Бредовый суп

– Мне тоже кажется, что они русские.

– А тебе почему?

– Две маленькие детали. Когда они только еще подходили к стойке, они уже держали наготове паспорта.

– Это как раз ни о чем не говорит. У нас в каком-то отеле спрашивали паспорта, если ты помнишь. А вторая деталь?

– У них были русские паспорта.

– А-а, – сказала Маринка.

– Но на самом деле, не нужно никаких маленьких деталей, чтобы понять, что они русские. И знаешь,  почему?

– Почему?

– Потому что у них русские лица.

– Что-то я в этом совсем не уверена, – сказала Маринка.

– Согласен, – сказал я.

– С чем?

– С тем, что ты в этом не уверена. Но лица у них все-таки русские.

Вечером мы встретились со Светкой и Сережей и пошли на шоу, которое называлось “Бум-Чикаго”. В его программу входил обед, и мы там очень хорошо поели.

– Ну, – сказал я, – видите, что они тут вытворяют?

– А что такое? – спросила Светка.

– Они едят пиццу вилкой и ножом.

– Правда? – сказала Светка. – Это же крайне неприлично.

После обеда, в самом начале представления, артисты вышли в зал и стали переходить от одной группы зрителей к другой и интервьюировать всех. Мы увидели, как они подошли к паре, которая сидела не так далеко от нас, и в которой мы с Маринкой узнали русскую пару из гостиницы.

Наши русские засмущались и в итоге как-то уклонились от ответов на вопросы. Тогда артисты довольно быстро перескочили к нам и приставили микрофон к Маринке. И Маринка сказала, что приехала в Амстердам из Нью-Йорка исключительно для того, чтобы побывать на “Бум-Чикаго”.

Шоу было довольно смешным и всем нам понравилось. Когда оно закончилось, мы пошли проводить немного Светку с Сережей.

– Почему только у русских бывают языковые проблемы? – спросила Светка.

– Ты имеешь в виду русских на шоу? – сказал Сережа.

– Это очень даже объяснимо, – сказал я.

– Каким же образом? – спросил Сережа.

– Очень просто. Ты, наверное, заметил, что эти русские были не так уж молоды. А раньше изучение языков представлялось многим абсолютно абстрактным занятием. Зачем нужно учить какой-то язык, если ты знаешь, что он тебе никогда не понадобится? Я, например, воспринимал эти предметы как особого рода издевательство и уклонялся от них всеми возможными способами.

– Но ты, наверное, все-таки читал какие-то статьи...

– Это совсем другое, и ты прекрасно это понимаешь, – сказал я. – А живой язык... Я был абсолютно уверен в том, что никогда в жизни мне не придется говорить ни с кем ни на каком другом языке, кроме русского. И я был абсолютно уверен в том, что меня никуда и никогда не выпустят.

– А ты хотя бы пытался куда-то поехать? – спросила Светка.

– Только один раз. Но мне этого хватило надолго.

– Куда же ты хотел поехать? – спросил Сережа.

– В Румынию, на олимпиаду.

– На какую олимпиаду?

– На международную математическую.

– Зачем, то есть я имею в виду... как кто?

– Как участник, – сказал я.

– Ты шутишь?

– Нет, я и сам шутить не люблю…

– …да, и другим не позволю, – продолжила Маринка.

– Ты серьезно? – спросил меня Сережа.

– Серьезно, серьезно, – сказал я.

– А можно подробности?

– Можно.

– Ты заканчивал десятый класс, да?

– Да, – сказал я. – Это была самая первая международная олимпиада. Команду туда стали набирать по результатам московской олимпиады, которая считалась главной в стране. Московские математики искали талантливых ребят по всем школам страны и приглашали их в Москву. А там уже все решалось в два тура.

– Значит, ты хорошо выступил во втором туре в Москве? – спросил Сережа.

– Да.

