Бажоный

Поговорив с сыном, Матрена Панкратьевна дала Раисе телеграмму: «Поздравляем живите дружно приехать не сможем распута ждем гости целуем мама Василий».

Первое время после свадьбы письма от Раисы были частыми и радостными. Мать и брат с нетерпением ждали ее на летние каникулы. Но неожиданно Раиса сообщила: «Из общежития ушла и переехала к родителям Гриши на третий лесозавод. Приехать на лето не могу, буду работать почтальоном в поселке. Последний курс закончу заочно. Муж пока не работает». И решительно попросила: «Денег мне, мама, больше не высылай. Я уже взрослая…».

— Чует сердце мое неладно у них… — высказывала свою тревогу Матрена Панкратьевна сыну.

На крыльях бы велетела она к кровинушке своей. Но что о ней подумают люди? Скажут: «Орден получила, дом построила, дочь замуж выдала — и коров по боку. На гулянье в город потянуло! А мы за нее отдувайся, вкалывай до седьмого пота». Нет, так она не поступит.

Не спится ей по ночам. Прислушиваясь к ровному дыханию набегавшегося за день сына, она встает с постели и медленно бродит от дверей к окну и обратно, горько размышляя: «Счастье моей Раисы, видать, корова языком слизнула. Вот Татьяна Моськина — та от работы не надорвется и в замужестве не ошибется. В молодости нагуляется, да и мужика работящего отхватит. Я же научила своих детей одному — честно работать, уважать труд. Может, неправильно воспитывала? Чересчур следила, чтоб не гуляли да девичью честь берегли. И вот результат: она последние деньги на Раису извела, чтоб ее выучить, а та учебу оставила. И как это можно, чтобы молодой мужик женился и не работал? Когда ж тогда трудиться, как не молодому», возмущалась Матрена Панкратьевна.

Тревога в душе все усиливалась: И как дальше жить? У Василька одна рубаха-перемываха, штаны в заплатах. Хорошо, остались от Зины валенки да фуфайка, иначе не в чем было бы зимой выйти. Голь мы перекатная, — всплакнула женщина, упав на кровать.

Вспомнилась фраза из Раискиного письма: «Мама, мне денег больше не высылай». Что ни говори, а дочь у нее с характером. Если что не так получилось, так это от того, что к городской жизни она непривычна.

Сама Матрена Панкратьевна всю свою жизнь прожила в глухом краю обширной Лешуконии, с озерами и редкими деревнями, в которых людей с каждым годом становится все меньше и меньше. В девках рубила лес, сплавляла плоты по Мезени. Вышла замуж за своего деревенского парня, нарожала шестерых детей. А остались только Раиса и Василек. Остальных она схоронила, как схоронила и вернувшегося с войны мужа. И сама она умрет в своей деревне, так и не побывав в городах, не повидав железных дорог, самолетов и больших пароходов. Она даже в райцентре была лишь один раз. Тогда лучших доярок со всего района возили на самоходной барже на совещание животноводов.

Вся ее жизнь в тяжелом труде. Вот и сегодня с утра пораньше отправилась она к своим питомцам.

На работе Матрена Панкратьевна сдерживалась, не показывала, что у нее на сердце кошки скребут, авось, еще все образуется.

С дойки на пастбище доярки возвращались по воде. В лодке одни бабы, кого стесняться — кое-кто и до юбок разделся — жарко.

Выплыли на самую ширь реки. Здесь течение само несет лодку, знай, подправляй веслом.

От речного простора душа рвется ввысь. Кто-то затянул песню «Между реченькою, да между быстрою», остальные подхватили.

Матрена Панкратьевна сперва лишь подпевала подругам. А затем и сама завела песню «Кого нету, того больно жалко». Доярки притихли, вспомнив о погибшей Зине.

С песнями добрались до деревни. Лодка толкнулась в берег прямо перед сепараторной. Пока фляги с молоком носили на плечах в гору, прибежала запыхавшаяся почтальонша.

— Крепись, тетка Матрена… Раиска трагически умерла. Вот! — протянула она срочную телеграмму.

— Чуяло мое сердечушко… — как подкошенная упала мать на камни. Раненым зверем выла и стонала, катаясь по берегу.

Запричитали и другие женщины. Как же так, еще от одного горя Матрена Панкратьевна не оправилась, а на нее новая беда свалилась.

