Визит

В произведениях последних лет Ярош показывает себя мастером психологического анализа. Интерес к погружению во внутренний мир человека в последнее время преобладает у Яроша над его страстью к эксперименту в области формы и к иронической стилизации или гротеску. Это крепнущее психологическое мастерство особенно ясно дает себя знать в повести «Расследование» из сборника «Пырей», вышедшего в 1971 г. В этой повести Ярош обращается к тому приему, который был когда-то блестяще разработан Карелом Чапеком в его философской романической трилогии («Гордубал», «Метеор», «Обыкновенная жизнь»). Ярош, как и Чапек, рассматривает одно и то же событие с разных точек зрения, так сказать в различной перспективе. Такой аспект позволяет глубже постичь сокровенный смысл происшедшего — самоубийства молодой женщины Жофки, по неизвестным причинам покончившей с собой, бросившись под поезд. Ярош, как и Чапек, берется за реконструкцию «казуса X», то есть события, причины и точные обстоятельства которого не известны. Он также избегает подводить итоги, не делится с читателем своей интерпретацией случившегося, заставляя его как бы участвовать в следствии и пытаться восстановить истину по тем порой противоречивым данным, которые ему сообщаются. Такая реконструкция происшествия позволяет глубоко заглянуть во внутренний мир тех, чьи рассказы об этой семейной трагедии воспроизводятся: прямолинейного и не очень-то склонного задумываться над жизнью Ивана, мужа Жофки, готового поверить грязной клевете на свою жену; нерешительного и не желающего брать на себя ответственность отца Ивана; его скрытной и ехидной матери; простодушной, но недалекой матери Жофки и ее мечтательного отца, не способного трезво оценивать происходящее. В этом рассказе громко звучит та тема, которая присутствует во многих произведениях Яроша, — тема отчуждения, Существующего между людьми, равнодушия друг к другу и нежелания принять на себя ответственность даже за судьбу близкого человека. Именно разобщенность и человеческое равнодушие губят героиню повести Жофку. Образ этой женщины, одержимой непостижимыми страхами и потребностью в тепле и поддержке, вырисовывается из рассказов ее близких. В этой повести, несмотря на строгую объективность тона, диктуемую самим приемом выслушивания свидетельских показаний, этический пафос ясно ощутим и обвинение человеческому равнодушию и бесчувственности звучит достаточно громко.

После первых романов Ярош переходит к жанру рассказа, в котором наиболее ярко проявилось его литературное дарование. В настоящее время Ярош — один из самых блестящих новеллистов в словацкой литературе. Он обладает многими качествами, необходимыми для мастера этого жанра, — умением выстроить острый и увлекательный сюжет, яркой фантазией, лаконизмом, способностью раскрывать богатые ассоциативные возможности слова и образа, точным и одновременно поэтическим видением внешнего мира, особенно окружающей природы, юмором и иронией. Во многих рассказах Ярош придает серьезной философской проблематике увлекательную и оригинальную форму.

Петер Ярош находится в расцвете творческих сил. Трудно сказать, по какой из дорог, наметившихся в его творчестве, он пойдет дальше. Но и то, что уже создано молодым словацким прозаиком, будет с интересом воспринято советским читателем.

И. Бернштейн

Из книги «Менуэт»

ВИЗИТ

Достаточно глянуть на небо, не дольше трех секунд, и сразу же становится ясно: зиме конец. Возможно, что это и в самом деле так, даже если ты еще сомневаешься, последняя ли это зимняя туча, последний ли зимний туман. Весна проглядывает не только сквозь щели на небе, но и сквозь поры земли. Еще миг ты можешь заблуждаться из-за совершенно осеннего запаха паленой травы на юру под окном, ты еще не видел ни ласточки, ни аиста, но больше ты не поддашься обману, потому что знаешь: одна пятая зимы и одна пятая осени приходятся на три пятых весны. Даже горы не так стары, как этот круговорот…

Разумеется, ты встаешь поздно и мороз не обжигает тебе рук и ног. Пусть нехотя, но все же ты отдаляешь возвращение туда, где даже теперь не переставая тает снег. Туда, где выпадает иней, где пальцы прилипают к железу. Самые разнообразные и различнейшие причины манят тебя пробыть там хотя бы неделю. Ты хочешь вернуться и, возможно, обмануть себя надеждой, что многое вновь повторится? Вернись, заставь себя вернуться, отсуди себе несколько дней. Но что, собственно, случилось?..

