Где ж это видано?!

Ему было все с нами ясно — это чувствовалось даже по тому, как он сидел, вальяжно закинув ногу на ногу и поглядывая на нас так, будто мы с ним находились по разные стороны баррикад и именно его позиция была верной. Хуже всего, что наш отец совершенно ничего не замечал, не понимая, сколько высокомерия кроется в дядиной позе.

Любой разговор с дядей обычно быстро заканчивался. Короткими фразами в общих чертах ему рассказывали главное, выбрасывая подробности. И все же папа охотно сообщал дяде новости о разных знакомых: да ты же его знаешь, ну напрягись, вспомни; и каждый раз дядя как можно более уклончиво отвечал, что никогда о таком не слышал, как будто общего с отцом прошлого для него просто не существовало. «Но ты же помнишь сына Пижонов, рыжего верзилу с глупой физиономией, он еще в очках ходил…» А дядя делал вид, что не слышит, и вместо того, чтобы проявить интерес к папиному рассказу, объявлял вдруг слово из девяти букв, да с таким апломбом, будто сделал открытие:

— Балалайка!

Расправившись с нашими кроссвордами, он принимался за наши сканворды, даже не спросив разрешения. Недовольный тем, что мы их еще не решали и ему приходится заполнять пустые клетки, он бросал нам в лицо отгаданные слова, давным-давно вышедшие из обращения, единственная ценность которых заключалась в подходящем количестве букв. Время от времени он громко зачитывал вопрос, делал паузу, словно бы ожидая нашего ответа, а потом с едва заметной ухмылкой победителя корябал свой ответ, даже не удосуживаясь нам его сообщить.

Мать не обращала ни малейшего внимания на все эти маневры и готовила картошку на гарнир к поросенку, которого завтра должны были забить. Когда приезжали гости, она всегда считала, что все должно быть по высшему разряду. В такие дни она доставала посуду, которой мы и не видели никогда, подаренную на ее лучшие дни рождения или выигранную в вещевой лотерее. В такие дни тарелки были с позолотой, а ножи с подставками — в общем, на свет божий являлся полный набор предметов, которые в обычное время составляли ее коллекцию. Особенно трогательным было то, что, несмотря на все ее усилия, несмотря на похвальное стремление сделать все как полагается, из этого никогда ничего не выходило, ни разу ей не удалось добиться настоящего блеска и пышности, но она этого даже не понимала.

Настроенный решительно, отец без устали следил за тем, у всех ли налито, чтобы иметь возможность почаще наполнять собственный бокал. Подлив всем вина, вместо того чтобы оставить бутылку на столе, он ставил ее на пол, себе под ноги, чтобы уж точно знать, где она. Затем он начинал помаленьку отхлебывать из своего бокала так, словно пил чай, иногда даже окуная в вино кусочек печенья. Эта неторопливая дегустация всегда настраивала его на задумчивый лад и уж по крайней мере позволяла не поддерживать разговор. К тому же присутствие братца, сидевшего на другом конце стола, брата, который совсем не стремился быть на него похожим, непроизвольно вызывало у него улыбку. Называть братца Историком было единственной мелкой гадостью, которую позволял себе отец, его единственным коварством, но эта вполне безобидная шутка через какое-то время неизменно начинала дядю раздражать.

— Ты не любишь, когда тебя называют Роже, Роро тебя тоже не устраивает, а Жеже тем более, так что же мне остается?

Тетка, хотя мозги у нее были куриные, тем не менее тоже держалась отстраненно, прекрасно играя карикатурную роль невестки, доброжелательной и в то же время холодной, и, уж конечно, была довольна, что лишь муж связывает ее с присутствующими. У нас в доме она всегда безумно боялась садиться — видно, ей не внушали доверия наши стулья. Да и за стол она уже не рвалась, молясь про себя лишь о том, чтобы выходные побыстрей закончились и ландыши были погружены в багажник. Пока же она оставалась у нас, единственной ее заботой было всеми правдами и неправдами избежать посещения уборной. Поход в сортир в глубине сада ее категорически не прельщал. А ведь нет ничего уютнее этих уединенных уголков, ничего более умиротворяющего, здесь человек воссоединяется с самой природой, участвуя в непрерывной цепи бытия — от удобрения до урожая, от ферментации до семени, причащается самого хода жизни, и тот, кто умеет быть внимательным, тот, кто умеет слушать, оказывается в самом сердце настоящей симфонии. А вокруг — лишь пение птичек да шелест листвы, какой восторг, и даже если из пяти человеческих чувств одно окажется покоробленным, нужно лишь приоткрыть дверь и впустить свежий воздух.

