньерки, пара белокурых наложниц (клянутся ему по утрам в любви — за 500 долларов в месяц каждая), постоянное место в ночном баре «Красная шапочка» и масса других оттяжек, немыслимых в мусульманском Тунисе. А деньги — вестимо — от наркобизнеса.

То была — особая жизнь конца XX века, когда распались коммунистические царства, когда могучий Запад неукротимо шел к закату, утверждая обратное, а ближневосточные тирании терзались выбором — между комфортом и традицией… Мы (независимые наблюдатели) были тогда свидетелями явлений странных и неповторимых. Конечно, в центре всех этих нехороших турбуленций была Россия — моя историческая родина, свирепая и бредовая, но волны от нее шли на весь мир и относили крепкий «Титаник» западной буржуазной демократии от некогда избранного им курса. Sic transit!

Что было важно «тем людям»? Как и всегда, перед концом эпохи — раскрепощенный секс (би-, гетеро- и гомо) стоял в центре их интересов. А также — алкоголь. Желательно, качественный. А также — деньги, одежда, автомобили. Тогда еще — на двигателе внутреннего сгорания, хотя неоднократно объявлялся переход к бездымному топливу. Для молодежи — поп-музыка. Детей рожать не хотелось — на Западе и в бывших коммунистических. На Востоке их рожали слишком много. А до пророков типа Солженицына и Хомейни давно уже никому не было дела. Настал момент, когда надо было наслаждаться моментом. И это святое слово — enjoyment, Genuss, оттяг — было корневым, сущностным знаком. Нашего, блин, времени. Поехали!

Самолет оторвался, и сдвинутая вбок плоскость богемских полей поплыла под нами. Стремительно забирая вверх и влево, мы полетели — на юг! Путешествие в Тунис началось. В страну, где некогда — великий Карфаген, а также Пунические войны, где Халифат и Фатимиды, и турки, и французы… Где золотые пляжи, где мать-Сахара и предгорья Атласа.

Весна и лето 96-го были непривычно прохладными во всем Средиземноморье. Об этом нас предупредили. И все же мы надеялись на лучшее (надеялись, бляха-муха!).

Хотелось — горячего песка, прогулок на верблюде, ныряния в соленую стихию, бодрящего напитка. Немножечко экзотики, немного транса, а главное — так, ничего не делать, лежать. Забыть все.

Хотелось забыть все это — сталинизм, войны, Советский Союз, а также — интеллигентские хобби — Ахматову и Пастернака, «серебряный век» и наболевший крымский вопрос, стенания по былому величию. А также — новую, размеренную жизнь на Западе, подчиненную лишь одному — экономическому выживанию.

Настанет ли время, когда можно будет забыть весь этот набор понятий?

Время-время-время… Качнув крылом, малютка-Боинг пошел на дозаправку в Будапешт. «Ферихедь-2» значилось на щитке. Здравствуй, столица гуннской империи! Отсюда началось мое путешествие на Запад.

…Октябрь 89-ro. Трещит Ост-блок. Пока обезумевший мир внимает харизматическому Горбачеву, пока хватаются за голову чиновники ЦК КПСС и Лубянки — надо жать на все педали. Ведь неизвестно — что завтра. А может — они замуруют границу навсегда, а может — они придумают чего еще, и я останусь здесь заложником… 17 лет я был невыездным, и это мой последний шанс… мне почти сорок. В потоке десятков тысяч восточных немцев я покидаю пределы резервации. Великой и страшной империи. Там, позади, остались химерические иллюзии, несбывшиеся надежды, попойки на дачах, ночные кошмары особой силы… А впереди? Мой друг, немецкий анархист Франц Т., везет меня как ценный контрабандный товар. Вывозит меня, завернутого в плед, в багажнике своего допотопного микроавтобуса.

