Физиология духа. Роман в письмах

Но только что она пишет? Вы говорите умная. Да, она не дура. Куда там. Она правильно выходит на главное: научить любить — и больше ничего не надо, все само устроится. Но именно в таком случае, когда умный человек выходит на главное, — где элементарная последовательность мысли? Она же мешает, как все вы, сколько я вас видел и читал (не все, не все, Вы — нет; шучу, если, как всегда, неудачно, простите, кроме шуток), кислое с пресным — и сама этого не видит; у нее такая стройная мысль, и, наверное, сама она стройная, да? и чувствуется, как она видит свою мысль — такой же стройной, как сама.

Вот она пишет о школе “милования”, как она изящно выражается, об “умилении-до”. Прекрасно. Взял бы портфель и сам бы бегом в ее школу. Сообщает, что западные прошли мимо такого неоценимого клада, как восточные отцы-мистики. Памятник ей поставить, если она введет Авву Дорофея, Иоанна Лествичника, Максима Исповедника и Симеона Нового Богослова в вашу науку. Хотя какая это наука, если так-то говорить? когда кого из отцов-основателей ни возьми — один оперирует “эдиповым комплексом”, другой орудует “анимой” и “персоной”, третий подавно — “бегством от свободы” и “целостным человеком”, который почему-то “должен отвечать на вызов жизни всем собой”? Наука занимается не каким-то там “целостным человеком”, а клоном, гемоглобином и гаммаглобулином. По науке человек ничего не “должен”, кроме как быть изучен (и этот свой долг отдаст, будьте уверены; куда он денется — не станет одного, возьмут другого, нас в запасе — будь здоров). Так что все они (хорошо бы если бы и Вы, но Вас я знаю хуже, чем Фрейда, потому что мертвого и незнакомого всегда легче узнать целиком) вовсе не ученые, а художники жизни; так ведь и святые же отцы называли свой путь “художеством”, а “сердечную” или “умную” молитву — “художеством художеств”; уже то, что сердечная, по их, это и есть умственная, что надо “свести ум в сердце”, говорит о них, конечно, как о поэтах, а по-Вашему говоря, творческих личностях художественного типа; и уж, конечно, они как никакие чаньцы-дзенцы могли бы прийти на помощь психоведам Запада. Возьмите египетского отшельника первых веков, а то какого-нибудь авву Герасима. Сидит он себе тихо на берегу Иордана и, хоть имеет ручного льва — да, ручного льва, мне бы такого! — и мог бы напугать, никогда не высунет в ответ язык, не заорет на вошедшего: “Убей Будду!”, — а о том, что не вломит тебе палкой по балде, чтобы ты отведал полновесного сатори, про то и говорить нечего... или вот наш отечественный преподобный Серафим — говорит себе ласково: “Радость, — говорит, — ты моя”, “Ваше, — называет любого, — боголюбие”, — от такого милого, светлого человека просветление само входит в душу без масла — хоть и не менее безумно, чем надо, чтобы быть гениальным, в смысле — истинным. Тертуллиан по части достаточного безумия своим: верую ровно в ту силу, в какую это абсурдно, — устроил бы Нильса Бора; это сто двадцать пять процентов. А Пелевина не устраивает. Я к тому, что Вы меня прошлый раз спрашивали, как я к Пелевину. Я не знал, кто это. Ну, взял прочел. Не только его сочинения, еще и интервью с ним посмотрел в интернете. Чего, он талантливый сводник, не в том смысле, что сводничает, а в том, что сводит — компактно-суммарно — самые параллельные вещи, о которых его занятые делом читатели знают хорошо если понаслышке, берет буддизм и Кастанеду — и выдает их заодно... или за одно, как правильно пишется? словом, за одного — самого себя. И понятно, почему все его читают — времени мало. Времени мало, жизнь коротка, а успеть хочется много серьезного, но неплохо бы и много узнать, только заодно, без напряга, легко как по радио, а серьезно, как будто не так и легко, а как когда можно себя уважать за знания, тут тебе сразу и Будда, и мухоморов поесть, и я бы так же на их месте, в смысле, если бы занимался делом, а не книжками и грибами (я эти грибы немного, но едал, имею небольшой опыт, и берусь даже из тех колес, что можно у вас тут получить, составить такой коктейль “Молотофф”, что и дон Хуан Карлос Кастанеда не отказался бы... шучу, не бойтесь). У него много есть сразу над чем подумать и остроумно, кроме шуток: да, говорит, всё в сознании Будды, да только сознание-то Будды — само в руках Аллаха; или, говорит, человеку, не отличающему Канта от Шопенгауэра, нельзя доверить