– Что же было дальше? ­

– Мы узнали о международной только за два месяца до ее начала и все гадали, будет ли вообще страна участвовать в ней. И вот как-то, в самом начале мая, мне позвонил мой товарищ. И он сказал мне, что он только что узнал, что составлен список сборной страны и что мы с ним – в списке и, значит, едем в Румынию. Пока я переваривал это сообщение, он успел сказать мне, что задачи на международной ожидаются попроще наших, а премий будет больше, и, вообще, общее мнение было таково, что средний уровень там будет ниже нашего. “Ты понимаешь, что это значит? – спросил меня мой товарищ. – Если у тебя не расплавятся неожиданно мозги или не заболит живот…”

Я повесил трубку и пошел сообщать эту новость своим родителям. И когда я сказал об этом моему отцу, я думал, что он очень обрадуется. Но он слушал меня как-то рассеянно. “Да, это хорошо”, – сказал он. – “Что значит “хорошо”, папа? – сказал я. – Ты понимаешь, что происходит? Меня включили в сборную страны! Нас посылают на международную олимпиаду”. – “А кто еще включен, кроме тебя?” – спросил мой отец. И когда я стал называть всех наших, он мрачнел просто на глазах.

– Почему? – спросил Сережа.

– Потому что команда более чем наполовину была укомплектована ребятами с еврейскими фамилиями. Отец не сказал мне этого тогда, но он допускал все что угодно. Он боялся, что нас всех отвезут куда-нибудь и убьют.

– Да, я, помнится, слышал о кровавых историях такого типа. Но, поскольку я разговариваю с тобой сейчас, я могу предположить, что вас не убили.

– Все закончилось вполне благополучно. Отец был сам не свой весь день. Он разговаривал с кем-то из своих старых друзей. И вечером он сказал мне: ”Ты знаешь, все сошлись на том, что теперь это, наверное, не опасно для жизни. Конечно, они не выпустят тебя в Румынию, и я надеюсь, Илюша, что у тебя нет никаких иллюзий на этот счет. Но отказаться самому – я бы считал это неправильным”.

Я стал собирать документы и бегать по всяким комиссиям. Я помню, как они вальяжно развалились в своих креслах на какой-то своей сходке, где они рассматривали мою характеристику и задавали мне какие-то глупые вопросы.

– По математике? – спросил Сережа.

– По высшей математике, – сказал я. – Один из них показал мне на висевшую на стене громадную картину и спросил меня, знаю ли я, что на ней изображено. И я сказал, что это вождь, и что он наставляет матросов, как брать Зимний дворец. И тут они все загоготали. И началось всеобщее веселье. Они долго не могли остановиться, и в какой-то момент их главный сказал, что это совсем не смешно. И веселье все это вдруг оборвалось. И тут выяснилось, что, хотя это действительно и был вождь, но выступал он совсем по другому поводу. И главный мрачно мне заметил, что, как же это я вот собираюсь ехать в Румынию, а таких основополагающих вещей не знаю. “А вот если тебя в Румынии кто-то спросит что-то, а ты, оказывается, ничего и не знаешь. А к нашей стране сейчас такой большой интерес пробуждается у всех. Тебя обязательно будут там расспрашивать”, – сказал он.

И тут какая-то девушка сказала, что, хотя моя ошибка, конечно, ужасно позорная и непростительная, но все-таки, в каком-то смысле какое-то оправдание мне есть, потому что многие из присутствующих на этой картине были в матросской форме. И их главный довольно неожиданно согласился с этой девушкой и даже сказал, что в этом он усматривает некоторую очень важную символику. И, пока я пытался понять, о какой такой важной символике идет речь, они быстро и неожиданно для меня решили дать мне положительную характеристику.

– Ага, – сказал Сережа, – значит, твой отец ошибся?

– Мой отец ошибся только один раз. Когда он сказал мне как-то: “Даже и не надейся. Это навсегда. Они никогда и ничего не отдают обратно”.

– Что же было дальше?

– А ничего особенного дальше не было. Я повез эту рекомендацию в министерство, и когда я вручил ее какому-то чиновнику, то увидел у него на столе наш список. И напротив тех фамилий, которыми так заинтересовался мой отец, карандашом была проставлена довольно-таки большая и потому заметная буква “е”.

– Ты сказал об этом своему отцу?

– Я рассказал ему об этом потом, когда это все закончилось.

– Так чем же это все закончилось?

– Они назначили нам руководителя сборной. Ее звали Надежда Павловна. Она обзвонила всех нас и попросила никуда не звонить и нигде ничего не узнавать, и обещала сообщить нам, что делать дальше, когда оформление всех бумаг закончится, и надолго пропала. Только за несколько дней до олимпиады она позвонила мне опять и сказала, что, поскольку времени на оформление было мало, принято решение на олимпиаду команду от страны вообще не посылать.