Как мы познакомились в Будапеште, как договорились в ночной пивнушке — особая статья. Он пошел на это из идейных соображений, не взяв с меня ни пфеннига. Наверное, нас сблизили песни «Роллинг Стоунз», поэзия Гельдерлина и жалость к морским котикам, которых безжалостно уничтожали тогда браконьеры Чукотки, Аляски и Лабрадора. Короче, нас объединила ненависть к мировому злу и тяга к неосуществимому идеалу…

Мы движемся почти что шагом — среди плачущих, смеющихся братьев из ГДР — они скопились в Венгрии, хотят на Запад, и вот — им разрешили пересечь границу. Колонна движется час, два — мимо Татабаньи, Дьера, под музыку транзисторов и перекличку клаксонов.

— О-кей! — венгерский пограничник не смотрит на документ, австрийский отдает под козырек, и в общем потоке мы проникаем в Австрию.

Последовали: полгода прозябания в Вене, переход ночными тропами в Германию, лагеря для беженцев, и затем — работа на радиостанции «Свобода» в Мюнхене, подарок эмигрантской судьбы.

В транзитном зале меня окликнул Густав. — Димитрий! — он появился, массивный, с бритой головой, кабаньей щетиной заместо бороды. Его раскосые глазки сверкали пещерным огнем.

— Давай выпьем, — сказал он и повлек меня к стойке бара. Там мы раздавили по рюмке «Уникума», и он поведал, что с бедным другом Яном плохо — наехали у Дьера. На маленький спортивный Яна наехал грузовик у Дьера — и Ян не выдержал. Хрустнули ребра, закатились глаза. Так закончилась для него поездка, сулившая большие прибыли и массу удовольствий.

— А вот и он! — дюжие санитары толкали каталку с другом Яном. Капельница колыхалась над меловым лицом. Теперь он навсегда прикован к креслу и будет проводить дни в своем фламандском доме, созерцая тюльпаны.

Ян и Густав устремились в Восточную Европу лет двадцать назад, когда жил и процветал великий Советский Союз. Густав сделал свои миллионы на детском питании: в Вене он вышел на связь с советскими торговыми представителями. Ему хватило смекалки с ними поделиться, и деньги потекли рекой. Так он, бедный выходец из Югославии, бежавший студентом от Тито, поселившийся на окраине Брюсселя и подрабатывавший чем Бог на душу положит, так он стал солидным бельгийским бизнесменом, женился на фламандке и оброс всеми атрибутами благосостояния: его выручило знание таинственной славянской души.

Впрочем, сейчас оно стало ни к чему — тысячи носителей этой самой души хлынули в Западную Европу и проявили здесь чудеса смекалки. — А как твоя дочь? — Он замер, вздохнул: «У нее лейкемия, последняя стадия. Я сделал все, что мог, ей больше не помочь». Мы выпили еще по «Уникуму», и он снова повеселел. — Фройляйн, хотите приехать ко мне в Брюссель? — обратился он к голубоглазой куколке-венгерке, ожидавшей своего рейса на Тунис.

— Найн, данке, — сказала та.

— Xypa! — прошептал Густав и выпил третью рюмку.

Я познакомился с ним на корабле год тому назад. Он возвышался над Босфором с новейшей японской видеокамерой и ловил в объектив виллы турецких нуворишей, мосты через пролив и те самые османские крепости, которые дружными залпами встречали рвавшиеся сюда эскадры русских кораблей. Он также брал в объектив — Санторин, Корфу, Лесбос, Ялту, Одессу и другие точки по пути нашего следования.

Любовь его к видеокамерам была неуемной и свойственной большинству двуногих в том конце 20 века. Он менял модели каждые полгода, чтобы идти в ногу с техническим прогрессом.

К сожалению, этот прогресс был, как принято говорить, однобоким. Он нес лишь внешнее улучшение, и западное человечество стало тревожиться за будущее.

Дело в том, что с 1973 года их уровень жизни, прежде всего в США и Европе, более не повышался. Несмотря на прогресс высоких технологий, что-то там поломалось. Они работали все больше, больше изобретали, однако уровень жизни топтался и даже пятился назад.

Вся эта техника дошла до беспредела — мобильные телефончики на пол-ладони, факсы и и-мейлы в нагрудном кармане, интернеты на каждом столе и прочая шушера. Однако, чтобы счистить с тротуара плевок, чтоб прекратить выкачивание соков земли, — до этого было так же далеко, как и пятьдесят лет назад.