Золото собирается крупицами

— Около восьми будет…

— А сколько дранок в чурбаке?

— Смотря какой чурбак…

— Ну, если вот этот?

— Этот? — Хайретдин провел ладонью по лбу. — Если этой сосне лет пятьсот с небольшим…

— Пятьсот? Откуда ты знаешь?

— Это проще простого… Видишь вот этот пень? Каждое кольцо на нем — год… Если не лень, сосчитай, пятьсот и будет. А я на глаз прикидываю, привык уже…

— А получаешь ты со штуки или с сотни?

— Как уж договоримся! Сейчас цена упала — приходится рядиться, как на базаре… иной бы рад покрыть крышу дранкой, да сам ходит весь в дырках и заплатах! У такого и тряпок не ту, чтобы щели заткнуть, когда дождь прямо в дом льет — знай только ведра подставляй!

— Да, видать, не прибыльное у тебя дело, Хайретдин-агай. — Нигматулла покачал головой, вздохнул. — Жилы из тебя тянет, а достатка не приносит! На таких заработках далеко не уедешь — можно и ноги протянуть…

— Да работы я не боюсь! — Хайретдин вы прямился, смахнул со лба ладонью гроздь пота. — Только бы покупали дранку, а прожить можно! Слава аллаху! У других и такого ремесла нету, чтобы жену и детей кормить. Мне грех жаловаться…

— Работа дураков любит! — Нигматулла рас смеялся, но тут же оборвал смех, нахмурился. — Живешь, как чурбан в лесу, а все, кому не лень, с тебя дранки колют… Эх, темнота! Небось, тебе их жалко даже, тех, у кого карман от денег лопается?

— Мне чужого не надо… Зачем гневить аллаха и терзать свою душу злой ненавистью? Каждому свое…

— Ну ладно! — Нигматулла махнул рукой. — Стучишь, как дятел, все одно и то же, другой песни не знаешь!.. А ежели я, допустим, разбогатею завтра, — можем мы породниться? У тебя дочь выросла, я человек свободный. Отдашь ее за меня? А от моего богатства и тебе кусок отломится…

Гайзулла вскочил с травы и сделал шаг к отцу, словно желая предупредить его от опрометчивого ответа, но глаза его наткнулись на острый, в насмешливом прищуре, взгляд Нигматуллы, и он остановился.

— Ты бы шел, Гайзулла, к своим телятам! — Нигматулла прикрыл левый глаз веком, покосился на мальчика. — Зачем тебе слушать, о чем говорят старшие?

Прежде чем послушаться чужого человека, Гайзулла оглянулся на отца. Может быть, ему и не нужно повиноваться воле человека, вызвавшего у него неосознанное чувство неприязни и вражды. Зачем он сюда явился? Чем он хочет смутить отца и уговорить его на что-то такое, о чем не говорят при всех? И неужели отец отдаст ему Нафису? Да она скорее умрет, чем станет женой этого злодея и вора!..

— Погуляй, Гайзулла! — тихо сказал Хайретдин. — Пособирай ягоды — тут их много… Не на до знать секреты старших. Придет время, и ты от своих секретов состаришься…

Хайретдину не хотелось говорить сыну этих слов, но он не хотел, чтобы люди осуждали его и считали, что в его семье не уважают старших.

Не успел мальчишка прошуршать ногами по траве и забраться на развесистую березу, недалеко от костра, как Нигматулла придвинулся поближе, и Хайретдину ударил в нос запах самогона.

— Помоги мне, агай, получишь свою долю — не пожалеешь…

Хайретдин сразу понял, что Нигматулла не зря заявился сюда, и без этого намека было ясно, чего он добивался, однако не вспылил, не разгневался, как это, может быть, сделал бы другой. Зачем злить и без того злого человека? Ведь Нигматулла на все способен. Четыре года назад он не пожалел родного отца и увел из его дома единственную корову, продал ее на базаре и потом как в воду канул. И совсем недавно снова объявился, но не один, а с таким же пропащим человеком, как он сам, и вот они рыскали, как два голодных волка, по округе и брали все, что плохо лежало…

— Не пойму я, кустым, о каком деле ты хлопочешь? — Хайретдин почесал редкую бородку, поднял на Нигматуллу пустые глаза: — Я чело век старый, мне бы со своими делами справиться…

— Экой ты пень! — Нигматулла в сердцах сплюнул. — Твоя голова не должна болеть, что это за дело… Дашь хотя бы лошадь на ночь, в гости мне съездить, и за это свое получишь!

— Нет, кустым… Сроду я никакого греха не брал на душу и под старость буду слушать аллаха!.. И ты бы побоялся его гнева.

— Хватит тебе кудахтать, старик! — Нигматулла резко отодвинулся, как бы нехотя поднялся. — По-доброму предлагаю — не пожалей по том…

— Не позорь меня, кустым… Я тебе не указчик, как жить, но и ты не неволь меня…

И как бы дав знать, что говорить им больше не о чем, Хайретдин взял топор, подошел к бревну и сильным ударом вогнал его в дерево.