Ясно, что тетушка обижалась на нас, считая наше отношение к родственникам совершенно отвратительным, тем более что статус невестки, в принципе, давал ей полное право быть в оппозиции. Но в ее случае суть проблемы таилась в другом, в чем невозможно было признаться, и если в последнее время она была особенно недовольна, если смотрела на нас чуть надменнее, чем обычно, так это из-за того, что до сих пор не могла пережить ту славу, в лучах которой мы одно время купались, и все спрашивала себя, почему же этот «боинг» свалился на нас, а не на нее. Бедняжка, да ведь чтобы самолет упал в твой огород, нужно по меньшей мере иметь этот самый огород.

Да, нелегко смириться со славой родственников, нелегко быть настолько великодушной, чтобы спокойно переносить мысль о том, что твои близкие преуспели больше, чем ты. Всю жизнь тетушка стремилась сделать своих отпрысков чемпионами, сама вписывала имя мужа в муниципальные избирательные списки, мечтая, что однажды тот окажется в депутатском кресле, всегда, по ее же словам, была готова в самый прайм тайм поведать миру о своей чудесной семье, и, конечно, для нее видеть нас две недели подряд в репортажах, открывающих восьмичасовые выпуски новостей, видеть каждый вечер заголовки новостей на фоне нашего сада было совершенно невыносимо.

Ну а что до наших маленьких кузенов, так они были еще не в том возрасте, чтобы завидовать. Наверняка именно поэтому тетя не оставляла их с нами и держала при себе, будто стараясь уберечь от нас. Но рано или поздно малышам все равно удавалось вырваться, и они прибегали к нам, потому что слышали, как мы веселимся. И вот тогда, уже нисколько не заботясь о том, что им скажут, эти клоуны резвились в свое удовольствие, и, хотя они совершенно теряли головы, всем было весело. То что можно не разуваясь прыгать по кровати, что можно жить не боясь что-либо испачкать — все это было для них настоящим открытием, казалось столь невероятным, что, само собою, именно к этому все у них и сводилось. Но поскольку мы были покрепче их и ноги у нас были мускулистые, а руки жилистые, то в конце концов игра начинала складываться не в их пользу.

Конечно, мы боролись с ними не всерьез и кучу-малу устраивали только ради смеха, но, когда снизу раздавались сдавленные крики и маленькие ручонки принимались подавать сигналы бедствия, мы немедленно прекращали игру.

…Сразу следует оговориться: все события, последовавшие за падением самолета, все эти невероятные стечения обстоятельств, из-за которых мы оказались в центре внимания, что бы там ни говорили, являлись чистой случайностью. И хотя с самого начала было ясно, что случившееся делает нас людьми из ряда вон выходящими, тем не менее то, что о нас заговорили уже не в сводках происшествий, а в передачах о культуре, для нас самих стало полной неожиданностью. Вот так мы и превратились в людей, которые всегда на виду и которые чего-то стоят сами по себе, уже без всяких там катастроф. Регулярность же наших злоключений не только возбуждала чью-то зависть, вызывала злобу или восхищение, но и помогла нам выработать свой особый словарь, отлично усвоить, буквально заучив наизусть, особую манеру изъясняться — некоторые назвали бы это стилем.

У нас тут такой царит покой, такая скука неотступная, что не стоит строго судить наши развлечения. Здесь в кои-то веки кто загриппует — так пересудам конца не видно, горячка дает повод для всевозможных домыслов, а единственным визитером выступает почтальон. Разговоры содержательностью не отличаются, и если все нормально, все чувствуют себя хорошо и никто не помирает, то и поговорить больше не о чем. Правда, есть еще, конечно, телевизор, но с тех пор, как сериалы идут без продолжений, а бесконечные серии мелькают без всякой связи, стало совершенно невозможно даже гадать о том, как будут развиваться события. Ну а что до пострадавших в автокатастрофах, так те, кто жизнью своей расплачивается за то, чтобы в сводке происшествий было о чем рассказать, и для кого вечность измеряется количеством алкоголя в крови, так, по сути, это всегда одни и те же люди, всякий раз чудом избежавшие гибели и затем поставленные на ноги, так что во всех этих историях меняются только марки автомобилей. Поэтому, когда «боинг» застрял в ограде нашего сада, когда этот посланник небес отметил нас своим посещением, по крайней мере, можно было сказать, что здесь наконец что-то произошло.