Кот, который всегда со мной

А затем Питер пишет вторую книгу — продолжение истории любви — которая о том же, о чем и первая, а также о том, как Нортон становится Томом Крузом мира кошек. А еще Уильямом Стайроном, поскольку истинные почитатели книги не сомневаются, что кот надиктовал Питеру весь текст, а тот только его напечатал, поскольку наделен природой подходящими пальцами, и присвоил авторский гонорар.

Благодаря Тому… ммм… то есть Нортону Питер проводит год в Провансе, где наблюдает и описывает дальнейшие похождения своего серого вислоухого друга. Во Франции шеф-повар трехзвездочного ресторана, желая побаловать Нортона, делает марципановую мышь. В Италии милейший из котов из-за несъедобной сардины чуть не становится причиной Третьей мировой войны. Нортон ездит на верблюде (не спрашивайте как), следует в Испанию, загорает на Сицилии, осматривает замки Луары, идет на лыжную прогулку во Французских Альпах, посещает дом Анны Франк в Амстердаме и, возвратившись в Южную Францию, покоряет своим обаянием деревушку в долине Люберон.

Затем он возвращается домой. То есть в Нью-Йорк, в Саг-Харбор на Лонг-Айленде.

Питер пишет вторую книгу. Она завоевывает Нобелевскую премию, Пулитцеровскую премию и более четырех лет находится в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». (Интересно, вы обратили внимание: в этом абзаце первое предложение — правда, а все остальное легкое преувеличение?)

В первой книге Питер учится у Нортона любви. Во второй учится у него жизни. Питер решает не писать третью книгу, поскольку полагает, что ему больше нечему учиться у своего кота…

Мы подошли к десятому дню рождения Нортона, который состоялся в 1993 году. На этом я остановился в прошлый раз. И с этого начинаю теперь. А причина появления книги номер три такова: несколько лет назад я понял: есть еще одна очень важная вещь, которой я должен научиться у своего любимого кота.

Возможно, самая важная…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

АМЕРИКАНСКИЙ КОТ

Вернувшись в Америку после года, проведенного на юге Франции, коту и человеку пришлось приложить немало усилий, чтобы приспособиться к жизни. Нортону — снова привыкать глотать нормальную кошачью еду (а не его любимые консервы из кроличьего мяса с гусиной печенью). А его папочке — вспоминать, как работают обычные люди. Еще я понял, что не должен вслух ехидничать на людях, поскольку здесь все понимают английский язык.

Иными словами, нам предстояло снова вести нормальный образ жизни, что не является моим любимым занятием. К счастью для меня, благодаря Нортону стать абсолютно нормальным было очень не просто.

Я впервые осознал, что жизнь меняется и это навсегда, когда мы отправились в рекламный вояж со второй книгой. В свое время, когда мы с Нортоном ездили рекламировать «Историю любви», меня поразило, с какими нежными чувствами и теплотой встречали люди моего кота. Но новая поездка не имела с той ничего общего.

Одна из первых остановок состоялась в Ноксвилле, штат Теннесси. В книжном магазине «Дэвис-Кидд» я, как обычно, произнес нечто с претензией на остроумие, затем почитал, а Нортон в это время спокойно лежал рядом в своей излюбленной позе сфинкса с таким видом, будто был моим переводчиком. Когда я закончил, нас окружили люди, как я решил, чтобы получить на книге мой автограф, но оказалось, что ни моя подпись, ни я сам их нисколько не интересовали. О, они были исключительно вежливы, но пришли, чтобы погладить Нортона и поговорить с ним. Один мужчина испытал от этого такой восторг, что предложил мне билет на самое главное городское событие года — назначенный на следующий день футбольный матч между командами университетов Теннесси и Флориды. Я поблагодарил, но в шутку ответил, что не могу пойти без своего приятеля — страстного болельщика Теннесси. Мужчина посмотрел на кота.

— Ну что ж, достану билет и ему.

Пришлось сказать, что его предложение заманчиво, но я все-таки должен придерживаться графика турне, поэтому не смогу повести Нортона пить пиво, есть хот-доги и болеть за университет Теннесси.