дивизию, это точно, тут которые в соседнем бесплатном отделении лежат, которые из армии, я когда им рассказал — двумя руками за, смотрите, что творится в нашей армии, а все потому, что от начальника Генштаба до прапорщика все с бодуна перестали отличать Канта от Шопенгауэра, войдет к прапору Артур Шопенгауэр, без знаков отличия, — тот и не икнет: видит же, после третьего стакана, вошел к нему всего-навсего безобидный калининградский профессор Кант; а войдет к генералу Иммануил Кант — генерал, после четвертого: “Кто пустил Шопенгауэра без доклада, мать твою вволю и в представление?”; точно говорю, он прав, все дело в этом; вообще мне понравилось, как изложено, в смысле, когда раз — и ты в мире мудрых мыслей, а не всякие там образы излишних людей; я же говорю, он читателя любит, чтобы тому самому “Чжуанцзы” не читать, он трудные мысли популярно, с чувством юмора пополам, иллюстрирует, я бы так не сумел, только иногда забывает сказать, что про бабочку это он не сам придумал, а оттуда взял, но, во-первых, он знает, что все равно никто его поправит из товарища маузера, как его же Чапаев, а потом, это не грех, если делаешь общее дело всенародного освобождения от “я”, какая разница, истина высказала себя устами одного Цзы или другого, или оба иллюзорных Цзы высказали себя устами истины, нечего и закавычивать, все равно и они, и мы, и Чапаев — герои сна Котовского из сна Пелевина (я его понять могу, не знаю, как он — меня, тем более, что, если он прав, то кто — “он”? если его “я” иллюзорно, то о ком мы говорим, говоря о “нем”? Пелевин — это только сон “Пелевина”, а “Пелевин” — опять сон “Пелевина” (как говорил один Цзы другому: “То, что одно — одно; то, что не одно, — говорит, — тоже одно”), но и этого утверждать нельзя наверняка, не разобравшись: а что такое — сон? правильно? а тут вообще труба: мало того, что я без снотворных не засыпаю, так еще и понять не могу, зачем — сон? что это вообще такое? почему так задумано, что без него нельзя? почему, если нам отведено каких-то несколько десятков лет, так нельзя было, дав нам этот жалкий мизер, по крайней мере дать его без введения всеобщей сонной повинности, чтобы сократить выданное еще на треть? почему такие, как я, которые сами не засыпают, зачем-то должны, не отоспав свои 7-8 часов, мало что мучиться бессонницей, так и еще и потом доходить с недосыпа? кто ответит? восточные — мастера только загадки загадывать, а западных или наших копни — эти кто в лес, кто по дрова. Один: сон — это смерть и какие сны в том смертном сне приснятся? другой прямо наоборот: сон есть не смерть, а жизнь; третий про жизнь ничего не сообщает, сон она или нет, но уж что она “кругом объята снами” — это как дважды два; и когда перемножишь одного на другого-третьего, прочтешь их всех сразу вместе — приторчишь качественно, безо всяких мухоморов, и тут тебе еще четвертый навесит по рогам, на сладкое, что лично он вообще хотел бы забыться и заснуть, притом навеки, но не холодным сном могилы; вот Вы скажите — как это заснуть навеки, но сном не могилы, заснуть навеки, но не умереть — это что за штука? сразу видно — русский, умом не понять, объясните, если понимаете, а то как начну вдумываться — голова как закружится, бывает, до утра не сплю, так и захочешь — не забудешься, задумаешься — и забудешь заснуть навеки... Короче, спит Пелевин, когда “Пелевин” просыпается, или наоборот, но компакт-литературу оба делают заодно — и классно. Как Ильф, приснившийся Петрову, приснившемуся Ильфу. Да, так вот. Он (они) в одном интервью на вопрос, какое отношение у него к христианству, так и говорит (ят), буквально, что “еще недостаточно ошизел, чтобы иметь хоть какое-то отношение к христианству”, конец цитаты; выходит, и он (они) понимает (ют), что буддизм, даже кастанедизированный, даже такой “поцелуй тети Клавы” (тоже Вы мне советовали прочесть, спасибо огромное, и вот такой пьющий ангел напишет за 50 лет одну тонкую книжку и всё, хочешь с ним поговорить, а он уже десять лет как мертвый, Вас это не наводит... ладно, после), — всего-навсего благоразумен, а где н а с т о я щ е е безумие — это в христианстве. Но ему (им) еще до этого — шизеть и шизеть, если сам это понимает (ют), и дай ему (им обоим) Бог когда-нибудь понять это прямо как есть, и дошизеть, что до неба очень просто пешком; кроме шуток. Дай всем нам Бог дошизеть как следует — до неба пешком.