Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

Когда кубьяс ушел, убежала и Лийна. Она незаметно проводила Ханса до дому, прижалась на мгновение головой к забору, окружавшему хозяйство кубьяса, и постояла так, закрыв глаза и воображая, что прижимается к Хансу. Затем потрусила домой.

Рейн Коростель уже проснулся и как раз завтракал, когда вошла Лийна, уже в человечьем облике.

— Ну, дочка, куда это ты ни свет ни заря уже ходила? — поинтересовался

отец. — Все только бы носиться где-то. Впрочем, недолго уж. Станешь хозяйкой — не будет у тебя времени гулять.

— Разве я не хозяйка здесь? — спросила Лийна. — Какой еще хозяйкой прикажешь мне быть?

— После смерти матери ты, понятное дело, здесь полноправная хозяйка, и вполне толковая, — похвалил ее Рейн. — Да только не могу я тебя здесь навсегда оставить. И не делай вид, будто ты забыла про сватовство Энделя. Вы же договорились, что под Рождество поженитесь.

— Отец! — вскрикнула Лийна. — Прекрати эти разговоры! Я никогда, слышишь, никогда, не выйду за Энделя! За эту скотину похабную! Да ни в жизнь!

— Он мужик прямой, это верно, — согласился Рейн. — Но это от врожденной честности. Эндель тебе не какой-нибудь лизоблюд барский, он не крутит, говорит, что думает, а не высказывается за спиной.

— О каких это барских лизоблюдах ты говоришь? — воскликнула Лийна. — Как ты можешь быть таким слепцом? Дурнее твоего Энделя я никого не встречала, даже Ян Карела Собачника — и тот умнее! Выдать меня за него замуж! За этого ублюдка!

— За кого же ты хочешь выйти? — спросил Рейн в сердцах. — Какие же парни нравятся нашей барышне? Этот Собачников Ян, который мыла нажрался и который умнее Энделя? За него пошла бы? Или, по тебе, так лучше в девках остаться?

— Мне нравятся... — начала Лийна и замолчала в нерешительности, но продолжила: — Мне нравится кубьяс Ханс. За него я бы пошла! И выйду!

Рейн ногой опрокинул стол так, что еда разлетелась по всей избе.

— Черт возьми! — заорал он. — Кубьяс! Этот самый мерзкий барский жополиз! Ни в жизнь не отдам свою дочку за эту свинью! Ни за какого барского прихвостня! Запомни это! Если ты еще раз осмелишься сказать мне, что хочешь выйти за кубьяса, я тебя в лес выгоню, а его, гада, топором зарублю! Слыхала?

— Да, — ответила Лийна и, схватив тулупчик, выбежала на улицу.

Спустя некоторое время она уже была у знахарки и плакала горькими слезами.

— Я хочу стать его женой! — шептала она. — Неужели это чересчур много? Я хочу этого! Я готова просить кого угодно, чтобы он помог мне стать женой Ханса! Но я знаю, этого не будет, этого не будет никогда!

— Деточка! — сказала знахарка. — Я думаю, отец твой в конце концов уступит, а если нет, то, возможно, нам удастся найти для этого средство. У меня есть и зелья, и травы такие, что отбивают у человека соображение. Уж я чего-нибудь да намешаю.

— Дело не в отце, — сказала Лийна. — Дело в Хансе. Он меня не любит. Мы даже не знакомы толком.

— Ну, тут уж я совсем ничего не понимаю! — удивилась знахарка. — Что ты из-за чужого человека слезы льешь?

— Я люблю его, — прошептала Лийна. — Я люблю Ханса, он про это не знает!

— Так ты скажи ему, не зверь же он какой, чтоб отвергнуть любовь такой красавицы, — сказала знахарка и погладила Лийну по голове.

— Отвергнуть? Дело не в этом. Он другую любит. Можешь ты сделать так, чтобы он отказался от той, другой, и полюбил... меня?

Знахарка задумалась.

— У меня полно всяких кореньев и трав, с их помощью можно запросто погубить кого-нибудь или свести с ума, — сказала она. — Я знаю немало средств, с помощью которых можно обнаружить клад или слетать в кладовку к соседу. Есть у меня всякие снадобья и зелья, средства от призраков и привидений, от нечистой силы, кикимор и оборотней. Но приворотного зелья я не знаю, не было в нем потребности. У меня все больше спрашивают снадобья от всяких недругов и хворей да защиту от воров. Одно, что мы можем сделать сейчас же, это убить ту, что нравится Хансу. Нашлем на нее антонов огонь — и вся недолга.

