Бредовый суп

Нам принесли наше морское блюдо, и оно оказалось громадным. Там было около двух дюжин устриц, много разных креветок, два больших краба и неимоверное количество разного вида улиток.

– Мы этого не осилим, – сказала Маринка.

– Почему ты так думаешь? – спросил я.

– Улитки я, наверное, только попробую.

– Спасибо.

– Неужели...

– Можешь в этом не сомневаться, – сказал я.

Мы не торопясь разделались с нашей закуской и, наверное, через час нам принесли главные блюда. И когда я перешел к своей телятине, то понял, что имел в виду наш француз, когда говорил мне про мое белое вино и про то, каким хорошим контрастом оно будет к сладко-терпкому ревеню и цветочно-травянистому розмарину.

– Как тебе наш обед? – спросила меня Маринка, когда мы вышли из ресторана.

– Очень и очень, – сказал я.

– Скажи честно, Илюша, едал ты такое на своей пасеке?

– А вот и не говори. Мы иногда там такие деликатесы наворачивали.

– Какие же? – спросила Маринка.

– Всякие, – сказал я.

Я уже разделался с горой фляг, которые стояли в лесополосе. После того, как я вымыл и сполоснул их, я выставил их на открытом месте на солнце, где они должны были хорошенько прокалиться.

И тут я вспомнил, что там, за последними рядами семей, где стояли стойки с пустыми корпусами, валялось еще, наверное, с десяток пустых фляг. Я подошел к ним и стал открывать одну за другой. Почти в каждой стенки и дно были в остатках меда. И я оставлял фляги открытыми, чтобы дать их пчеле на обсушку.

Когда я потянул к себе последнюю флягу, я понял, что она не была пустой. Я открыл крышку и сразу почувствовал сильный запах. Это была забытая всеми фляга с продуктами. И это значило, что она простояла там на жаре с переезда, то есть более месяца. Конечно, ее паковал кто-то не из наших. Иначе на ней были бы наклейки со всех сторон. И, конечно, никто из наших не поставил бы тяжелую флягу вместе с пустыми. И я еще раз для себя отметил, что толку от всех этих горе-помощников, которых мы находили в последнюю минуту, никогда не было и не будет, хоть объясняй им все по сто раз.

Я опрокинул флягу и вытряхнул все, что в ней было, на траву. Это было ужасно. И то, как это выглядело, и то, как это пахло. Там было мясо, большая головка сыра и много чего-то еще, что уже не поддавалось определению.

Мне пришлось вырыть довольно глубокую яму, чтобы закопать мясо и все остальное. И я надеялся, что наш пес не сможет это все унюхать. Но, когда я дошел до сыра, то его я скинуть в яму не решился. Я вспомнил, с каким трудом я уговорил пузатую продавщицу у нас на Преображенке отпустить мне эту головку сыра целиком и как я потом пер ее в рюкзаке. Конечно же, я был уверен, что ее давным-давно уже съели. И вот видеть сейчас все это мне было страшно обидно. Я начал срезать плесень со всех сторон. И было трудно определить, где эта плесень кончается. И я не мог понять, как часто мне надо было мыть руки и чистить нож, чтобы не переносить всю эту пакость внутрь, особенно, когда я уже добрался до твердых слоев сыра.

Минут через пятнадцать я держал в руках что-то похожее на обычный сыр. И я долго колебался, прежде чем попробовать его. Потому что я все вспоминал про вишневую настойку.

В тот год многие сильно потравились ею и лежали пластом несколько дней. И думали, что это какой-то вирус. И только когда я сам попался на ней и сопоставил все события, я понял, в чем было дело. Вишневую настойку никогда нельзя пить, пока она окончательно не перебродит. Никто тогда не знал этого. И я не знал. И когда мы пили ее тогда, все чувствовали себя просто превосходно. Но на следующий день каждый из нас думал, что это был последний день в его жизни.