Ты посетил Мэтра. Он принял тебя в скромной комнатке, и это сразу же убедило тебя в том, что все слухи о его добродетели правдивы. Однако ты не почувствовал тесноты, хотя комната казалась еще меньше из-за книжных шкафов, сплошь стоявших вдоль стен. И ты не мог не обратить внимания, что на одной из полок, длиной не менее трех метров, были только произведения Мэтра на родном языке и переведенные на многие другие. Может быть, ты слишком долго пил собственноручно приготовленный Мэтром черный кофе, потому что он заметно стал нервничать. Или он еще не доверял тебе? А то и подумал: что, если ты решился убить его, заколоть вилкой, подаренной самим Фолкнером? Да, в маленькой комнате все можно было достать рукой, и, кажется, именно в этот момент Мэтр подумал, стоило ли быть таким скромным: потому что пригласил тебя на люди, в кафе, где он не только регулярно обедал, но и пил.

Ты шагал по улице, шагал подле Мэтра!.. Уже одного этого довольно, чтобы человек почувствовал себя почти что Мэтром… И тогда ты не почему-либо другому, но именно от счастья поглядел вверх и именно тогда понял, что начинается весна. Ты хотел тут же поделиться с Мэтром своим открытием, но тот беспрестанно отвечал на приветствия и даже сам здоровался с некоторыми женщинами… Мэтр был полностью погружен в созерцание того, как действует его известность — сам факт того, что он является Мэтром, — на окружающую среду. И несмотря на это, вы не переставали идти, не переставали двигаться, то есть перемещаться во времени и пространстве. Только время ускорило свой ход, твое субъективное время; только пространство, которое вы должны были преодолеть, становилось для тебя меньше… Но это еще не повод для отчаяния, совсем наоборот…

Вы расположились у окна с видом на улицу. И не успел официант принести заказанное вино, Мэтр заговорил о Васнецове.

— Вы знаете его картину «Баян»? — спросил он. Его глаза только на секунду сосредоточились на твоей особе. Ты кивнул слишком рьяно, до такой степени ты боялся, что у Мэтра пропадет охота говорить с тобой.

— Когда-то давно я видел репродукцию, — постарался ты объяснить свое предыдущее заявление. — Теперь я уже плохо помню подробности…

— Ах, — облегченно вздохнул Мэтр, — я всегда мечтал о такой непосредственности… И вы знаете, — наклонился он к тебе, осененный новой мыслью, — писать — это так долго… Это длится слишком долго, пока вы что-нибудь напишете, пока вы решитесь издать написанное, книга слишком долго находится в печати, и неизвестно еще, когда ее хоть кто-нибудь прочтет… А если и попадет она наконец к кому-нибудь в руки, вы не узнаете, каково будет ее действие, ведь вы не будете рядом с читателем, не увидите отклика на его лице, согласия или несогласия в его движениях… да… И вот вдруг вы встречаетесь с такой непосредственностью… Певец сидит на холме, поет и играет, а рядом дружина… Вокруг собрались те, кто его слушает. — Он умолкает на минуту, грустит, но потом касается твоей руки, будто желает еще больше привлечь твое внимание.

— На картине Васнецова изображено не только бывшее некогда, — продолжает он, — но и мечта каждого художника, его и моя… А возможно, и ваша… И мечта эта — быть понятым непосредственно… Вспомните, — трясет он твою руку, — вспомните эту картину… На холме, на пригорке, сидит седовласый и седобородый старец… В лице его, во всем его облике мудрость, в том, как он сидит, и играет, и поет, и все это так мудро… И в то время, как его левая рука касается струн, десница могучим движением акцентирует его слова, которые точно вливают в слушателей веру, надежду или любовь или же дух борьбы, смелость, геройство… Все это запечатлено на лицах тех, кто слушает певца… Не может быть счастливей того, кто побуждает других к непосредственному действию…