— Нет! — возразила Лийна. — Я не хочу ее убивать, ни в коем случае. К тому же это мне не поможет, наоборот. Ханс с тоски и помереть может, и что тогда останется делать мне?

— Умереть с тоски? — удивилась знахарка. — Такое я впервые слышу. Кубьяс, должно быть, совсем сдурел, если ему грозит такая смерть!

— Да, он совсем чудной стал, — сказала Лийна. — За то я его и люблю. Мне, бабушка, больно, так я его люблю. Понимаешь?

Знахарка вздохнула, взяла с полки сушеную мышь и принялась ковырять ее ногтем.

— Может быть, — сказала она. — Я, конечно, всего-навсего старуха с хвостиком, но и я когда-то все ждала, что один парень проберется ко мне на сеновал.

— Пробрался? — спросила Лийна.

Знахарка покачала головой и закашлялась.

— Мне припоминается одно любовное зелье, про которое мне мать рассказывала, — сказала она наконец, прочистив горло. — Надо взять у себя под мышкой пот, смешать его со своим дерьмом и скормить парню. Это помогает.

Лийна уставилась на знахарку.

— Ты сама-то испробовала это зелье? — спросила она.

— Нет, — ответила знахарка.

— И я этого не сделаю, — сказала Лийна.

Знахарка погладила ее по голове.

— Бедняжка, — сказала она и принялась нарезать ломтиками очищенную от шкурки мышь. — Ты и вправду очень любишь его. Но ты молодая и красивая, и у тебя нет хвостика. Может, тебе и удастся заполучить этого парня. Хочешь чайку с мышом? Успокаивает.

Лийна снова разрыдалась.

Вскоре опустилась ночь. В барском саду в сугробе стоял, преклонив колено, кубьяс и читал барышне стихи, немного погодя из-за деревьев показалась волчица и залегла на свое постоянное место, где снег от тепла ее тела подтаял и на дневном морозе покрылся блестящей корочкой льда.

21 ноября

Утром амбарщик проснулся оттого, что в лесу вроде как кто-то кукарекал и блеял. Он сел в кровати и спросил:

— Что ж это такое? Кто в лесу безобразничает?

— Ах, да это старая Май Лахудра, — отозвалась его жена Малл, она уже встала и теперь вернулась из хлева, где доила голубую корову. — Ты ведь знаешь, время от времени она подает голос.

Май Лахудра была старая дева, много лет тому назад она пошла в лес по ягоды да так и не вернулась. То ли ее волки задрали, то ли что другое случилось с ней — этого не знал никто, потому что тела ее так и не нашли, однако она стала призраком. Как водится, если человек нашел смерть в лесу, она никогда не бродила вблизи жилья, она аукала в чаще, издавала странные звуки и шумела. Никто не удосуживался пойти взглянуть на нее: чего на Май Лахудру смотреть? Люди жили своей жизнью, и когда призрак начинал слишком уж шуметь и голосить, в сторону леса кидали камень или шишку и кричали, мол, заткнись и иди подальше, откуда пришла, нечего тут куролесить.

Так и амбарщик не стал обращать внимания на вопли Май Лахудры, а занялся своими утренними делами. Май Лахудра голосила, пищала и крякала беспрестанно, но амбарщику это не мешало, в конце концов он вообще перестал замечать доносившиеся из лесу звуки, просто пропускал их мимо ушей, словно птичий щебет. Но вдруг он навострил слух. Сквозь вопли Май Лахудры стал доноситься какой-то звон.

— Что бы это могло значить? — пробормотал амбарщик. — Чем это она там звенит?

Он прислушался внимательно.

“Неужто клад?” — задумался амбарщик. Вполне естественно, что призраки имеют доступ к тайным местам, где захоронены клады; кто не знает, что в лунные ночи они выкапывают из земли золото и сушат его на болотных кочках? Сейчас, правда, не ночь, а холодный облачный зимний день, но кому ведомы привычки этих призраков? Может быть, Май Лахудра хочет звоном монет дать знать: приди, жив человек, и забери отсюда это великое богатство, чего оно тут ржавеет?

Почему же этим человеком не может быть он, Оскар-амбарщик?

Амбарщик позвал жену.