Вот почему я долго колебался, прежде чем попробовать даже маленький кусочек сыра. Но потом все-таки попробовал. И я подождал целые сутки для надежности. И когда ничего такого не произошло, я попробовал еще, уже больше, чем в первый раз, и нашел сыр вполне съедобным. И эта плесень, которая проела всю головку насквозь, придавала ему такой необычный и, я бы даже сказал, пикантный привкус. И сначала только я ел этот сыр. А потом уже и все потихоньку тоже стали к нему прикладываться. И так мы прикончили его тогда довольно-таки быстро.

– Так какие же деликатесы вы там наворачивали? – опять спросила Маринка.

– Ну, так сразу и не припомню, – сказал я. – Но можешь в этом не сомневаться: наворачивали, и еще как наворачивали.

Мы покатили дальше и довольно уже поздно приехали в Durbuy. Мы нашли кафе, которое было еще открыто. Там мы сели за столик и стали смотреть на вечерние огни города, набережную реки и старый замок. И мы сидели там, наверное, около часа. И наконец поехали искать ночлег.

Дом, в котором мы сняли себе комнату, был старый-престарый. А комната у нас была очень симпатичная, с многочисленными нишами. Спальное место было, наверное, на четверть уровня выше основной площади. А на стенах висело много старых гравюр и картин.

  Г л а в а   18

Мы въехали в зону парка и стали объезжать билетную будку с двух сторон. Я подъехал слева, где стояла девушка, а Ося – справа. С его стороны стоял парень. И я слышал, как Ося стал спрашивать его, как нам ехать дальше.

– Откуда ты? – спросил парень.

– Moscow, – сказал Ося.

– Хей, Ники, – сказал парень моей девушке, – откуда только к нам народ ни едет.

– А откуда он? – спросила Ники.

– Moscow, – сказал парень.

– Moscow? – сказала Ники.

– Moscow, – сказал парень, – Moscow, Idaho.

Бредовый суп

Durbuy, 16 августа 1997 года

Мы спустились вниз по винтовой деревянной лестнице и вышли во внутренний двор. Там было всего два столика. За одним из них сидели наши хозяева.

– О, а вы – ранние пташки, – сказала хозяйка дома.

Они сразу засуетились и стали показывать, какой у них есть сок, и где у них кофе, а где decaf, и какая у них вкусная копченая ветчина.

 Мы попросили их не прерывать свой завтрак.

– Не беспокойтесь. Я тут во всем разберусь, – сказал я, – а если не разберусь, мне Марина поможет.

Все посмотрели на Маринку.

– Марина, – сказала Маринка.

– Очень приятно познакомиться, – сказала хозяйка дома. – Меня зовут Керен.

– А меня – Маартен, – сказал ее муж.

– А меня – Илья, – сказал я. – Очень приятно познакомиться.

Мы сели за свой столик, и я стал разглядывать увитую плющом каменную стену, которая отделяла наш двор от соседнего. День обещал быть жарким. Но, может быть, из-за этой каменной стены, а может, потому, что садик был расположен с западной стороны дома – так, что в этот ранний час никакой даже случайный солнечный лучик не мог проникнуть внутрь, – было довольно прохладно.

Мы уже позавтракали, а Керен и Маартен еще сидели за своим столиком. И когда мы проходили мимо, Керен что-то сказала нам. Мы подсели к ним, а они стали расспрашивать нас, откуда мы и где мы только что были, и что нам понравилось.

Они говорили с довольно сильным акцентом, так что даже не смогли распознать наш. И удивились, когда узнали, что мы русские. И Маартен сказал, что никогда не понимал, что случилось в России.

– О, я тоже, – сказал я.

– Ты шутишь? – спросил он.

– А что ты имеешь в виду? То, что произошло совсем недавно, или…

– Нет, нет, я имею в виду то, что происходило в начале века. Почему получилось все так плохо?

– А как должно было получиться?

– Оно и должно было получиться плохо, но почему получилось так плохо? – спросил Маартен. – Ведь у них были такие привлекательные лозунги.

– Например?

– О равенстве и братстве. Там было что-то еще вполне безобидное. Вот скажи мне, ну что плохого в этом лозунге о равенстве и братстве?

– А можно мы нальем себе еще кофе? – спросил я.