Когда толпа поредела, к нам смущенно подошла очень миловидная женщина среднего возраста. Посмотрела на меня, затем с обожанием устремила взгляд, сами догадаетесь на кого, и произнесла:

— Я проехала больше четырех сотен миль, чтобы его увидеть. — Ее интонации были еще более благоговейными, чем слова.

У меня возникло ощущение, будто она смотрит на дверцу холодильника в чьем-то кемпере и вдруг различает в разводах жира лик Девы Марии. Ее нежное чувство к моему коту было настолько трогательным, что я позволил ей провести со звездой вечера несколько минут наедине, и Нортон проявил себя с лучшей стороны — довольно мурлыкал во время их беседы. Не представляю, о чем они болтали — да, пожалуй, и не хочу знать, — но могу сказать определенно: она не была разочарована беседой. Затем она поблагодарила его и, надо отдать ей должное, сказала спасибо и мне. А потом, вероятно, опять проехала четыре сотни миль, возвращаясь домой.

В Ноксвилле жили мои добрые знакомые Ли и Линда Эйсенберг. Привлекательную, милую и обаятельную Линду обожали буквально все. А вот Ли был поциничнее. И более дерганным. И с причудами. И… ограничимся упоминанием, что, не считая близких родных, этого Ли так уж сильно обожали всего трое. К счастью, я был одним из них. Мои друзья, бывшие ньюйоркцы, считали себя видавшими виды людьми, но и они были удивлены тем, что узрели и услышали в тот вечер. Ли, проведший с Нортоном немало времени до того, как вислоухий шотландец вознесся на вершину кошачьей славы, был ошарашен пылкостью его почитателей. Он общался с Нортоном в Нью-Йорке и во Флориде (куда мы ежегодно ездили на бейсбольные тренировочные игры), и подозреваю, у него возникло ощущение сродни тому, как если бы в прошлом он встречался с Нормой Джин Бейкер до того, как она превратилась в Мэрилин Монро: приятное времяпрепровождение, но кто бы предполагал, что настолько приятное. После мероприятия мы вернулись в их идиллически-прекрасный дом, и Линда приготовила ужин. Думаю, ее слегка удивило, что после всех восхвалений восхищенной публики Нортон не присоединился к нам за столом, а решил превратиться в обыкновенного кота и принялся есть из миски на полу. Должен признаться, я и сам немного удивился.

Вечер завершился, и после восхитительного ужина Ли повез нас с Нортоном в отель. Мы вышли из машины и направились в свой номер, а Ли продолжал смотреть на кота и покачивал головой, словно никогда его раньше не видел. Когда мы проходили стойку регистрации, дежурившая за конторкой женщина, слегка помявшись, окликнула:

— Мистер Нортон?

Я тут же представил, что это очередной кошмарный эпизод в моей битве за сохранение собственного «я» и меня уже называют по имени моего кота. Но оказалось, что она обращается вовсе не ко мне, а к тому из нас, кто был вислоух. Я понял это, когда подошел к конторке и попытался затеять спор:

— Вообще-то моя фамилия Гитерс… — но заметил, что она не смотрит на меня. Женщина протянула руку погладить сидевшего в сумке Нортона и, глядя ему в глаза, проговорила:

— Я ваша большая поклонница. Хочу, чтобы вы знали, как мне жаль, что я не попала на ваши чтения, — не могла отлучиться с работы.

Я застыл на месте, как всегда, почти ожидая, что кот ответит: «Ничего страшного, дорогая. Хочешь, заходи ко мне в сумку, перекусим сухим кормом». Но он ничего не сказал, только солидно замурлыкал, когда рука женщины прошлась по его мягкой шерстке. Однако служительнице гостиницы этого было достаточно, и на ее лице появилось выражение, какого сам я добивался у женщин только в том случае, когда произносил заветные слова: «Билеты на Карибские острова».

Вторую остановку в Теннесси мы сделали в Мемфисе. Отчасти потому, что этого требовала реклама книги, отчасти потому, что газета «Нью-Йорк дейли ньюс» дала задание написать очерк о нашей с Нортоном поездке. Разумеется, когда редактор позвонила, она спросила, не смог бы Нортон подготовить материал. Убедившись, что она не шутит, я объяснил ей, как устроены кисть человека и лапа кота. Она выслушала и сказала: