Рассказы

- Ребенок совершенно здоров, - заверил женатый мужчина по телефону свою жену, - просто он плохо переносит разлуку с тобой, это все.

- Старая корова, - сказал он, положив трубку, - всегда и во всем виноват один я. - Потом он обнял меня, от него пахло морем и пляжем. Выглядел он прекрасно, сильно загорел и постройнел, я же стояла рядом с ним белая, как пшеничный хлеб, и растолстевшая от <душечек>, поедаемых целыми днями.

Мальчик был рад встрече со мной. Он просунул свою маленькую пухлую теплую ладошку в мою руку, в самый последний раз. И подарил мне рисунок. Вверху справа - солнце, внизу - трава, посередине семья - муж, жена, двое детей. Все с черными точками в головах.

- Что это за черные точки? - спросила я его.

- У них кружится голова, - пояснил он.

Я повесила рисунок над кроватью, рядом с крылом, мальчик за мной наблюдал.

- Если человек умер, он уже может летать?

- Конечно, - ответила я. - Ему тогда больше нечего делать.

В день, на который у женатого мужчины был назначен развод, у мальчика в голове обнаружили опухоль размером с куриное яйцо.

Развод перенесли, он вернулся домой, оставаясь по-прежнему женатым мужчиной, в его руке был пакет с рентгеновскими снимками.

Я не могла поверить, что маленькое серое облачко на снимках было мозгом мальчика, что из этой расплывчатой туманности исходили его четкие вопросы и убежденность, что солнце расположено в правом верхнем углу, а трава внизу в виде толстой зеленой полосы.

Его отвезли в больницу в другой город, но надежды было мало. Родители поехали с ним - женатый мужчина и замужняя женщина. Они не знали, куда пристроить свою маленькую дочку, и потому оставили ее со мной.

Мы мало разговаривали. Я готовила для нее еду, чистила ей зубы и разрешала сколько угодно смотреть телевизор. Она принесла с собой три куклы Барби, которых попеременно одевала и раздевала.

По ночам мы обе плохо спали. Она металась в кровати возле меня и зарывалась головой в подушку. А мне было страшно, будто кто-то надел на меня мешок. Я очень хотела дать какой-нибудь обет, но не знала, что предложить Богу.

- Расскажи мне что-нибудь, - попросила девочка.

- Когда мне было столько лет, сколько тебе, я украла пару туфель от куклы Барби, - начала я, и мой рассказ казался мне неправдой, так давно это было. Туфли принадлежали одной девочке, которая жила по соседству, она ходила в лаковых туфлях и платьях с рюшами. Ее Барби жила в домике с душем и телевизором. Но меня интересовали только туфельки Барби, крохотные розовые туфельки на шпильках, меньше моего ногтя. Я не могла думать ни о чем другом, как только об этих туфлях, и мне представлялось, что, стоит мне их заполучить, я стану счастлива навсегда.

- А дальше? - прошептала девочка.

- Сейчас мне уже трудно вспомнить, как я их украла. Просто в один прекрасный день они очутились у меня, и я спрятала их в наволочку своей подушки. Каждый вечер, ложась в кровать, я уже с радостью предвкушала встречу с ними. Я сразу протягивала руку и ощупывала на своей подушке две горошины, гладила их пальцами и постепенно засыпала. Я никогда не вынимала туфельки, опасаясь, что меня могут застать врасплох, мне было достаточно знать, что две горошины - это и есть розовые туфельки на шпильках. Однажды моя мама сменила на постели белье, и туфельки исчезли. Я выплакала себе все глаза, и когда мама спросила, что со мной случилось, я соврала, будто плачу из-за того, что жизнь такая жестокая и паршивая штука. Мама очень любит рассказывать, как я, маленькая девочка, сказала такое, и каждый раз все ужасно смеются.

- У моего брата голова болит из-за того, что он говорил неправду, сказала девочка. - Я точно знаю.

Мы играли с Барби, когда позвонил ее отец. Она взяла трубку и заулыбалась. И я поняла, что у мальчика все хорошо.

Больше я его не видела. Когда вернулся отец мальчика, он не стал ничего рассказывать, а сразу же попросил меня снять рубашку. Он смотрел на мои груди, но его взгляд был беспокойным и неуверенным. Он переспал со мной, а потом спросил: <Что с тобой, ты трахаешься, как сестра милосердия>. Так он выразился.

Когда он отправился за пивом, я собрала свои вещи. Сняла со стены крыло, рисунок с черными точками в головах у изображенных на нем людей и ушла от женатого мужчины.

Империя чувств

<...К тому же я плачу за номер в гостинице, у него же нет ни гроша, у этого студента-медика! И что я только нашла в нем, в маленьком, глупом мальчишке? - писала я на обороте меню. - Я в отчаянии, я счастлива. Я ликую, я рыдаю - ужасное состояние, но я дрожу от страха, что оно может кончиться. О, я хочу, чтобы оно кончилось, пусть оно кончится, я хочу снова стать той, кем была прежде - взрослой, преуспевающей, неуязвимой>.

Я осмотрелась. Из висящего над моей головой динамика звучала африканская поп-музыка, официантка, моющая стаканы за стойкой, притопывала в такт, большая черная собака, явно ничейная, бродила между столами и подлизывала крошки.

За несколько столов от меня сидели сонные молодые люди и завтракали в двенадцать часов дня. Такие же юные, как он, вдвое моложе меня. Но я же еще вовсе не старая! Я еще только в зените жизни, ведь так это называют, - из такого расчета я проживу минимум восемьдесят лет. Или все-таки я уже старая?

Я чувствую потребность облечь свое смятение в слова. Раньше я вела дневники, регулярно плакалась им на жизнь и на мужчин. Перенесенные на бумагу, все мои горести теряли остроту. Все одно и то же: он любит меня - он не любит меня. Целая куча этих тетрадей, в черных обложках с красными уголками, лежит сейчас в ящике на чердаке, я в них больше ни разу не заглянула.

Выйдя замуж, я перестала писать. Не потому, что больше не на что было пожаловаться - первые годы нашего брака прошли непросто, - и не из опасения, что муж их прочитает, нет, мне просто не хотелось никому, даже моему дневнику, рассказывать о нас. Я бы сочла это предательством.

Наши проблемы никого не касались.

<Рядом с ним я чувствую себя юной, - писала я мелким, торопливым почерком на листе бумаги, - и в то же время ужасно старой. Наслаждаюсь его неопытностью, его оптимизмом, доверчивостью. Я уже перестала понимать, что делаю, среди дня сижу в этом кафе, уходя из дома, я, как обычно, поцеловала П., но пошла не на работу, а сюда, он придет только через час, чтобы меня забрать, сегодня тот самый день, я дрожу всем телом, я презираю себя и восхищаюсь своей смелостью, кажусь себе прекрасной и уродливой, все разом. Мне кажется, я сойду с ума>.

Я подняла взгляд, так как за мой стол села женщина, хотя вокруг было полно свободных столов. Она была очень бледна и, должно быть, моего возраста, около сорока, только потому я не попросила ее пересесть за другой стол. Возможно, это и послужило причиной, что она сразу же направилась ко мне, - как ни странно, всегда испытываешь робость, оказавшись в обществе людей на двадцать лет моложе тебя.

Место встречи назначил он. Еще бы, среди посетителей не было никого старше тридцати, официантки - молоденькие девочки в узких, обтягивающих костюмчиках, на высоких каблуках. Опорожняя пепельницы и собирая пустые бокалы, они низко наклонялись над столом, позволяя заглянуть в глубокий вырез их одежды.

<Неужели он не замечает, сколько мне лет? Неужели не видит разницы между его гладкой, младенческой кожей и моей, напоминающей, если рассматривать ее вблизи и при ярком свете, уменьшенную копию знаменитой фотографии иссохшей, растрескавшейся земли в Африке?

За те немногие недели, что мы знакомы, я научилась относиться к свету как к своему величайшему врагу. Теперь я всегда садилась спиной к окну, так чтобы свет падал на его юное лицо, а не на мое. На курсах менеджеров учат: тот, кто сидит спиной к свету, - босс>.

- Вы не знаете, здесь прилично готовят горячий шоколад? - спросила женщина.

- Не могу сказать, - ответила я, - я здесь впервые.

Она была тощая, с волосами льняного цвета до плеч, которые она все время сдувала с лица, без всякого макияжа, даже помады не было на губах. <Бедная серая мышь>,- подумала я и снова опустила голову.