— Значит, нет? — еще раз спросил Нигматулла, уже стоя в тени сосны и сужая темные глаза в узкие щелки.

Старик не ответил, застучал топором и, Нигматулла, сплюнув окурок в траву, пошел, ломая сухой валежник.

Хайретдин подождал, когда стихнут в лесу его шаги, затоптал дымивший окурок — от него, не ровен час, и весь лес может заполыхать в такую сухмень, и негромко окликнул сына. Мальчик стал быстро спускаться с березы, и старик услышал, как затрещала распарываемая Штанина.

— Опять на сучок напоролся, поганец? — закричал Хайретдин. — Слезай, слезай, я тебя сей час угощу на славу! Да будь ты хоть сыном бая, на тебя и тогда штанов не напасешься!..

Гайзулла знал, что слова отца останутся только угрозой, и не боялся, что тот выпорет его. Сколько мальчик помнит себя, он еще ни разу не наказал его, но ему было стыдно и неловко самому и жаль порванных штанов. Теперь, когда обе штанины болтались и сверкали голые коленки, он вовсе походил на девчонку в юбке.

Однако огорчался он не долго, потому что отец и сам забыл о своих словах, едва Гайзулла подошел к костру. Видимо, все время, пока здесь сидел чужой человек, Хайретдин и его сын думали о берестяном коробе, где лежал самородок.

Оглянувшись по сторонам, Хайретдин вынул тяжелый камень, покатал на ладони.

— Это золото, атай? — Мальчик приоткрыл рот и смотрел на отца не дыша.

— Золото, — тихо ответил Хайретдин и снова испуганно замер, прислушиваясь к шорохам леса, птичьим голосам.

— Ай, какой я богатый! — крикнул Гайзулла. — Ай, какой я…

Отец рывком прижал его к себе и прихлопнул рукою рот.

— Ты с ума сошел, сынок! Молчи, молчи!.. Это не Счастье ты нашел, беду позвал в наш дом!

Мальчик весь дрожал, еще ничего не понимая, но страх отца передался ему, и он чуть не плакал, глядя на бледное, смятое испугом лицо отца.

— Золото приносит счастье только богатым, — шептал Хайретдин, гладя узкие плечи сына. — Бедным надо забыть о золоте, оно всех нас убьет — и тебя, и меня, и мать, и сестру… Хозяин горы нам никогда не простит, что мы позарились на его богатство… Ты забыл, что он сделал с нашим односельчанином? Забыл?

Нет, не только Гайзулла, все от мала до велика знали эту страшную историю о человеке, который однажды перестал слушать, не поверил, что нельзя обмануть хозяина горы, и попытался обойти свою худую жизнь стороной. Он долго терпел и голод и холод, не знал, чем кормить жену и детей, и, наверное, помутился бы умом, если бы весной пришлые старатели не позвали его с собой мыть золото. Он оказался очень удачливым старателем, да и голова, видимо, работала у него неплохо, но только скоро он придумал мыть золото по-своему и стал работать на особицу. Он дал волю весенней воде и пустил ее так, что она сильной струей промывала песок, держала своим напором доски, прижатые к отвалам, и делала то, чего не смогли бы делать и несколько десятков старателей. К нему пришел настоящий фарт, и он работал, как одержимый, бутаря, промывай один старый отвал за отвалом. Он разбогател легко, как в сказке, и начал жить на широкую ногу — построил новый дом, и не дом, а целые хоромы, завел стадо коров, отару овец, стал носить расшитые камзолы, украшенные серебром. Золото ослепило его, он становился все жаднее и злее и уже не видел нужды и горя тех, кто жил с ним рядом. Он забыл о молитве и страхе, но злой дух, живший в горе, не забыл его, и пришел час, когда хозяин горы разгневался на него и наслал тяжелую хворь. Поначалу он простудился, долго лежал. Начал подниматься на ноги, но тут новая болезнь свалила его, и он уже не поднялся, а легко нажитое богатство стало таять и скоро пошло прахом. Не успели вырыть одну могилу, как скоро копали рядом другую — для жены, потом для старшего сына. И когда невестка осталась одна в огромном доме и бродила по его пустым комнатам, как помешанная, нагрянуло последнее возмездие — в одну темную ветреную ночь дом запылал со всех сторон, и было страшно к нему подступиться, и люди стояли вокруг и не смели бороться с горным духом, который вставал косматым заревом над деревней и ненасытно пожирал то, что еще недавно казалось вечным. В огне сгорела и невестка, и ее дети, и все, что было накоплено за целые годы, — ничего не оставил хозяин горы никому, все забрал обратно. Долгое время деревня жила под страхом этой мести, ждала кары, люди стороной обходили черный скелет обгоревшего дома, а старухи по вечерам заставляли детей шептать молитвы и просить аллаха о милости и защите…