На шум сбежались и другие сельчане. Из рук в руки передавали бумажку с наклеенной лентой, разглядывали ее: нет ли тут какой ошибки. Но телеграмма была заверена врачом, так что сомневаться в ней не приходилось.

— Беда одна не живет! — многозначительно заметил кто-то.

— Да что же это делается-то! Куда же ты смотришь?! — обратил свое гневное лицо к небу Егор Ефремович.

— Не ярись, Ефремович! Не услышит тебя Бог. Лучше отведи Матрену Панкратьевну домой, — распорядился появившийся на берегу председатель колхоза. И, оглядев толпившихся в панике доярок, приказал:

— Заносите фляги в сепараторную быстро. Сквасите на солнце молоко-то!

Василька известие о смерти сестры застало дома. Он целый вечер не отходил от матери. И ночью то и дело просыпался, и каждый раз видел ее, застывшую от горя, с фотографией Раисы в руках.

Когда в сорок седьмом году хоронила мужа, Матрена Панкратьевна утешала себя тем, что ей еще повезло дождаться его с фронта и похоронить на своем кладбище: у многих женок лежат их заступники неизвестно где, на чужой земле. Но ничем не оправданная гибель в мирное время одной за другой двух дочерей сразила ее. Что же случилось с Раисой — об этом в телеграмме ничего не было сказано. Может, под машину попала? Или что другое приключилось?

Наскоро собрались в дорогу. Тут и подмену сразу нашли, и денег в колхозе дали на дорогу.

В Архангельск Матрена Панкратьевна и Василек прилетели самолетом. От Кегострова на теплоходе пересекли реку и затем утомительно долго ехали в трамвае. В поселке, где случилась трагедия, все было готово к похоронам. Войдя в небольшой домик, обшитый досками и покрашенный синей краской, мать и сын увидели два черных гроба на стульях и узнали от собравшихся на проводы людей о случившемся убийстве.

Мужу Раисы не дали визу на заграничные дальние рейсы. Пришлось ходить на каботажном судне, и заработки, естественно, уменьшились. Привыкшему жить на широкую ногу Григорию нелегко было смириться с этим. И он все чаще и чаще стал прикладываться к рюмке, а так как денег не хватало, скоро влез в большие долги. Вот тогда-то Раиса и оставила техникум, поступила на работу почтальоном в поселке.

— Опомнись, Гриша. Брось пить с дружками. Жить будем не хуже других. Я по доходам и расход буду делать, — пыталась она образумить мужа.

— Все, Раиса, завязал, — обещал Григорий жене.

Но проходила неделя-другая, и она замечала пропажу то ковра, то вазы или еще чего другого. Пьяный Григорий бросался с кулаками на мать, требуя денег.

Раиса поняла — муж пить не бросит. Подумывала уехать к матери в деревню, но и стариков было жаль бросать — люди они добрые. «Уж как-нибудь поживу еще. А рожать в деревню поеду. Там с мамкой и порешим, что дальше делать», — решила она.

Но до декрета ей дожить не пришлось. Разнеся почту, она возвращалась домой и уже с улицы услышала крики о помощи. Бросилась к крыльцу, где сидели пьяные дружки Григория. Одна из соседок слышала, как они со смехом сообщили Раисе:

— Видишь, как Гришка мать учит!

И всегда тихая Раиса на сей раз не сдержалась и набросилась на них:

— Марш отсюда, алкоголики паршивые! — и, растолкав их, вбежала в дом. Уже в первой комнате она увидела неподвижно лежащую на полу с открытым ртом мать Григория и поняла — прибежала поздно.

Муж находился во второй комнате, где все было перевернуто вверх дном: коврик со стены сорван, ваза с цветами опрокинута, одежда из шкафа разбросана по полу.

Когда прибыла вызванная соседями милиция, Григория задержали с пачкой трояков в руке. А Раису нашли с перерезанным бритвой горлом.

Отец Григория не смог защитить жену и невестку. Работал сторожем и в тот день был на дежурстве. Сейчас на него нельзя было смотреть без жалости. Он все пытался что-то объяснить Матрене Панкратьевне, но понять его было трудно.

Кроме него и прибывших из деревни родственников на кладбище поехали человек десять стариков и старух. Гробы везли на двух грузовиках. Машины ужасно трясло, они еле-еле ползли, пробуксовывая в глинистой колее. А навстречу им звенел трамвай, резво бегущий по рельсам.